Режиссер Владислав Наставшев о своих песнях, эпохе «нового пуританства» и грядущих проектах

20 сентября в Новом пространстве Театра наций пройдет московская премьера программы «Новый мир», которую представят режиссер Владислав Наставшев и композитор Иван Лубенников. Благодаря им строфы Блока, Мандельштама, Бродского и других русских поэтов XX века стали частью электропоп-композиций, отсылающих к музыке 1980-х, а сама форма исполнения — к посттеатру. Чуткий Владислав Наставшев известен такими построенными на тончайших нюансах постановками, как «Митина любовь», «Медея», «Спасти орхидею» в «Гоголь-центре», на которые невозможно достать билет. В интервью «Коммерсантъ Стиль» он рассказал, почему театральный режиссер поет и пишет песни.

— В этом сентябре вы не ограничитесь одним концертом в Москве...

— Да, у меня два концерта: один состоится 20 сентября в Новом пространстве Театра наций с Иваном Лубенниковым, который сделал аранжировки на мои песни, и 21 сентября в Культурном центре Андрея Вознесенского, где я за фортепиано буду исполнять песни на стихи своего любимого поэта Михаила Кузмина.

— Оба очень креативных пространства, специально выбирали?

— Так получилось. Предложения обычно поступают извне, я сам никогда не напрашиваюсь. Все, что происходило со мной, происходит по другим каналам. Я не знаю, поняли ли вы, о чем я говорю.

— Я понимаю, сейчас очень популярна тема с визуализацией и проработкой своих желаний.

— Еще говорят, надо вслух проговаривать свои желания, тогда они приобретают еще большую конкретность, тогда совсем все сбудется, у меня так и было. Смешно, конечно. Мы как-то шли вечером с подругой и говорили о том, что хорошо поставить бы мне оперу, а на следующий день позвонили из Большого театра и предложили мне ее поставить. А мы с ней как раз обсуждали, что надо проговаривать свои желания.

— А вы же даже учились оперному вокалу, правильно?

— Да, вокалом я занимался в Петербурге в театральном институте, где учился на актерском (Владислав окончил СПбГАТИ, мастерская Льва Додина.— «Коммерсантъ Стиль») и там ставили голос по-оперному. Задача каждого человека, который хочет петь, попробовать найти свою манеру исполнения, свой голос, потому что у каждого он разный. Мы часто учимся, чтобы понять, что на самом деле хотим делать...

— Или не делать.

— И так тоже бывает. Мне кажется, не стоит ожидать от педагогов, что они тебя обязательно чему-то научат, но хорошо, когда ты находишься в диалоге. Поэтому я могу сказать, что моя манера пения сформировалась во многом вопреки тому, чему меня учили. Я искал возможность тоже петь, но по-своему.

— Есть некий стереотип, что режиссер должен ставить спектакли, работать с текстом, а вы этот текст пропеваете, причем часто сами. Это интересный кейс.

— Я учился в музыкальной школе игре на скрипке и фортепиано, поэтому некий музыкальный бэкграунд у меня уже был. Потом я поступил в театральный институт, и одно из заданий во время учебы было написать песню. Так я потихоньку стал писать и одновременно открыл для себя поэта Серебряного века Михаила Кузмина. Его стихи удивительно музыкальны, более того, он сам писал музыку на свои стихи. Песни на его поэзию во многом сформировали меня как исполнителя.

— Почему вам в этот раз понадобился соавтор?

— Иван Лубенников — прекрасный профессиональный продюсер и мультиинструменталист. Мне показалось, что будет интересно попробовать наложить мои песни на электронные аранжировки. В итоге остановились на стиле 1980-х. Мы потом только поняли, почему. 1980-е — это наше детство, мы оба из 1980-х, и тогда же я для себя открывал все эти стихотворения, на которые положены песни.

— Когда вы дома читаете стихи, у вас звучит музыка?

— Я в принципе редко включаю музыку дома, фоном она не звучит у меня никогда. Для меня прослушивание музыкальной композиции — это стопроцентное подключение, либо я слушаю, либо не слушаю. Поэтому фоном у меня дома обычно тишина.

— Тогда почему вы решили положить стихи поэтов на музыку? Им этой музыки не хватало?

— Я умею сочинять музыку, но не умею писать слова. Возможно, я поэт в каких-то своих режиссерских проявлениях, мои спектакли достаточно поэтичны, но с текстами я не работаю, я в принципе не пишу тексты. Я люблю поэзию, люблю музыку, люблю сочинять, поэтому выбираю стихи, которые как мне кажется, могли бы быть исполнены под музыку. Не все стихи ложатся.

— Вы учились в лондонском колледже Saint Martins, где есть своя модная атмосфера. Это на вас повлияло?

— На меня в принципе Лондон повлиял. Два года там жить и дышать этим воздухом — многое значит. Попасть после нашей достаточно академической системы обучения туда, где тебе дается полная свобода, было ценно. Это сыграло очень большую роль в становлении меня как художника. Во всех смыслах, в том числе и в смысле сценографии или придумывания формы. Там я очень много времени проводил один. Я поэтому и обожаю Лондон, что там комфортно себя чувствуешь наедине с самим собой. После Петербурга у меня было очень много информации, которую надо было переработать в себе.

— Почему среди поэзии, на которую вы пишете песни, нет современных авторов?

— Мне в принципе сфера воспоминаний и прошлого гораздо ближе и актуальнее, чем то, что происходит в настоящем. А уж про будущее загадывать я вообще не берусь. Поэтому я все время чуть-чуть оглядываюсь назад во всем, что делаю. Хотя иногда уже и тесновато становится. Это какие-то травмы детства, то, что меня питает. Хотя я ставил на современный текст Сергея Уханова, поэта и прозаика, спектакль. Вот он в меня попал именно потому, что он как раз про подростковые травмы.

— От чего вы лично бежите?

— Ну много от чего. Наверное, я бегу от — если мы говорим про искусство — социальности. От понятия актуальности. От однозначности. От «современности». Потому что есть талантливые вещи, а есть неталантливые, и этим все определяется, а не актуальностью. Мне кажется, что постоянно доказывать, что ты в тренде, моде,— это комплекс неполноценности.

— Вы ищете счастья?

— Не особо.

— Почему?

— Мне кажется, я подсознательно ищу среду, которая будет провоцировать на творчество.

— А что, творчества со счастьем не бывает?

— Пока я не очень понимаю, как это совмещать. Я допускаю, что бывает, но пока на себя не смог переложить эту формулу.

— У вас очень обширные планы на новый театральный сезон.

— Да, у меня четыре режиссерских проекта: два из них в Риге, остальные — в Москве. В Риге я буду ставить современный французский роман 2014 года «Здесь начинается ночь» Алена Гироди. Дальше будет спектакль с поэтической группой «Орбита». Потом я приеду в Москву после Нового года и буду ставить в театре на Малой Бронной у Константина Богомолова по «Темным аллеям» Бунина спектакль; это будет история про то, что молодые люди сейчас не особо интересуются сексом.

— А зря.

— Просто так получается. Такое ощущение складывается, что чувственность — это прошлое, огромная часть природы человека сегодня умирает.

— Тогда почему Бунин?

— Когда он писал свои «Темные аллеи», он уже был старым человеком, для него это тоже воспоминания о том времени, которое ушло. После этого я буду ставить оперу в Большом театре «Искатели жемчуга» Бизе и одновременно будем выступать с концертами и записывать альбом.

— Вы будете ставить «Темные аллеи» у Богомолова, так или иначе затронете тему чувственности и сексуальности, а сейчас происходят же тектонические в этом смысле сдвиги и перемены...

— Я связываю это с тем, и об этом тоже будет речь в «Темных аллеях», что мы сейчас живем в странную эпоху «нового пуританства», когда ты лишний раз боишься в принципе притронуться к человеку, взглянуть открыто и прямо на него. Люди боятся чувственности.

— А почему так вышло, что они стали этого бояться?

— Страх проявлять свои чувства открыто до нас пока не так докатился, как за границей. Но мы все дальше и дальше от природы. Природа и животный мир — как раз про самцов и про самок, а человек все дальше и дальше уходит от этой парадигмы. И это неизбежность. Я думаю, что через какое-то время люди вообще перестанут сексом заниматься и будут воспоминать о нем по праздникам, как дань традиции, на Рождество или на Пасху. Человек настолько отдалился от природы, что он уже в будущем не будет знать, как реагировать и вести себя в ситуации, когда он будет встречаться с представителем животного мира, например, косулю увидит или лося, он просто будет в недоумении. Что такое природа? Я, например, человек города.

— Когда вы выезжаете на природу, то ощущаете какие-то страхи?

— У меня есть недоумение, что сейчас это совершенно другая среда, и я не очень понимаю, как вести себя в этой ситуации.

Елена Кравцун