Григорий Ревзин о городе будущего

В том, что постиндустриальный город ничего не производит, есть нечто тревожное. Понятно, что он производит знания и услуги, понятно, что он производит много чего для себя (поэтому пищевая промышленность в Москве даже растет), но как же без всего остального? Вроде как в этом нет ничего страшного, бюджет города не страдает, ассортимент прекрасен, но что — и в будущем тоже так? Не производим и не собираемся?

Кто-то, может, и собирается, но все против этого романтика. Производство уничтожает даже не экономика, а технология, которая делает производство в городе и экономически, и социально бессмысленным. Сегодняшнему производству нужны дешевая территория и минимум высококвалифицированных операторов. Автомобильный конвейер теперь могут обслуживать 15 человек, завод по производству гипсокартона в Елабуге, снабжающий чуть не все стройки европейской России,— восемь. Завод не создает рабочих мест, городу он не нужен. Городская земля дает слишком большие издержки на единицу продукции — заводу она не нужна. То есть производство сегодня — это не городской тип расселения. Ему куда больше подходят коттеджные выселки на 15 домов и пустое поле, где земля не стоит более или менее ничего.

При этом производство — это не только реальное изготовление каких-либо изделий индустриальным способом, это философия пространственного развития. Отсюда содержание ближайшего будущего на 15–20 следующих лет — демонтаж индустриального города, имея в виду не только фабрики и заводы, но и все структуры, которые он породил. Если говорить о городских управленцах — демонтаж индустриального сознания. Нам предстоит отказ от индустриального расселения — от спальных районов. Отказ от школы и больницы, устроенных по образцу завода. От торговых центров — фабрик торговли. То, что они сегодня вовсю строятся,— просто инерция, воспроизводство прошлого. И прежде всего нам предстоит демонтаж прямых наследников фабрик и заводов. Больших офисов.

Большие офисы — это первый шаг постиндустриальной эпохи. Они производят знания и услуги, но практически индустриальным способом. Ричард Фейнман, один из создателей американской атомной бомбы, описывает специальное здание в Лос-Аламосе — офис считальщиков. Компьютеров не было, бомбу рассчитывали на арифмометрах, и это четырехэтажное здание, по сути, было живым процессором, который сегодня умещается в мобильном телефоне. Разница с заводом в том, что работающие не привинчивают что-либо к чему-либо, а считают, крутя ручки арифмометров, но принципы организации труда — те же самые. Одинаковые операции, которые производят сотни трудящихся, конвейер постепенного получения нужного результата, фиксированные часы работы, подготовка, зарплаты, условия жизни, рабочая одежда — тейлористская система.

Конечно, современный большой офис от этого ушел. Массовая переделка советских контор в офисы в 1990-е годы так же, как и переделка под офисы заводских зданий, показывает, что в индустриальный пространственный продукт они просто не влезали. И тем не менее что-то в них осталось от завода. Те же элементарные задачи конкретного сотрудника. Тот же фиксированный рабочий день, расписание, перерыв на обед. Тот же дресс-код, заменивший синие халаты фейнмановских считальщиков.

Надо сказать, что большие офисы спасли центры городов. В период расцвета индустриальной эпохи – 1930–1950-е на Западе, 1960-е у нас — исторические центры городов деградировали. В них ничего не строили, недвижимость падала в цене, они пустели. Индустриальное домостроение не умело работать ни с точечной застройкой, ни с реконструкцией зданий XIX века. Брошенные дома заполняли сквоттеры — трудно поверить, но так было даже в Москве.

Но в 1970–1980-е в центры городов (сильно их поломав), въехали большие офисы — штаб-квартиры компаний. Это много людей в одном месте, им нужно есть, причем днем, в обеденный перерыв, что-то покупать, как-то развлекаться вечером. Ожили кафе, магазины, бары, парки, кинотеатры. Появился тот центр, который мы знаем теперь, самое интересное и дорогое место города.

Эти офисы далеко ушли от живого арифмометра из Лос-Аламоса, и, в принципе, они хорошо работают, если сотрудники представляют собой то, что называлось когда-то «офисный планктон». Но они мало годятся для того, что называется «креаклы». А сегодня практически весь планктон эволюционировал в креаклов, поскольку элементарные задачи компьютеры выполняют куда лучше. Но сколько ни превращай офис в парк, в нем все же так мало свободы, что кажется — он не сохранится. И, кстати, одному богу известно, как в таком случае будут жить центры городов.

Креативный класс уже сейчас предпочитает работать иначе. Не большие массы незнакомых людей, совершающих однотипные операции, но малые офисы на 10–15 человек, которые снимаются под определенную задачу и сдаются, когда она решена. Коворкинги, в которых сидит несколько таких групп. Я был поражен, когда обнаружил такой коворкинг в одной из башен в Сити в Москве — это значит, что большой компании, которая сняла бы себе пару этажей под свою штаб-квартиру (под это и создавался Сити), просто не нашлось. Кстати, вслед за коворкингами появились коливинги, которые более или менее снимаются такой же неустойчивой группой на время решения проектной задачи. Это к вопросу о судьбе спальных районов и судьбе собственности на жилье.

Мой вывод заключается в следующем: офис-завод начинает эволюционировать в обратную сторону, туда, откуда появился завод,— в средневековую мастерскую на задах городского дома. И это модель работы в постиндустриальном городе, который производит знания, технологии, услуги и обмен. Вопрос: можно ли предположить, что такая система организации работы повлияет и собственно на производство вещей?

Два соображения в пользу такого предположения.

Одно из них глобальное. Современная структура производства сложилась из-за изобретения в середине 1950-х универсального контейнера, который идеально грузился на корабли, железные дороги и составлял кузов большого грузовика. Издержки на транспортирование товаров упали в десятки раз. Производство, собственно, постепенно ушло не столько из города, сколько из европейского и американского города в азиатские города, которые в 1980–1990-е годы стали превращаться в классические индустриальные.

Если это утверждение верно, то можно предположить, что иное техническое изобретение опять перевернет это распределение производства. Большой британский социолог Джон Урри, который занимался проблемой миграции производства в связи с изучением «офшоризации» мира, в своей книге «Как выглядит будущее» (2016) предполагал, что таким изобретением станут 3D-принтеры. Они позволяют «печатать» товары массового потребления в любом месте. Предполагается, что в будущем вы, скажем, будете покупать в сети дизайн модной табуретки у известной фирмы, ее, естественно, как-то персонифицируют (ваш любимый цвет, ваш любимый размер, ваше любимое количество ног), после чего вы перешлете ваш файл с этой табуреткой в 3D-мастерскую и вам там напечатают изделие. Урри предполагает, что так же вам будут печатать одежду и обувь, посуду и аксессуары, сантехнику и спальное белье и т. д. Тут есть сложности. Пока не совсем понятно, из чего вам напечатают вашу обувь, но точно не из кожи, а из композитного материала, который можно поместить в картридж 3D-принтера. Черт его знает, что получится. Вероятно, 3D-принтер может напечатать некоторые части телефона и даже персонализировать его под размер вашего уха, но микрочипы для него печатать специально под вас — это вряд ли, вряд ли можно воспроизводить «чистую комнату» в каждой мастерской. Контейнеры из Китая тут побеждают. Главная неприятность в том, что не только сама технология 3D-печати совершенствуется, делая производство все дешевле и разнообразнее, но и традиционное производство не стоит на месте, роботизируется, повышает качество и удешевляется.

И тем не менее, хотя итоги этого соревнования пока не ясны, оно началось, и это принципиально изменяет ситуацию, когда большим заводам в третьем мире практически не было альтернативы. Какие-то предметы — скажем, цветочные горшки, ложки и вилки, скалки и пепельницы, мебель и светильники — 3D-принтеры точно смогут производить. И это означает, что производство может вернуться в город будущего.

Это тезис, который у урбаниста вызывает даже оторопь: казалось, постиндустриальный город решил вопрос с производством насовсем. Вы, возможно, слышали о реиндустриализации городов, но пока это более или менее глупость, туман, который напускали отраслевые лоббисты и уходящие в небытие профсоюзы. Нет, старое производство в город не вернется, а то, что осталось, не останется. Но тут речь идет о принципиально иной структуре производства.

Вопрос, который возникает в этой связи в урбанистике, заключается в следующем: нужны ли этому новому производству промзоны? Экономика, которая лежит в его основе, предполагает основной выигрыш в том, что вещь производится прямо рядом с вами, в ближайшем дворе. В городе Google, который сейчас проектируется в Торонто, 3D-мастерские располагаются в одном многоквартирном доме с жилыми помещениями и офисами. Это многофункциональный город в одной пятиэтажке. Если производство вернется в город в виде мастерских, то они будут располагаться там же, где жилье, где магазины, где скверы и кафе.

Второе соображение локальное. Речь идет о гаражной экономике. Я однажды уже писал о ней, неверно приписав ее открытие Симону Кордонскому,— на самом деле ее открыли Александр Павлов и Сергей Селеев. Но так или иначе речь идет о довольно мощном — если не с точки зрения оборота, то с точки зрения занятости — экономическом заповеднике, где работают от 15 (в мегаполисах) до 50 (в моногородах) процентов работоспособного населения. Производят достаточно разнообразный перечень товаров, от чебуреков из мяса непонятного происхождения до гоночных велосипедов из иностранных комплектующих.

Сегодня, особенно в бывших промышленных городах, гаражная экономика достаточно часто располагается в бывших промзонах (как в Тольятти). Но технологического смысла здесь нет — мастерской по изготовлению «итальянских» диванов нет никакого смысла располагаться рядом с изготовлением народной бижутерии. По сути, это множество мастерских, сидящих рядом только из соображений дешевизны аренды и некоторых возможных преимуществ в борьбе против бандитов и полиции. Вполне можно представить себе ситуацию, когда они разбегаются по городу ближе к месту проживания работающих и сбыта продукции и располагаются так, как в городе моего детства располагались обувные мастерские и металлоремонт.

Или, на самом деле, как располагалось производство в европейском городе в доиндустриальную эпоху — во дворах, на задах, в подвалах и чердаках. Вы не представляете себе, насколько интригующе это звучит с урбанистической точки зрения. Теряет смысл классическое индустриальное зонирование города, исчезают и промзоны, и спальные районы. Город становится многофункциональным в каждой точке: везде есть жилье, мастерские, мини-офисы, кафе, рестораны, магазины, поскольку это не только везде нужно, но и везде экономически осмысленно. Город будущего, по сути, возвращается к средневековой городской морфологии.

Пока не верится.