Акрам Хан превратил историю Гильгамеша в памфлет об экологии

На фестивале DanceInversion состоялась московская премьера новейшего спектакля Акрама Хана — «Перехитрить дьявола» собрал аншлаг в Музтеатре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Рассказывает Татьяна Кузнецова.

Акрам Хан, знаменитый британский хореограф и танцовщик, сын бангладешских эмигрантов, выступал в России не раз, впервые еще в 2002 году. Но всеобщим кумиром стал только этим летом, когда поразил Москву своей версией «Жизели» — спектаклем о мигрантах в исполнении Английского национального балета. А следом показал монобалет «Xenos» (о миллионе сипаев, погибших в Первой мировой), которым в свои 45 лет простился с публикой как танцовщик. Момент судьбоносный для Хана-хореографа — до последнего времени лучшим исполнителем своих спектаклей был он сам. Успешная «Жизель», обошедшаяся исключительно балетными кадрами, доказала состоятельность Хана-постановщика. «Перехитрить дьявола», сочиненный на шестерых артистов собственной компании Хана, стал гимном хореографу и его репетиторам. Потому что самым поразительным в этой постановке, пересказывающей один из эпизодов шумерского эпоса о Гильгамеше, оказался именно танец. И неотразимые танцовщики — с таким невероятным мастерством, техническим и актерским, какого в contemporary dance видеть давно не приходилось.

Постановка, конечно, стильная. По черной сцене разбросаны кирпичи и плиты, играющие роль глиняных табличек с аккадской клинописью. В основе сюжета — найденный в 2011 году в Ираке 20-строчный фрагмент эпоса, в котором Гильгамеш восхищается многообразием существ, населяющих Великий кедровый лес, а дикарь Энкиду печалится, что они превратили его «в пустошь»,— современным борцам за экологию хореограф Хан нашел соратников четырехтысячелетней давности. На заднике громоздятся обугленные геометрические фигуры, среди которых размерами и функциональностью выделяется массивный прямоугольник — и стол, и пьедестал, и гробница. Изменчивый свет — то пепельно-рассеянный, то пронзающий россыпью лучей, то раскрашивающий дымы в цвета пожара — превращает пространство во что угодно: хоть в лес, хоть в подземелье, хоть во вселенский апокалипсис. Композитор Винценцо Ламанья, постоянный соавтор Хана, создал соответствующую музыку — зловещую, первозданно-вневременную, гудящую басами так, что резонируют внутренности зрителей, не только уши. Однако космогонии звука и пространства противоречит весьма конкретный способ повествования. С помощью старозаветных театральных приемов вроде совершенно балетного прикладывания рук к голове для изображения короны или дублирования артистами жестов друг друга для подтверждения того, что это один и тот же персонаж, режиссер Хан пытается рассказать историю. О том, как старый Гильгамеш вспоминает весьма трагичный эпизод гибели прирученного им дикаря Энкиду в Великом кедровом лесу, о том, как, мстя за друга, он жестоко убил хранителя леса Хумбабу и как духи леса теперь терзают Гильгамеша смертным раскаянием.

И хотя каждый из блистательных артистов вступает с другими в наглядные и весьма напряженные отношения, вышеизложенные сюжетные подробности остаются тайной для публики — претензии на глобальную философичность не позволяют постановщику Хану попросту изложить фабулу. Французский текст, изредка вклинивающийся в спектакль, произносится таким артистичным шепотом, что можно разобрать лишь слово homme, редкие титры поэтического свойства информации не содержат. И мучительные гадания, кто кому кем доводится и что, собственно, происходит, сильно отвлекают от самого танца, главного достижения Хана в этом спектакле.

Потому что хореограф Хан здесь разнообразен как никогда: каждый из героев наделен собственным языком, причем древний индийский катхак, скрещение которого с современной лексикой стало фирменным знаком балетмейстера, почти не используется в главных танцевальных партиях — юного дикаря и хранителя леса. В буклете все танцовщики демократично перечислены одной строкой, и воздать исполнителям по заслугам невозможно. Можно лишь констатировать, что Хумбаба азиат — неправдоподобно быстрый, неистовый, с безграничными физическими возможностями, чье мускулистое тело способно выразить и мельчайшие душевные колебания, и предельную степень ярости. В роли Энкиду тоже не европеец — юный артист демонстрирует не только нечеловеческую гибкость и фантастическую легкость, но и почти шокирующее актерское перевоплощение, а также вполне балетный — высокий — прыжок. Впрочем, в этой команде аутсайдеров нет: и обе танцовщицы, и 68-летний старец с торсом и пластикой трагического героя, и пугающий брутальный бородач, играющий Гильгамеша в расцвете могущества,— все они лучшие части той головоломки, которой ее автор попытался перехитрить дьявола концептуальности.