Лечение и самолечение в XVIII веке

В коронавирусную паузу отдельного обсуждения удостоилась тема самолечения. В Отечестве, как выясняется, наука «сам себе доктор» — это давняя традиция, о чем свидетельствует вышедшая недавно книга. Одна из глав за авторством Марии Пироговской так и называется: «Дневники больного середины XVIII века». «Огонек» ее внимательно прочитал и публикует в изложении и цитатах.

Подготовила Светлана Сухова

Как отмечают авторы исследования, в охватывающем два года (считая с письмами — больше) дневнике 104 записи посвящены медицинским проблемам — болезням и легким недомоганиям, посещениям докторов и тому, как Ржевский лечился. Благодаря этим запискам мы сегодня в состоянии понять: каково это было — болеть в России 250 лет назад?

Со всей откровенностью

Начать логично с самого автора записок — секунд-майора Ржевского. Понятно, что это не прославленный фольклором поручик. Но что известно кроме этого? Из пояснений исследователей, дополненных интернетом, можно составить достаточное о нем представление. Итак, знакомьтесь: Алексей Иванович Ржевский (1721 — после 1767), секунд-майор (младший штаб-офицерский чин, четвертое должностное лицо в полку, отвечавший за строевую и караульную службу, чин упразднен Павлом I в 1797 году.— «О») Ширванского пехотного полка — того самого, что был сформирован по указу Петра I 9 июля 1724 года в крепости Баку из нескольких рот, находившихся в Персидском походе. Понятное дело, дворянин. С не очень яркой и не самой счастливой судьбой (и в чины особые не вышел, и в плену у пруссаков успел побывать). При этом человек своего времени, оставивший потомкам рукописное наследие, ставшее в итоге предметом научного исследования,— тот самый дневник (он скрупулезно вел его два года, 1757–1758), который, по мнению историков, является уникальным документом.

Так называемых поденных записок русских авторов времен Елизаветы I вообще осталось немного (называется даже точная цифра — всего пять), и большинство принадлежит перу известных людей эпохи, почти не снисходивших до бытовых деталей и мелких житейских скорбей. В частности, упоминаются фамильная записная книжка Белосельских-Строгановых, «журнал собственный» князя Никиты Трубецкого и записки его сына Петра Никитича, а также «Домашний протокол генерального подскарбия (государственный казначей на Гетманщине.— «О») Малороссии Якова Марковича».

На этом фоне дневник малоприметного по чинам и положению А.И. Ржевского, не имевшего, судя по всему, ни особых амбиций, ни блестящего образования, оказывается просто архивной жемчужиной. Ведь автор дневниковых записок подробно освещает те стороны жизни, которые мало затронуты, а то и не затронуты вовсе в других дошедших до нас бумагах его современников. А серьезная (возможно, что и хроническая даже) болезнь секунд-майора привносит в его дневник особый «медицинский акцент», который вообще только у него и звучит.

Подробностей в записях много, они удивительно детальны, а описания самочувствия автора и капризов его организма дотошны. И это не случайно: люди, жившие в России в середине XVIII века, были весьма откровенны в медицинских вопросах. И очевидно, что состояние здоровья и нажитые болезни были легитимным предметом для обсуждения в то время, когда вел дневник секунд-майор Ржевский. Причем обсуждения гораздо более свободного и менее связанного представлениями о медицинской тайне, которые привычны сегодня нам. Но только секунд-майор — один из всех — оказывается способен в описании своих телесных и душевных мытарств на жуткое признание — о появляющихся у него время от времени мыслях о самоубийстве. На греховные помыслы его толкает безденежье и та самая болезнь, что изматывала его уже 10 лет к моменту написания записок. Дабы притупить боль — душевную и телесную,— он признается в другом грехе — пьянстве: «Да и сколько жизнь моя продолжитца пить ево буду. Я вижу, что пьяному лехче умирать, как терозваму! Для тово, что меньше страху!» Любопытная деталь: алкоголь был прописан секунд-майору одним из докторов как лекарство, но Ржевский в процессе его приема, что называется, увеличил дозу. Нам ли осуждать?..

Так что за болезнь так мучила автора дневников XVIII века? Какие-то из недугов кратковременны и более не повторяются, по крайней мере, на страницах его записок (рези в животе, горячка и простуда), но есть и явно хронические болезни. И главную из них Ржевский описывает как «хорошо знакомое ему состояние», «та самая» болезнь, что возвращается к нему снова и снова на протяжении тех двух лет, что он ведет дневники. Ее приступы нерегулярны и длятся от нескольких дней до нескольких месяцев.

Но саму болезнь Ржевский не называет. В этом, как отмечает автор исследования, нет ничего удивительного: «...в XVIII веке четкие названия диагнозов в принципе не очень характерны для пациентских текстов, написанных "изнутри" болезни, а если диагнозы и указаны, то часто с оговорками. Более того, мы видим, что болезнь Ржевского не называется и его врачами: 10 июня 1757 года, после консультации у дорогого доктора в Петербурге, Ржевский записывает: "Был у лекаря и получил сумнительной ответ о моей болезни". Впрочем, неуверенность врача в диагнозе и (или) прогнозе болезни не помешала лечению — через три дня врач обещает Ржевскому дать рецепт. В другой раз Ржевский отмечает, что "говорил [с лекарем] о своей болезни", но вновь не сообщает диагноза. Зато подробно и тщательно описываются сопровождающие (или составляющие?) эту болезнь физические проявления — головная боль, истечения мокроты, вид мочи, изменения температуры и длительность приступов тоски».

Причуды диагностики

В XVIII веке в медицинском мире Европы и России господствовала гуморальная теория. Эскулапы и пациенты искренне верили в то, что здоровье человека зависит от равновесия четырех телесных жидкостей или соков (по латыни humor, отсюда и название). А именно: крови, флегмы, черной и желтой желчи. Каждая из них несла жар или холод, влажность или сухость. Определением количества и качества жидкостей, выделяемых организмом (мочи, крови, пота, слюны, мокроты, слез, желудочного сока, семени и даже «нервной жидкости»), ставились диагнозы и делались выводы о происходящих в теле процессах. Важным считалось поддерживать гуморы в равновесии, чтобы ни один из них не стал преобладающим. Если же таковое происходило, то излишек (недостаток) телесного сока требовалось привести в соответствие. В противном случае возникали, как мы сегодня сказали бы, хронические и крайне тяжелые заболевания. При этом последние не так точно диагностировались и даже различались между собой, как в наш прогрессивный век. В книге приводится такой пример: «...врачи долго понимали чахотку (лат. Phtisis) как размытый континуум, включавший пневмонию (лат. Peripneumonia vera) и другие хронические болезни легких; осмысление чахотки как отдельного диагноза заняло десятилетия».

Судя по дневниковым записям секунд-майора, он сам такие выводы и делал, причем больным Ржевский был «продвинутым» — использовал даже необходимый медицинский инструментарий. Как сказано в исследовании, 250 лет назад «при определении органолептических свойств мочи — уриноскопии — использовались специальные сосуды из прозрачного стекла, которые позволяли соотнести увиденное с диагностическими и прогностическими таблицами». Неудивительно, что стеклянный урильник имелся и у Ржевского («нарошно для тово чтоб мог урину лутче видеть и потаму б болезнь мою примечать мог») и он повсюду возил его с собой.

В соответствии с предписаниями гуморальной медицины Ржевский последовательно описывает ощущаемые характеристики и частотность телесных отправлений, пытается измерить силу, продолжительность и количество приступов потоотделения и испарины (гуморальная медицина проводила различие между этими двумя типами выделений), оценить объемы испражнений и телесных жидкостей, фиксировать качество сна, интенсивность головной боли и длительность «приступов тоски».

Этот стоящий последним в перечислении медицинский термин нам сегодняшним не знаком вовсе. Так что имеет смысл разъяснить его цитатой из книги:

«В медицинских сочинениях XVIII века тоска (тоскливость) могла сопровождать несварение, воспаление желудка, селезенки или кишечника наряду с поносом, рвотой, ветрами (метеоризмом) и резями в животе.

Некоторые авторы различали тоскливость в желудке и тоскливость в предсердии; вторая была признаком лихорадки, которую следовало лечить "тепловатыми припарками, изобильным питьем, промывательными, кровопусканием". В более поздних источниках тоска приравнивается к приближению пароксизма, описывается как одно из проявлений оспы и чумы, возникает после еды при сухотке, сопровождает мочекаменную болезнь и сильную диарею. Таким образом, для больного XVIII века тоска могла обозначать и тяжелое, подавленное эмоциональное состояние, и очень неприятное физиологическое ощущение стеснения в груди, желудке или кишечнике». Но вот какая именно «тоска» мучила секунд-майора крепче других, не очень понятно. Но то, что мучила, несомненно: «проснувшись, в день и ночью тосковал! И в смертной был ипохондрии, так что и вино простоя не пособило, котораго я полштофа выпил, а и пьян не был».

Исследователи его записей обращают внимание на существенную деталь — Ржевский не упоминает о кровопусканиях, что для того времени было удивительно. Пускали кровь и ставили пиявок повсеместно — это были одни из самых распространенных медицинских процедур, способствовавших исходу одного из гуморов (крови). Однако кровопускание считалось вредным при воспалительных заболеваниях при условии, что больной отхаркивает мокроту. Видимо, у Ржевского и правда было какое-то легочное недомогание, и его врачи считали, что «дурная материя» выйдет из него не с кровью, а с мокротой, потом и поносом. Этим можно объяснить такое количество слабительных препаратов и разного рода настоев, что применял секунд-майор.

О лекарствах

Какими снадобьями лечился отягощенный недугами секунд-майор? В его записях сегодняшний читатель найдет ответ и на этот вопрос, хотя перечень указанных автором записок «препаратов» покажется экзотическим. Ну вот, скажем, среди лекарств, которыми лечился Ржевский, упоминается соленый отвар из овса или ячменя («хлебнаю воду, котораю я ординарно пью, Степка дал мне пить очень солану, отчево живот и поесница очень болела»). Зачем это? Процитируем версию из книги: «"Питье солное, или солные составы и смеси" (лат. Potiones salinae) назначались как раз при "ложном колотье", поскольку им приписывалось свойство разжижать мокроту соответствующего типа».

Учитывая, что «той самой болезнью» секунд-майора было бронхиальное или легочное недомогание, надо ли удивляться наличию в его походной аптечке средств и рецептов от чахотки? Так, например, Ржевский упоминает о «мал[?] подбел трава и пить от чехотки»), а также некий рецепт на основании экстракта корня лопуха — в те времена распространенного лекарства при грудных воспалениях самого разного рода, от легкого кашля до воспаления легких («Radis Bardani, ачит вина полведра и передвоить»).

Ржевский львиную долю своего времени (и дневники это весьма точно отражают) проводит в походах: авторы исследования подсчитали, что из двух лет, что велись его записи, он провел в разъездах 164 дня. То есть чуть ли не каждый четвертый — в дороге. Для человека не слишком молодого и, судя по запискам, нездорового такие разъезды сами по себе — серьезная физическая нагрузка, а ведь Ржевский еще и служил, и воевал. Каково было служивому человеку тех времен добывать нужные ему лекарства, перемещаясь с места на место? Оказывается, немногим сложнее, чем три века спустя. Простые снадобья, не требовавшие сложной процедуры изготовления, были в полковых запасах или покупались на месте. А вот так называемые составные средства — сложные в приготовлении — изготавливались в аптеках, и за ними, конечно, требовалось ездить самому или посылать кого-то.

Чтобы правильно оценить уровень развития здравоохранения два с половиной века назад, надо иметь в виду яркую деталь, о которой упомянуто в книге: «Гуморальному лечению были свойственны большие дозировки и готовность к мощному воздействию на тело. На практике это приводило к тому, что кровь выпускалась тарелками, слабительные средства и клистиры употреблялись так, чтобы произвести максимально возможный эффект, нарывные пластыри и фонтанели (искусственные язвы, от фр. fontanelle) помогали производить гной, а средства для транспирации приводили к необходимости менять исподнее каждые несколько часов». Понятно, что при таком подходе неприятные проявления, такие как понос, тошнота, обмороки, слабость, были свидетельством того, что лечение помогает. Иные больные так увлекались процессом «истечения» гуморов, что умирали. И вот занятно: лекарство и докторов в таких случаях винили далеко не всегда.

О докторах и самолечении

К докторам Ржевский обращается относительно регулярно. По крайней мере, в его записках мы встречаем несколько имен: француза Рембо, «некоего лекаря с Корсики», «склавонца» (уроженца Балкан) Ивана Григорьевича Велиозара, безымянного доктора, вероятно, приписанного к Ширванскому полку, и, наконец, лекаря Гамерса (отмечено, что ему отдано «зеленова комлету 8 аршин»).

Никакой особой пользы в этом перечислении потомки не найдут, а вот исследователи заключают, что отсутствие у больного одного лечащего врача было в обычаях того времени. Возможно, это объяснялось малым числом дипломированных специалистов в середине XVIII века. По крайней мере, их явно не хватало на всех страждущих. Ржевский как дворянин и офицер находился в какой-то степени в привилегированном положении, потому что имел доступ и к «платной», как мы сегодня сказали бы, медицине, и к «бесплатной», то есть полковой. Последней он был обязан реформам Петра I, распорядившегося несколькими десятилетиями ранее организовать военные госпитали и школы для подготовки военного медперсонала.

Занятно между тем другое: некоторые из описанных в дневнике Ржевского лекарственных курсов он, по всей видимости, назначает себе… сам. Вот цитата: «...записи за март — апрель 1757 года позволяют сделать вывод, что обращению за помощью к лекарю предшествовало самолечение с помощью слабительного и курса из 16 пилюль. В январе и октябре 1758-го повторяется та же ситуация: заболев, Ржевский принимает слабительное или травяной отвар (декокт) и, кажется, этим удовлетворяется ("остоновясь за болезнию и на вечер принел слабительное")».

Что ж, в условиях нехватки докторов без самолечения обойтись было нельзя. А раз человек был вынужден сам себя поставить на ноги, то и пользовался для того всеми возможными средствами. Ржевский обращает внимание даже на народные приметы. В ситуации, когда самолечение оказывается так распространено, пациент, освоивший многие навыки, получает в обсуждении своего недомогания и способов его лечения равный голос наряду со своим лечащим врачом. Более того, он даже может не соглашаться с диагнозом или прописанными лекарствами и процедурами и вправе настаивать на своем. Случалось и такое, что богатые пациенты собирали целые консилиумы докторов, запрашивали советы по поводу лечения у знакомых и даже малознакомых людей. Делиться рецептами домашних снадобий и способов лечения было принято и считалось хорошим тоном. И это при том, что некоторые из рецептов были так сложны в приготовлении, что требовали настоящей химической лаборатории. Хорошо хоть с ингредиентами и составляющими проблем не было — что-то приобреталось в аптеках, что-то изготавливалось самостоятельно.

Что входило в арсенал лечебных средств секунд-майора? Разного рода травяные отвары и настои (декокты) для клистиров, корень лопуха, лист сенны и ревень (последний также использовался как популярное слабительное, заготовка и продажа которого регулировались отдельными указами), соленое питье («при избытке флегмы»), конопляное семя, сыворотка при жажде и горячке, водка («простое вино») с водой и уксусом (для лечения цинги и иных «воспалительных» болезней), Шталев порошок (назван по имени немецкого ученого Георга Эрнеста Шталя, ставшего автором десятка порошков, как, например, «очищающего» или «порошка рвотного камня». К Шталевым порошкам секунд-майор «прибегает регулярно, едва ощутив недомогание, или даже в профилактических целях (в первую очередь это слабительные)».

О самоизоляции

И еще одно наблюдение, сделанное авторами исследования дневников секунд-майора, о котором хотелось бы упомянуть,— об особенностях самоизоляции в России 250 лет назад. Судя по записям Ржевского, он, будучи серьезно болен, переносит болезнь на ногах, не берет отпуск и тем более не увольняется со службы. Никакой самоизоляции! И такой подход к режиму разделяют все окружающие, не считающие нужным лишний раз поберечься самим или не навредить больному. Процитируем исследование: «Помимо денщика, который готовит питье или едет за лекарством, Ржевского навещают начальники и сослуживцы, их жены, дети и даже проститутки. Он приезжает в Почеп совсем больным 12 марта 1758 года, и уже на следующий день к нему приходят с визитом четверо офицеров, а еще через день — полковник и лекарь. Через неделю происходит ухудшение самочувствия — а у Ржевского снова гости, "кума с мужем, господин полковник, господин подполковник, секунд маеор Гетман, порутчик и полковой козначей Суровцов"».

Авторы исследования (и мы вслед за ними) не без симпатий к персонажу отмечают: «Ржевский с недомоганиями перемещается вместе с полком, прогуливается, ходит в гости, а между приемами слабительного и приступами жара принимает девушек ("дома был, только не так потел, а ночью очень много потел. И была Аннашка, с которой договарился", 25 ноября 1758 года). Это значит, что в середине XVIII века роль больного как минимум предполагала гораздо большую, чем сейчас, свободу действий и степень активности и не исчерпывалась изоляцией дома и приемом лекарств».

Болели ли так только в елизаветинской России и было ли в Европе иначе — тема для дальнейших исследований…