«Палачи» в «Гоголь-центре»

Кирилл Серебренников впервые за два года выпустил премьеру в нормальном рабочем режиме, то есть не в ситуации домашнего ареста,— и это само по себе уже событие. То, что он выберет материал, как-то с этими двумя годами соотносящийся, было ожидаемо. Его «Палачи» — антипафосный спектакль, не про банальность, а про убийственную глупость зла, считает Ольга Федянина.

«Палачи» очень любимого у нас драматурга, сценариста и режиссера Мартина Макдонаха — пьеса сравнительно новая и с большим сценическим потенциалом (неслучайно ее почти одновременно с «Гоголь-центром» ставят в БДТ). Это социальный саспенс, выделанный по канонам английской салонной пьесы. Проблема в том, что социальная фактура — конкретна, такие сюжеты, если из них вычесть аутентичные обстоятельства, часто превращаются в своего рода общечеловеческую метафору, то есть абстракцию. Кирилл Серебренников, режиссер с очень конкретным взглядом и талантом, проделал огромную работу, ее нельзя назвать ни адаптацией, ни редактурой — он буквально создал для героев и перипетий пьесы Макдонаха новую почву. Нашу родную, роднее некуда.

Человек теряет профессию: всю жизнь он приводил в исполнение смертные приговоры, и вот теперь смертную казнь отменяют. «Палачи» Макдонаха, написанные в 2015 году, разыгрываются в сравнительно отдаленном времени — в Англии смертную казнь отменили в 1964 году, драматург тогда еще не родился. «Палачи» Серебренникова начинаются гораздо ближе к залу, в 1996-м. Скоро президент Ельцин подпишет соответствующий мораторий, и палач Геннадич (Олег Гущин) станет безработным. Но пока что, в прологе, он деловито пристреливает бьющегося в последней истерике человека (Евгений Харитонов), который до самого выстрела уверяет, что невиновен.

Следующие за этим два действия разыгрываются пять лет спустя в провинциальном пивняке, хозяином которого стал Геннадич. Внутреннее устройство и жизнь этого заведения режиссер неотрывно рассматривает на протяжении всего спектакля. Бывшие сослуживцы Геннадича (Андрей Болсунов и Андрей Ребенков) надеются на дармовую выпивку и зависают перед телевизором, в котором перестроечные политики перемежаются с попсой и кадрами взрыва башен-близнецов. Жена Валентина (Анна Гуляренко) — уборщица, официантка и хозяйка одновременно. Дочь Света (Ольга Добрина), подросток в пубертате, несчастный, невыносимый и неотразимо обаятельный. Перестроечный журналист (Никита Еленев) выспрашивает у Геннадича подробности его прошлой карьеры, которую тот особенно не рекламирует, хотя продолжает ею гордиться. Позже с роскошным бенефисным выходом появится еще Батя, обер-палач, конкурент и наставник (Александр Филиппенко). Грязные скатерти сверху прикрыты грязной же клеенкой, пульт от телевизора прикован к телевизору цепью.

Все это можно назвать физиологическим очерком, до того момента, пока среди героев спектакля не появляется заезжее инкогнито (Семен Штейнберг). Инкогнито бесцеремонно вмешивается в течение провинциальной повседневности — со скверными для себя последствиями.

От двух недавних премьер Серебренникова — «Маленьких трагедий» и «Барокко» — «Палачей» отличает полное отсутствие пафоса, возвышения тона. Это спектакль, сделанный на антипафосе. Пристально, не отводя глаз, режиссер вглядывается в тупость, несообразность и мелочность людей, оказывающихся вершителями судеб своих ближних. Только не нужно этот антипафос путать с пресловутой «банальностью зла». Банальность зла — история о том, как из винтиков-обывателей собрать идеальную машину уничтожения.

Спектакль Серебренникова о том, что, какую машину из имеющихся винтиков ни собирай, на выходе все равно получится смертельная глупость.

«Меня казнят дебилы!» — один из последних вскриков приговоренного к смерти в прологе. Бедняга, а ты что думал — нобелевские лауреаты?

Одна из лучших сцен спектакля — дуэт Семена Штейнберга и Ольги Добриной — девочки Светы с приезжим. Это сцена искушения, в которой «проклятое инкогнито» — и Фауст, и Мефистофель в одном лице. Только этого Фаустомефистофеля, посланца судьбы, в российском провинциальном кабаке угробит между делом и по глупости кучка полупьяных лузеров. «Смерть придет, у нее будут твои глаза»? Как бы не так. Смерть придет — у нее будут глаза медсестры, путающей ампулы, глаза пацана, нажимающего на газ вместо тормоза, или — как в спектакле — глаза отставного мента, не умеющего связать двух слов. Рифмуясь с началом, финал показывает убийство невиновного. На этот раз не от имени государства, а от имени неизвестно какой, но почему-то очень родной и понятной неизбежности.

Не нужно долго думать, чтобы догадаться, откуда эта мрачная и гротескная острота взгляда у режиссера: ему за последние два года пришлось в основном иметь дело с российской судебной системой, в подсознании которой живут и расстрельный подвал, и невеселый пивняк Геннадича. Только вот профессиональные официальные палачи в этой системе уже 23 года без работы — и хорошо бы нам не стать свидетелями появления молодой смены.