Ален Делон — о кино, женщинах и ролях, которые никто не хотел играть

В этом году актеру Алену Делону вручили «каннскую ветвь» за заслуги в кино. «Огонек» поговорил с легендарным актером.

Беседовала Татьяна Розенштайн

Еще два года назад Ален Делон объявил о завершении своей карьеры в кино. Напомним: он снялся в более чем ста фильмах и телесериалах, выступил продюсером в трех десятках картин. А во время последнего Каннского кинофестиваля организаторы решили вручить ему «Почетную Золотую пальмовую ветвь» за заслуги в кино. Решение фестиваля восприняли неоднозначно: его осуждали в прессе, 25 тысяч человек подписали петицию против приглашения актера на кинофестиваль. Причина — в одном из своих интервью Делон признал, что поднимал руку на жену. Он не стесняется в выражениях по поводу однополых браков. Не секрет и то, что актера не раз критиковали за поддержку радикальных политиков.

Тем не менее фестиваль торжественно чествовал легенду французского кинематографа: речь, организаторы подчеркивают, о премии за профессиональное мастерство. Что касается самого «Ледяного ангела», так прозвали актера после роли в фильме Жана-Пьера Мельвиля «Самурай», то он на церемонии вручения почетной «каннской ветви» рыдал как ребенок. Принял ее 83-летний Ален Делон из рук своей 28-летней дочери Анушки. С этой коллизии мы и начали разговор.

— Как вы относитесь к людям, которые протестовали против вашего приезда на фестиваль, против вручения вам почетной награды? Их ведь немало…

— Люди редко меня понимали, а я никогда особо не интересовался мнением других о себе. Меня мало беспокоит, что обо мне думают.

Признаю, у меня всегда был непростой характер. Я рос без матери, взбалмошным ребенком, потом оказался трудным подростком. Меня шесть раз выгоняли из начальной школы. Потом я добровольно отправился в армию. И даже там из трех лет службы одиннадцать месяцев провел под арестом — драил полы и занимался погрузкой риса. Меня часто недолюбливали. Я ведь всегда говорю вслух то, о чем другие предпочитают помалкивать. Но с вручением каннской награды ситуация была несколько иная. За пару месяцев до этого мне позвонил Тьерри Фремо (директор Каннского кинофестиваля.— «О») и сообщил, что кинофестиваль собирается меня чествовать. Тогда я ему сказал, что чествовать нужно не меня, а моих режиссеров; но поговорив еще немного об этом, мы пришли к выводу, что из моих режиссеров почти никого уже не осталось в живых. Поэтому награду нужно принять мне. Так я согласился.

— За свою карьеру вы снялись в более чем восьмидесяти художественных фильмах. Однако ни один из них не был снят женщиной-режиссером. Это было вашим сознательным выбором?

— В логике я не силен, живу эмоциями. Сегодня могу вам сказать: я сожалею, что не снимался у женщин-режиссеров. На то не было особенных причин. Это также не было сознательным выбором. Прямо скажу: я обожаю женщин — почему бы мне у них не сниматься?

Так и сказал в одном из интервью: если бы мне хотелось еще что-нибудь пожелать перед завершением карьеры, так это сыграть в картине, которую снимает женщина-режиссер. Но после того, как интервью напечатали, никто из них меня в свою картину не пригласил… Может, они опасались моего буйного нрава. Не знаю. Мне сложно комментировать разговоры о роли женщин в киноиндустрии и о том, как им тяжело в мужском обществе. Помню, что когда я был молод и хорош собой, то не раз сам оказывался жертвой сексуальных домогательств, причем не только со стороны мужчин, но и женщин. Некоторые преследовали меня очень долго. Но я никогда не делал из этого всеобщей проблемы, не вызывал полицию, не подавал иски. И даже сегодня думаю, что поступал правильно.

Эти проявления повышенного внимания можно считать побочными эффектами нашей профессии.

Мне также непонятны все эти разговоры о женщинах-режиссерах и мужчинах-режиссерах. По-моему, есть просто режиссер — и все. Какая разница, какого он пола?

Если я не снимался у женщин, возможно, мне не подходили сценарии или режиссеры не отвечали моим требованиям. В любом случае сегодняшнее кино мне совершенно неинтересно. В нем мало осталось интересных тем или ярких авторов.

Для того чтобы я согласился сниматься у того или иного режиссера, он должен, на мой взгляд, обладать тремя качествами. Первое — режиссер должен представлять себе все сцены фильма задолго до съемок. Второе — он должен уметь управлять актерами. Все эти разговоры о том, что «актеру нужно дать возможность самовыразиться», я считаю более чем странными. Слышал, что современные режиссеры просто включают камеру и молча наблюдают за актером. Зачем вообще тогда нужны режиссеры?.. Ерунда какая-то! Режиссер должен выделяться на съемках, уметь приводить все в движение и также — останавливать. Наконец, третье качество, которое я ценю в режиссере: он или она должны заново создавать фильм в монтажной. У большинства современных режиссеров есть тот или другой талант. Но никогда не все три сразу. Мне же повезло, в свое время довелось поработать с настоящими творцами.

— Такими, например, как Лукино Висконти? Как началось ваше сотрудничество?

— Лукино заметил меня в картине «На ярком солнце», ему понравилась моя игра, и он захотел со мной встретиться, чтобы обсудить новый фильм. В тот момент он работал над театральной постановкой в Лондоне. Я появился в театре, а он мне с ходу заявляет: «Ты и есть настоящий Рокко. Никто не сможет сыграть его лучше тебя. Итак, мы приступаем к съемкам, конечно, если ты не откажешься». Многие считали Висконти чрезмерно требовательным, но я назвал бы его дисциплинированным. Именно таким должен быть режиссер, за которым пойдут актеры. Висконти умел руководить, направлять, говоря актерам с абсолютной точностью, чего он от них ожидает. Однако это не значило, что я с Лукино всегда держал язык за зубами. Если мне вдруг приспичило высказать свое мнение, я всегда это делал.

Я вообще никогда не умел держать язык за зубами. Когда меня пригласили в картину «На ярком солнце» (1960, фильм Рене Клемана, первая экранизация романа Патриции Хайсмит «Талантливый мистер Рипли».— «О»), я был не очень известным актером. Помню, на одной встрече сидели два продюсера и режиссер, когда я объявил, что собираюсь сыграть главного героя, Тома Рипли, и только его. Один из продюсеров удивленно посмотрел на меня и сказал: «Да ты же — никто, ты еще ничего существенного не сделал в своей карьере. Куда ты лезешь!» Но меня мало волновало его мнение, и я ответил: «Может быть, я ничего существенного не сделал, но играть я буду только Рипли или вообще в этом фильме сниматься не буду». Неожиданно вступил режиссер, сказав: «Давай послушаем этого малыша. Мне кажется, он прав». Он посчитал аргументы «малыша» убедительными. Фильм оказался таким успешным, что обо мне узнали даже в Японии. Много лет спустя Мельвиль предложит мне сыграть в его картине «Самурай», заявив, что, если я не соглашусь на роль, фильма не будет. Но самый важный урок в моей карьере мне преподал именно Рене Клеман. Он разъяснил мне вещи, которые остались со мной всю мою карьеру. У меня был небольшой комплекс — я ведь не заканчивал актерскую школу и был самоучкой. То, что сказал мне Рене, изменило всю мою жизнь. Когда мы начали снимать «На ярком солнце», он вошел в мою гримерную и обратился ко мне: «Забудь об игре. Чтобы стать хорошим актером, тебе не нужно играть. Просто говори так, как ты всегда говоришь, смотри так, как сейчас смотришь на меня, и слушай, как слушаешь меня. Будь собой, Ален, будь Аленом Делоном».

— Как началась ваша карьера в кино? Это правда, что вам пришлось больше года участвовать в кастингах, прежде чем вас заметили?

— Вранье. В начале карьеры мне часто отказывали только потому, что считали меня слишком красивым. Тогда считалось, что с таким лицом невозможно играть в серьезном кино. Я всегда считал, что стал актером случайно. Когда мне было немногим более двадцати, я только что вернулся со службы из Индокитая и совершенно не знал, чем заняться. К счастью, я хорошо выглядел и познакомился с девушкой. Мы полюбили друг друга. Этой женщиной была Брижитт Обер. Она тогда сыграла одну из ролей в картине Альфреда Хичкока «Поймать вора» и собиралась на Каннский кинофестиваль. Я понятия не имел, что такое Канн. Она сказала мне: «Я отвезу тебя в Канн», и я согласился. Это был 1956 год. Помню, как видел толпы людей и как поднимался по лестнице фестивального дворца, слыша, как люди обсуждали за моей спиной: «Кто это такой? Где он играл? Чем занимается?». Эти разговоры оставляли меня равнодушным. Я думал только о любви к Брижитт. Кстати, сегодня ей уже за 90…

Год спустя Ив Аллегре пригласил меня на роль в картину «Когда вмешивается женщина». Но я отказался. Директор настаивал. Я ему чем-то понравился, и особенно я понравился его жене.

В начале карьеры мне часто доставались роли, которые никто не хотел играть. Никто не хотел воплощать на экране отвратительных парней, убийц, «падших ангелов». Для меня не имело большого значения, что играть, пока работа доставляла мне удовольствие.

Думаю, поэтому меня и заметили. Ведь у меня было скромное происхождение. Никто из моей семьи не был связан с кино.

— Вы помните, как познакомились с еще одной выдающейся актрисой, Роми Шнайдер?

— В самом начале своей карьеры, это было в 1957 году, мне пришлось соревноваться с 150 другими мужчинами, чтобы сыграть в одной картине с Роми. Фильм назывался «Кристина». Это была романтическая история, где Роми играла девушку, влюбленную в военного. Думаю, что именно после этого фильма обо мне начали говорить. Но сегодня этот фильм мало кто помнит. Несколько позже мы снялись в «Бассейне». Вот этот фильм вошел во все учебники по истории кино.

С «Бассейном» тоже случилась занятная история. Режиссер пригласил меня на встречу, на которой также присутствовали продюсеры, чтобы обсудить, кого взять на главную женскую роль. Продюсеры проталкивали Энджи Дикинсон. Она тогда была очень популярна. Режиссер предлагал Монику Витти. До встречи я успел прочитать сценарий и видел в главной роли только Роми. По какой-то причине на тот момент она даже не снималась. Когда я заявил о ней на встрече, мое предложение сразу отвергли. «Никто не знает, кто такая Роми Шнайдер!» — в один голос заявили продюсеры. «Она не подходит для роли! Она не сумеет сыграть!» — считал режиссер. Мне эта комедия надоела, и я им объяснил, что, либо они берут Роми, и тогда я буду сниматься в картине, либо они ее не берут, и тогда я также отказываюсь от съемок. И режиссер вдруг согласился: «Давайте попробуем и посмотрим, что получится». Фильм стал абсолютным хитом. После этого уже никто не спрашивал: «Кто такая Роми?» Для Роми эта роль открыла возможность начать карьеру заново, на этот раз во французском кино.

Я всегда жил кино, жил ролями и своими героями. Сниматься для меня означало то же, что для других… отправиться в отпуск. Кинокамера стала моей возлюбленной, я смотрел ей в глаза с любовью, чтобы каждый раз соблазнить ее, снова и снова. Ведь именно женщины убедили меня сниматься в кино. Пусть многие из них были старше меня и мудрее. Если вы спросите меня, по кому я скучаю сегодня больше всего, я отвечу, что по Роми Шнайдер. Она была фантастической актрисой, она была невероятной… Наш «Бассейн» был таким замечательным: сегодня я больше не могу заставить себя смотреть этот фильм.

— Несколько лет вы провели в Голливуде. Потом вернулись во Францию. Почему? И почему в конце карьеры вас чаще можно было увидеть в комедийных фильмах?

— Я покинул Францию, когда началась французская «новая волна». Никто из этих парней, я имею в виду режиссеров Клода Шаброля, Франсуа Трюффо и Жана-Люка Годара, меня не хотел снимать. Правда, у Годара я снялся несколько позже… Но, если честно, я поехал в Америку не поэтому.

Мне повстречался прекрасный продюсер из MGM (кинокомпания Metro-Goldwyn-Mayer.— «О»), который желал, чтобы я сделал карьеру в Америке. Я решил попробовать, но… слишком начал скучать по Франции. Мне не нравилась Америка, я никогда не смог бы там жить. Поэтому, снявшись в трех фильмах, я вернулся домой. После этого мне действительно довелось сыграть много «веселых» ролей, например я выступил в роли Юлия Цезаря в новом «Астериксе на Олимпийских играх». Но вскоре я и от этих ролей начал отказываться. Вернее, я решил оставить комедийные роли Жану-Полю Бельмондо. Понимаете, всякий раз, когда Бельмондо где-либо появлялся, все начинали смеяться. Когда же я заходил в комнату, все затихали. Так я понял, что комедии — не мое. Моим амплуа всегда была трагедия, мне не удалось избавиться от образа «падшего ангела», по которому меня и узнавал всегда зритель…