Однажды я решил дать Господу шанс. Меня отдали в католическую школу. Целый год я молился, но Бог не пришел на помощь, а я остался один против всех — со своей сексуальностью, желанием свободы и своим одиночеством

После войны в Испании не было ничего, кроме американского шоколада, который был завернут в фольгу с безумно красивыми фотографиями голливудских актеров, с этого началась моя страсть к кинематографу

Поскольку мы жили в небольшой деревушке, мои сестры и мать заказывали покупки по почте в большом испанском магазине "Эль Корте Инглес", который стал для меня чем-то вроде музея. В каталоге было полно красивых фотографий товаров — и именно они способствовали пробуждению во мне интереса к прекрасному

Я был просто потрясен и сказал себе: „Боже мой, да это же все обо мне“,— и самое удивительное, что я тогда был еще совсем ребенком и понятия не имел, что собой представляет буржуазия. Однако в этом фильме говорилось о скуке, а я в своей глухой провинции был прекрасно знаком с этим чувством. Так что я практически полностью отождествлял себя с Моникой Витти и был готов повторить вслед за ней: „Даже не знаю, чем заняться, ну и ладно, пошли тогда в ночной клуб“

Именно после прочтения „Здравствуй, грусть“ Франсуазы Саган я осознал себя законченным нигилистом. К тому времени я уже сумел избавиться от влияния религиозного воспитания, так как понял, что карьера священника — это не для меня. И в „Кошке на раскаленной крыше“ Теннесси Уильямса — а этот фильм стал для церкви чуть ли не воплощением греха — я тоже сразу узнал себя и окончательно понял: „Я принадлежу к миру греха и вырождения“. Мне было всего двенадцать лет, но когда кто-нибудь спрашивал меня: „А кем ты себя считаешь?“, я неизменно отвечал: „Нигилистом“

Мои фильмы никогда не были антифранкистскими, так как я просто не признаю существования Франко. В этом и заключается моя маленькая месть франкизму: я хочу, чтобы о нем не осталось ни малейшего воспоминания, даже тени

Мать рассказывала нам, словно сказку, как она девочкой приезжала в Мадрид и гуляла по улице Алькала. Это было в двадцатые годы… Мать создала для меня образ Мадрида как города из легенды, и я представлял его в виде одной из иллюстраций в энциклопедии. Я думал, что жить в Мадриде — это то же самое, что жить внутри фильма „Императрица Сиси“

На „Супер-8“ в основном делалось концептуальное кино, которое находилось под большим влиянием различных андерграундных объединений вроде „Флуксуса“, куда входила Йоко Оно, а в этом кино интрига практически отсутствовала. Например, я помню, как один режиссер просто некоторое время прогуливался со своей камерой внутри деревенского дома, и потом его фильм состоял только из того, что он успел там заснять. В моих же фильмах, напротив, всегда присутствовала какая-нибудь история. Однако в кругу тех, кто причислял себя к движению „Супер-8“, присутствие даже слабого намека на сюжет ассоциировалось с кинематографом сороковых годов и считалось архаикой

Очень важно, чтобы у женщины была выдающаяся попа. Попа — это символ оптимизма. Мне искренне жаль всех тех, у кого ее нет, но это решаемая проблема

Гримерка для меня — это центр женской вселенной. Я очень люблю наблюдать, как одеваются и красятся актрисы. Это очень интимный процесс. Кажется, ни одна женщина не может соврать в гримерке, на кухне или в туалете. Это места, где говорят только правду

Аполитизм мовиды был политическим заявлением. Это был способ дистанцироваться от всего, что раньше называлось гражданской совестью, от всех этих бородачей в толстенных свитерах, считавших, что они обладают монополией на общественную дискуссию. Молодые люди 70-х были самым скучным поколением в истории ХХ века. В противовес им мы поставили легкомыслие, гедонизм и экспрессивность. Столкновение с ними было политическим актом, мы как будто говорили: эти парни, конечно, никуда не денутся, но как же они нас достали

Для меня мораль «Пепи, Люси, Бом» заключается в том, что современные девушки остаются в одиночестве. Они свободны, но одиноки. Этот постоянно ускользающий от определения тип неприкаянных женщин всегда меня глубоко интересовал. Такие одинокие, без ясной жизненной цели, постоянно на грани и абсолютно свободные — с ними может случиться все что угодно, а значит, это идеальные героини какой-нибудь истории

В Испании, особенно в деревнях, любят возводить алтари. Над алтарем всегда развешивают образа, которые помогают людям, поддерживают их в трудную минуту и позволяют им чувствовать себя не такими одинокими. Моя мать, например, больше всего поклонялась образу Кармельской Девы, а я вот — образу Мэрилин, но суть та же

В 1980-е я вел по-настоящему сумасшедшую жизнь. Мы упивались демократией, наступившей после сорока лет мрака, и мне ужасно повезло, что я был молод именно в те годы. Ночная жизнь стала для меня университетом, из которого я черпал все свои знания о людях, она же была для меня источником вдохновения. Пока что я не нашел наркотикам и дискотекам достойной замены (йогу не предлагать!), но если я ее так и не найду, придется ее изобрести

Один испанский мультимиллионер, который по чистой случайности оказался продюсером моих фильмов "Нескромное обаяние порока" и "За что мне это?", приобрел картины Уорхола — композиции с крестами, пистолетами и еще чем-то там, не помню уже чем,— которые были впервые выставлены у него в доме, в Мадриде. Ради такого случая приехал сам Уорхол, и каждый вечер в его честь устраивали приемы, на которые я был приглашен и где меня ему каждый раз представляли! Все это мне порядком надоело, ибо всякий раз меня представляли ему как испанского Уорхола. В конце концов, на пятый или на шестой раз, Уорхол поинтересовался, почему меня так называют. Я ответил: видимо, потому, что в моих фильмах очень много трансвеститов

По нескольку раз подряд пересматривая его картины, я понял, что там каждый кадр тщательнейшим образом продуман. В эстетическом плане он великий изобретатель. У него все элементы декораций непринужденно искусственны. <...> Когда снимаешь в студии, то присутствие Хичкока всегда ощущается очень явственно

Мы с братом всегда были фанатами B-movies. Агустин убил бы за возможность сделать фильм о женщинах в тюрьме, куда можно запихнуть девчонок всех цветов и сделать так, чтобы каждая была развратнее следующей. Много обнаженки, еще больше непристойного юмора и, разумеется, никаких денег на бюджет

Меня тоже завораживает мелодрама и интересует женщина как драматический сюжет. А защита женщины, как и наше тяготение к барочной мелодраме, на самом деле означает стремление к защите маргинальных социальных классов. В случае с Фассбиндером этот интерес был более интеллектуальным, в моем случае это в первую очередь вопрос происхождения

Мое кино в общем — разноцветное. Красный привлекает меня в чувственном плане, но и во всех культурах — это очень важный цвет. В Испании он символизирует ненависть, любовь, огонь, кровь. В Японии это цвет приговоренных к смерти. Это очень человечный цвет. Меня все время спрашивают, почему в моих фильмах столько цветов. И недавно я наконец понял почему. Моя мать была в трауре 35 лет — в том числе, когда я был зачат и рожден. С трех лет я помню ее только в черном. Так что цветастость моих фильмов — это мой ответ на ее траур

Одна испанская поговорка гласит, что обворовать вора не грех, поэтому подражать подражателю мне тоже не кажется нечестным. Более того, подобное перетекание заимствований меня даже забавляет: украсть идею у Брайана Де Пальмы — это нормально, поскольку он сам постоянно ворует идеи у других режиссеров, хотя он и настоящий художник

Мне приходится много летать, больше, чем хотелось бы. И я очень скучный пассажир. Я ни с кем не болтаю. Не занимаюсь сексом. Не пью. Не принимаю наркотики. В самолете я могу сконцентрироваться. Многие мои сценарии были написаны именно на борту самолета — в тот момент, когда я нахожусь в пространственном „нигде“

Радикальные группы типа феминисток воспринимают мои фильмы буквально, и это проблема. Я сам феминист и в своих фильмах всегда стараюсь говорить о женщинах максимально любовно. Но это не значит, что все мои героини тут же станут ангелочками

Я знал, что половина страны сидит перед телевизором, а там было еще шесть часов утра, и я хотел поприветствовать всех, кто проснулся ради меня в это время. Мне казалось забавным сказать этим людям из Голливуда, специалистам по промоушену: «Посмотрите-ка на деревню, где живут мои сестры, это они добились „Оскара“: поставили свечи всем святым». Я начал перечислять этих святых, которым мои сестры поставили свечи, но тут заиграла музыка, и, думаю, никто ничего не понял

Я вижу идеальный фильм в своем воображении, он вбирает все жанры, все формы кино — это фильм о кино и об актрисах. Я видел несколько подобных фильмов. Три из них произвели на меня самое сильное впечатление: „Премьера“ с Джиной Роулендс, „Всё о Еве“ с Бетт Дэвис и „Главное — любить“ с Роми Шнайдер. Эти картины пропитаны алкоголем, табачным дымом, отчаянием, безумием, желанием, беспомощностью, одиночеством, жизненной силой и милосердием

Женские персонажи вдохновляют меня на юмор, а мужские — только на трагедии. Видимо, поэтому они настолько ужасные, что я сам пугаюсь. Впрочем, теперь я боюсь их все меньше и меньше