«Огонек» побывал в Абхазии, где многое происходит и ничего не меняется

Историческая соперница Крыма по части санаторно-курортного оздоровления одной шестой части суши, вечное «яблоко раздора» между соседями, маленькая, но независимая Абхазия в последние месяцы вновь окунулась в политический водоворот, из которого, казалось, может не вынырнуть. На этот раз «выдохнули»: в октябре окончился турсезон, слава богу без срывов, прошла инаугурация избранного на второй срок президента Рауля Хаджимбы. Чтобы разглядеть истоки и вектор той турбулентности, которая все баламутит и ничего не меняет на этой земле, «Огонек» вгляделся в нее глазами москвички, семья которой родом из советской Абхазии.

Юлия Федотова

Мы садимся в небольшом деревянном строении у моря и заказываем кофе. Произносить лучше через оборотное «э» — так сварят вкуснее. А вот какого рода слово «кофе» — для Сухума не важно. Неважно и то, что, по московским меркам, все подозрительно дешево (чашка чая — 20 рублей, чайник — 80, кофе — 25), а пирожных уже нет. Тут важно искать компромисс. Берем чайник, приносят большую чашку. Похоже, нашли. А кофе — отличный.

Похудели хачапур и чайки

Закатное солнце разливается розовыми пятнами по воде, птицы галдят над морем, но если бы Олег Газманов сидел тут рядом, про то, что «чайки жирные летают, просто жуть», он петь бы не стал. Даже хачапур (который, как и сам город, потерял последнюю букву «и» в названии) в Сухуме сегодня не жирный — знаменитая менгрельская лодочка с яйцом залезла на шампур и прикидывается шашлыком из сыра и хлеба.

С соседних столиков доносится турецкая речь: многие турки держат магазины и рестораны в Абхазии, и сухумчане понемногу начали говорить на их языке. По секрету вам могут шепнуть и то, что раньше никогда не признали бы: лучшее мясо и пахлава — тоже у турок. Абхазы вообще с благодарностью вспоминают, что Турция не прекратила торговые отношения в сложнейшие для них 1990-е. Вот уж где они были лихие! После войны с Грузией не признанная даже Россией республика жила впроголодь. Совершеннолетним мужчинам нельзя было выезжать на заработки в Россию, а больше нигде заработать они не могли. Спасали женщины — тащили на себе тюки с вещами из Турции, пересекали границу и продавали товар в южных регионах России. За взятки меняли сыновьям год рождения в паспорте, и мальчики помогали загрузиться «тряпками» основательнее. Некоторые товары и сегодня (бытовая химия, например) здесь дешевле, чем в РФ, потому что идут напрямую из Турции.

— А вот там мы сидели с академиком Сахаровым и его женой Еленой,— отпивая из маленькой чашки, прерывает мои наблюдения дедушка — коренной сухумчанин, но не абхаз. Это до сих пор не редкость для региона, где в советское время жили армяне, грузины, греки, евреи, украинцы, русские, казаки (бежавшие от российских бед по старинке к югу, как говорила моя прабабушка). Абхазов было процентов 17. Сегодня в республике эту цифру называют как что-то, что не должно повториться, не задумываясь, что XXI век твердо взял курс на совместное существование людей разных национальностей, и диктует это как раз экономика. Другое дело, что в СССР, конечно, диктовала не только она.

Дедушка, как истинный сухумчанин, считает себя потомком греков. И в который раз объясняет: город был основан на развалинах древнего полиса Диоскурия, чьи руины аутентично раскиданы на центральной набережной и уходят в море (вот где можно было бы понырять за амфорами!).

А не восстанавливают их потому, что здесь не восстанавливают ничего. Недостроенный морпорт, сгоревшее кафе, заброшенный дом, съеденные жуками несколько лет назад стволы пальм — они похожи на догоревшие свечи, но, по последним сведениям, их все-таки планируют заменить.

Все это мирно пылится, как в музейном хранилище, контрастируя со строящимся рядом зданием с прозрачными лифтами, стеклянным рестораном-клубом и припаркованным дорогим BMW: шутка «Абхазия — бедная, а абхазы — богатые» в ходу так давно, что уже перестала быть, по-моему, шуткой. Понятно, что, скажем, англосаксы давно бы оцепили эти развалины и продавали билетики желающим полазать по ним, а китайцы, быстренько достроив до «в точности как и было», водили бы «персональные» экскурсии по 70 человек. А вот абхазы по инерции не обращают на доставшуюся им древность внимания, увлеченно играя у памятников в нарды или прогуливаясь меж ними на каблуках с детскими колясками (очень трудно, надо сказать). Так тут устроено: у каждого память о лучших временах — а вместе с ней и представления о том, как и что надо исправить,— здесь гуляет сама по себе.

От Троцкого до Сахарова

— Вот на этой улице, где стояли стройные «слоновые» пальмы (они же юбеи.— «О»), напротив гостиницы Абхазия, была лучшая кофейня в городе,— продолжает мой дедушка Эдуард, чуть отодвигая от себя чашку и, не удерживавшись, мимоходом заглядывая в нее. Привычка «смотреть чашку» здесь врожденная: с детских каникул помню, что без гадания на кофе дома бы не купили и курицу в обеденный суп. Но дедушка продолжает.

— Когда мы с супругой, твоей бабушкой Женей, познакомились с академиком Сахаровым и его женой Еленой Боннэр, то сразу сдружились. Елена была настоящим менеджером — деловым, жестким: назначала встречи, составляла график. В кофейне тоже все знали, кто общается с Сахаровым, а кто из конторы за ним следит. Как-то за кофе меня такому «смотрителю» и представили. Мобильных не было, созвониться с Сахаровым мы не могли, поэтому, когда хотели нанести визит в гостиницу, я знал у кого спросить в кафе: академик на месте? Не спит? Удобно сейчас зайти? Ответ получал стопроцентно точный.

Дедушка был адвокатом и правозащитником, поэтому про него и Сахарова понятно. Сложнее с бабушкой — она была прокурором. Даже представить не могу, какие она испытывала чувства, когда стояла на взлетной полосе, провожая Сахарова с супругой, а на следующий день сама вылетала в Москву на службу после отпуска. Впрочем, в том советском раю было возможно и не такое.

Еще раньше в безмятежной с виду Абхазии в советское время шли разработки ядерной бомбы. Для проекта специально привезли немецких физиков, среди которых был даже нобелевский лауреат («за открытие законов соударения электрона с атомом».— «О») Густав Герц. Под институты отдали два санатория, назвав их объектами «А» и «Г». Немцы сделали несколько побочных открытий, в частности, говорят, разработали центрифугу для отделения изотопов урана, что помогло СССР стать экспортером обогащенного урана. После чего их куда-то увезли.

Политика в тени здешних кипарисов вообще смотрелась пикантно — в ней и политику-то с ходу было не углядеть. Тем не менее именно незапланированная задержка на отдыхе в Абхазии лишила власти Льва Троцкого и поменяла ход советской истории. В январе 1924-го председатель Реввоенсовета и нарком по военным и морским делам СССР по рекомендации врача поехал в Абхазию подлечить здоровье. Когда 21 января он узнал о смерти своего соратника Ленина, попытался вернуться в Москву на похороны. Но Сталин и Дзержинский всеми силами, вплоть до обмана с датами похорон, держали Троцкого в этой ласковой ссылке. Лев Давидович получал массажи и солнечные ванны, политика и его супругу окружили заботой, закармливали сластями и фруктами. А вернувшись в Москву почти через три месяца, посвежевший нарком лишился всех должностей.

Я стою на балконе номера, где жил Троцкий. Говорят, отсюда он произнес речь о Ленине, его заветах и уважении к малым народам. Видна вся набережная, почти под ногами море, и кажется, что сейчас пойдут дамы с зонтиками и собачками: века как не было. На самом деле, все так и спланировано — черноморская Ривьера еще при царях была задумана как «наш ответ Лазурке», только той, XIX века. А ее флагманом стала та самая гостиница «Рица», в которой останавливался Лев Троцкий. А еще — трудилась моя прабабушка.

— Знаменитости и сейчас приезжают: политики, интеллигенция, бизнесмены. Да и номер Троцкого популярен,— рассказывает «Огоньку» сегодняшний директор отеля Рица Квициния (она уверена, что имя определило ее судьбу).— Вот недавно останавливался российский телеведущий Петр Толстой — очень высокий мужчина, мы все это отметили. Просил поселить его именно там, где проживал Троцкий: в 308-й номер на третьем этаже.

А вообще отель построил купец первой гильдии грек Христофорос Спанаксис еще при Николае II. Здание получилось роскошным: белое, коронованное куполом, с изящными балконами и самым желанным в городе рестораном. Чтобы не было сомнений, на какие стандарты взято равнение, гостиницу назвали «Сан-Ремо»: Сухум развивался как место элитного отдыха. Но городу и отелю не повезло: к завершению строительства в 1914-м грянула первая мировая, стало не до курортов. Собственник успел продать здание до революций, после них его, конечно, национализировали и переназвали, но и отель «Рица» все равно еще долго был лучшим в регионе. Максим Горький, приехав по приглашению местного руководителя Нестора Лакобы, так расслабился в ресторане, что и не заметил, как у него стащили кошелек из кармана. Уже через несколько часов имущество передали Лакобе с запиской: «Мы не знали, что этот фраер — твой друг».

А еще весь город ходил в магазин «Воды Лагидзе» при здании, а в продуктовом у отеля можно было достать черную икру. Там, где сейчас стоит памятник ссыльным абхазам у речки Беслетки, под эвкалиптами располагалось летнее кафе гостиницы. Моя прабабушка работала в «Рице» и всегда говорила: «Как на витрине! Смотрят, смотрят. Столько здесь людей со всей страны. Моя жизнь — на витрине». Может, поэтому у нее было четыре мужа?..

Жизнь без витрины

По советским меркам, зарабатывала прабабушка неплохо, даже помогла купить моим родителям-москвичам большую трехкомнатную квартиру в кооперативном доме, стенку с баром и прислала сервиз «Мадонна». Про золото и мандарины можно не говорить — этого всегда было много. Вообще, Абхазия во времена СССР жила красиво. С детства помню всегда свежие наряды на прабабушкиных подругах, постоянные укладки в парикмахерской, обязательный маникюр и один-два ресторана в день. «Только представь, сколько музыки звучало на набережной в те годы, сколько надо было приличному человеку посетить ресторанов»,— со вкусом вспоминает мой дедушка Эдуард Мумджан, московский адвокат, родившийся в Сухуме 80 лет назад. Он и сейчас редко проводит неделю без мероприятия с банкетом. В прошлом году поехал в санаторий на минеральные воды и, услышав от терапевта стандартное: «Что вам там прописали, что пьете?», шокировал: «Красное бордо доктор. Хотите попробовать?» и по-кавказски размашисто полез за «лекарством» в сумку. О ресторанах он вспоминает так же:

— Начать с нижнего помещения, потом стремиться к небу — веранда, наконец — крыша. В полуночи заканчивал играть оркестр и приходил похожий на Капура певец с репертуаром из фильма «Бродяга». Дальше: «Черноморец», «Хинкальная», «Апра», «Диоскурия», рестораны и музыка на больших кораблях, музыка с прогулочных катеров. Уши сломаешь, как красиво!

Вспоминает он и ресторан «Поплавок», который после шторма однажды и вправду уплыл — из моря довольные горожане вылавливали пианино, ящики с вином. Курортный флер, плюс любимые территории партийной элиты — это создавало ощущение праздника. Все изменилось в 1992 году, когда началась война за независимость с Грузией.

Красивые наряды были убраны в шкаф. В буфет с антикварным хрусталем попал снаряд. Виноград на веранде вымерз — война даже на юге редко бывает без заморозков. Весь город сбежался смотреть, как горит красавица «Рица», в которой квартировали грузинские солдаты. Прабабушка отказалась улетать из голодного и холодного города и в свой 81 год стойко ждала победы. Дождалась: абхазы вошли в город 30 сентября 1993-го, в день ее рождения.

Войны нет. Но до полного восстановления гостиницы не дошло: даже окна не все отмыты, приходится открывать или частично зашторивать. Новые владельцы — абхазская семья Бутва — обещают и фонтан, и спа-зону с бассейном, и туалет в лобби. Проектом занимался известный здесь архитектор: заказчики хотят сохранить историю — те же столетние кирпичи в номерах надлежит обнажить. И непременно вернуть четырехметровые потолки в номерах, которые прошлые собственники скрыли, чтобы меньше отапливать. Мы говорим обо всем этом с директором «Рицы» Рицей Квицинией под белыми колоннами на первом этаже и смотрим в широченные дореволюционные окна.

— Эта часть набережной — самое сердце города,— говорит она.— Не случайно здесь в 1935-м построили гостиницу «Абхазия». Они тоже сейчас ремонтируются, но им еще на год-полтора. Главное, чтобы были туристы, тогда все отели нужны. Хотя у нас уже есть постоянные, и среди них много англичан. Едут по путевке из Тбилиси. Им интересно.

Примериваю эти рассуждения о реставрации славного прошлого на себя и понимаю, что при всей ностальгии его, кажется, не воротишь: негражданам Абхазии невозможно ни купить, ни унаследовать недвижимость.

В той же прабабушкиной квартире в центре Сухума давно живут другие люди, а наша дача в Верхних Эшерах заросла дикой ежевикой.

Пройтись по «Собачке»

Прямо из дверей «Рицы» попадаю на набережную Махаджиров, где договорились встретиться с россиянами, работающими в регионе и попросившими не называть их имена в силу откровенности разговора. Раньше местные говорили просто «встретимся на Собачке». Откуда возникло название, непонятно (хотя собачьи выставки там проходили), но этого хватало, чтобы найти друг друга без сотовых телефонов и четких «где» и «когда». Беседуем об особенностях местного климата и кухни, переходим на более противоречивые темы.

— Эй, начальник, так когда вы нас себе заберете?! — ухмыляясь, кричит в нашу сторону бойкий парень в черном.

— Вторую войну захотели? — тихо и серьезно отвечает ему россиянин.

Российские туристы небрежно путают сложное для уха слово, называя центральный променад то набережной Махараджей, то набережной Моджахедов. На самом деле Махаджирство — это насильственное переселение мусульман с немусульманских территорий. Абхазия столкнулась с этим явлением после Кавказской войны XIX века. Многие абхазы до сих пор с болью говорят о том отрезке истории, дипломатично умалчивая о роли Российской Империи в этом переселении. Тогда многим пришлось отсюда уйти. Везли кораблями в Турцию, но доплыли не все — умерли от болезней или бросились за борт в тоске по родине, рассказывают абхазы. Они мечтают вернуть хоть часть потомков сограждан обратно. С этой целью для беженцев из Сирии в Сухуме построили два новых дома.

Эти обиды история не то чтобы лечит, но корректирует. Сегодня Абхазия смотрит в сторону России: оттуда идет финансирование. Официальные зарплаты и пенсии в республике очень маленькие, скажем, за инвалидность могут доплачивать 150 рублей. Больше половины бюджета Абхазии приходит из РФ в виде безвозмездной помощи. Северный сосед также выплачивает зарплаты бюджетникам, восстанавливает дороги, строит школы. А российские военные проводят учения и модернизирует местные вооруженные силы: лишь в частично признанной республике мир и есть главное условия для развития. На этих словах к нам подбегают два чумазых мальчишки и, широко улыбаясь, обращаются к моему спутнику.

— Мы выучили Пушкина, выучили! — и наперебой начинают читать стихи с южным акцентом.

«Вот молодцы»,— улыбается россиянин и протягивает каждому по сто рублей. Ребята сияют от счастья, мнут купюры в ладошках. «Только ни у кого больше не просить сегодня — помните договор?» — строго говорит наставник и дает задание на завтра. «Возможно, наши будущие соотечественники»,— заключает он.

Абхазы, не достигшие 18 лет, и впрямь могут подать заявление на получение российского паспорта. Но в посольстве РФ в Абхазии говорят, что часто об этом просят и взрослые, чтобы получать пенсии и качественное медобслуживание, однако такие заявления отклоняются. Грузия, в свою очередь, предлагает абхазам получение гражданства по упрощенной схеме. Но все же большая часть населения молодой и многонациональной республики, тем не менее, ощущает себя народом Абхазии. Вот только на вопрос, что значит им быть, важно дать свой ответ — без подсказок. А это очень нелегко сделать при той турбулентности, которая неизбежно возникает на историческом перепутье между Россией, Грузией, Турцией и тем ласковым советским прошлым, которого уже нет.