Врач и писатель Анна Андронова — о том, что такое бороться за каждый вдох

Многодневные ожидания врачей, очереди из скорых, забитые больницы, перегрузка томографов, борьба за каждый вдох… Ковид против нас. Что можем противопоставить мы?

Анна Андронова, врач-кардиолог, писатель, Нижний Новгород

Что нужно сделать, чтобы это закончилось?

Никто не знает точно. Мы верим, надеемся, что избавимся от ковида, но когда и как? Цена заплачена немалая. Станет ли он сезонной инфекцией, как любой грипп или ОРВИ? Будет ли эффективная вакцина для всех, станет ли она спасением? Будет ли еще вторая, третья, четвертая волна?

Мы можем только лечить. У нас есть личный опыт и рекомендации. Мы знаем, что надо делать с больным, но не знаем — поможет ли. Эта болезнь непредсказуема из-за индивидуального иммунного ответа. Абсолютно доказанной противовирусной терапии не существует, потому что несколько месяцев применения — не срок, несмотря на огромное количество случаев. Данные постоянно меняются, что-то исключают из списка, что-то добавляют. Ученые работают, но они не успевают за вирусом. Нет никакой медикаментозной профилактики. Нет такой таблетки, чтобы остановить вирус в самом начале. Остается ждать, как пойдет болезнь.

Лицом вниз

Мы боремся скорее с теми разрушениями, которые наносит вирус организму, чем с ним самим. У нас много потерь. И у нас много побед.

Женщина, чуть за пятьдесят. Сахарный диабет. 75 процентов поражения легочной ткани. Уже без кислорода, ходит по коридору, готовится к выписке. По анализам — стойкая положительная динамика. Еще дней десять назад находилась на грани перевода в реанимацию, но справилась. Или мы справились.

Больной, 83 года. Куча сопутствующих болезней. Пневмония с поражением 60 процентов легочной ткани.

— Ну как вы сегодня?

— Лучше.

Он неизменно отвечает, что лучше. Две недели держится температура, несмотря на все сделанное. Он не может ходить — слабость, кружится голова. Давление вроде бы ничего сегодня. Он уже побывал в реанимации, но вернулся. Сатурация кислорода низкая, долго низкая. Но пока не снижается.

— Вы на животе лежите?

— Да, да. Все время на животе. Только сейчас сел позавтракать.

Устал. Очень устал, но он держится.

Мужчина в реанимации. Нет 50 лет. Нет особых сопутствующих заболеваний. Высокий, здоровый, широченная спина, бицепсы в татуировках. Мы испробовали все, что было. Мы голову сломали, как еще ему помочь. Московские коллеги одобрили наши мероприятия, а мы в тупике. Он пока не поправляется. Нисколько. По рентгену тотальное поражение легких. Томографию сделать невозможно, потому что он не сможет без кислорода ни минуты. Он дышит аппаратом высокопоточной оксигенации. Это не искусственная вентиляция, но серьезно. Вирусное поражение сердца. Я хожу к нему каждый день. Просто навестить. Три недели он лежит на животе — прон-позиция. Он дышит. Что он думает? Как он засыпает?

— Как вы сегодня? Это кардиолог,— на всякий случай всегда представляюсь, мы в коконах наших все одинаковые.

— Я вас узнал. Не знаю. Говорят — плохо.

— А вы?

— Так же… Я думаю — все.

— Как же все? Выдумал! Я легкие послушаю. Хорошо. И кардиограмма лучше. Ничего не все! Вы будете поправляться, только медленно.

— Вы думаете…

Я не знаю.

Бабушка, 95 лет. Тотальная пневмония. Две недели кислород маской.

— Бабуленька, вы как?

— Тут я.

Нет времени в течение дня, заходя в каждую палату, задуматься, каково им. На животе, в маске. Днями и днями, похожими один на другой. Неделями. Лекарства, уколы, капельницы. Одышка, кашель, духота. Главное развлечение — прием пищи. Передача из дома. Телефон. Потрепанная книжка из шкафа на сестринском посту. На полке среди корешков сразу бросается в глаза один: «На все воля Божия». Им очень сложно, нашим пациентам. Посещения невозможны. Есть телефон колл-центра, у нас специально есть врач в чистой зоне, который по сводной таблице из отделений сообщит о состоянии больного. Но родственники хотят знать все из первых рук. Звонят в отделение, на служебный, на личный телефоны, откуда только берут номера? Если подробно отвечать на все звонки, то можно к пациентам просто не попасть. Сначала о самочувствии справится жена, потом брат, потом дети. Нам понятно их беспокойство, но мы физически не можем успеть с каждым поговорить. И мы раздражаемся, да. Простите. Выходим из себя. «Как же я сейчас узнаю, какая у мамы сатурация, если уже полчаса рассказываю вам одно и то же?!» Родственники возмущаются, они недовольны нашей работой. Мы грубые, мы опять не справляемся. Недовольные начинают звонить выше — главному врачу, начмеду, начальнику госпиталя. Чтобы лечили. Чтобы все делали. А если делаем, чтобы отчитывались, как и что. Наша администрация ежедневно отвечает на различные жалобы. Все как в старые добрые времена. Плохая еда, плохой уход. Плохое лечение. Можно ли решить эту проблему? Нет, адекватно нельзя. Родственники не перестанут волноваться и жаловаться. Им хочется, чтобы их близкие поправлялись. Они боятся, что мы недоглядим, недоделаем, что-то дадим неправильное, вредное, не поможем, упустим! И мы, по большому счету, боимся того же.

«Скорее подойдите к моей матери, она не берет трубку!» Старушка лежит пластом под кислородом. Ей уже позвонили двадцать человек, для нее наши обычные кнопки нажать — подвиг. Кричать в трубку через маску — непосильный труд. Она сотовый не зарядила и дремлет. Дайте ей отдохнуть. Ей бы надо, чтобы дочь сейчас сидела рядом на стуле и держала за руку. И дочь бы хотела. Но это игра по правилам ковида — мы изолированы! Мы разобщены. И наши больные одиноки каждый на своей койке, в своей личной борьбе за глоток кислорода. Лицом вниз. Наши пожилые родители, сидящие по домам. Мои мама и папа. Простите меня. Если я заболею, если я вас заражу при встрече, сама об этом не подозревая, как я буду вас лечить? Как я буду жить с этим?

Привет, как ты?

Женщина, около 60 лет. Ковид, пневмония. Погибает от последней стадии онкологического процесса. Угасает. Счет на дни, на день, на часы. Она в палате на четверых, и лечащий врач хочет перевести ее в изолятор, если будет место, чтобы другие женщины не переживали тот же ужас. Не надо ее в изолятор! Как же она там будет? Совершенно одна. А соседки по палате все уже поняли и трогательно за ней присматривали до самого конца. Может, родным будет от этого чуть легче, что кто-то был рядом. Кто-то за руку подержал, даже если эта рука санитарки в двух перчатках.

Есть старики, за которыми нужно ухаживать. Выносить судна, менять памперсы, кормить. Есть лежачие, инсультные, немощные, из психинтернатов. Вот еще одна проблема неразрешимая. Мы не можем пустить родственников, даже переболевших. Мы не можем обеспечить надлежащий уход, это надо признать. У нас нет в ковиде волонтеров, готовых рискнуть и помогать внутри больницы. У нас нет такого штата среднего и младшего персонала, чтобы все обеспечить. Для меня внутри больницы самое дикое — бабушки в костюмах. Лицо в морщинах за очками. Респиратор, капюшон. Наши санитарки и уборщицы. Зачем они здесь? Но без них никуда. Помоют, покормят, проволокут тяжелые пакеты с передачами по всем нашим длиннющим коридорам. Спасибо, что вы не уволились, что остались!

А самое страшное — это коллеги в палатах. Заболевшие друзья.

— Ты как?

Несколько дней назад было все отлично, температура снижалась, казалось, что вот, домой скоро. Теперь в реанимации, на высокопоточной оксигенации. Плохие анализы. Серьезные лекарства.

— Ничего так… А в субботу просила, чтобы на ИВЛ перевели, чтобы уже все закончилось… — нечего ответить.

Еще доктор в реанимации. Бывшая коллега.

— Привет! Как ты?

Говорить пока не может из-за одышки — обошла вокруг кровати. Посидела.

— Ну вот. Лучше.

Вот этот самый главный вопрос «Как ты?» страшно задавать. Вдруг услышишь, что хуже? Каждый день хочется всех болящих «навестить», зайти в больнице, позвонить или узнать у коллег о состоянии. Многие врачи болеют дома. На это тоже нужно определенное мужество. Не поддаваться панике, но и не переоценивать свои силы. С одной стороны, хорошо лечиться в родных стенах, у своих коллег. С другой стороны, врачу оказаться по ту сторону белого халата не так просто. Сложно подчиниться другому решению, если есть свое.

Время ожидания

И мы все устали. И лечить ковид, и лечиться от него. Врачи, медсестры, поликлиники, скорая помощь. Устали физически и морально. От костюмов, от напряжения, от недосыпания. В небольших больницах, в ЦРБ с маленьким штатом сотрудников, люди буквально валятся с ног, не имеют возможности уйти в отпуск, отоспаться, поменять дежурство. Нам кажется, что все происходящее вокруг — это ковид. Жизнь в постоянном напряжении, в цейтноте, в нехватке. У нас есть лекарства, но нужно еще и еще. Препараты для подавления гипериммунного ответа поступают в больницу, но нужно больше. В аптеке у дома не найти обычного градусника, амбулаторных препаратов. Есть кислород, но его недостаточно для города. Перепрофилировано много больниц под ковидные госпитали, но свободных мест не так много. Скорая неспособна обслужить за сутки все вызовы, нет достаточного количества машин, бригад. Лаборатории не справляются с объемом поступающих мазков на ПЦР. Время ожидания результата может достигать 7 дней.

Это очень осложняет работу. Поликлиники, кажется, должны работать круглосуточно, чтобы обслужить всех желающих, обследовать как положено. Перегружены компьютерные томографы. Но это все не потому, что реформа здравоохранения в России не удалась. Не из-за коррупции и некомпетентности Минздрава. Не от всего того, на что мы готовы в сердцах посетовать. Просто у нас ОЧЕНЬ много больных. И они тяжелее, чем прежде. И ежедневный прирост превысил пиковые показатели весны и лета. И скорее всего, это не вторая волна, а хвост первой, захлестнувший нас после снятия карантинных мер. Первая мысль сейчас, при ухудшении ситуации — возврат всех ограничений и жесткий карантин. Ужесточение контроля. Самоизоляция, удаленка, дистанционное образование. Но возможно ли это снова? «Нам-то хорошо,— как говорит наша заведующая отделением,— у нас есть работа и зарплата. И доплата. И уверенность в завтрашнем дне. А как быть другим людям?» Они должны иметь возможность заработать себе на жизнь, кормить семью. Платить по кредитам. Производство нельзя прекратить. Остановить стройки, закрыть детские сады. Дети, большие и маленькие, должны учиться. Малый и средний бизнес должен удержаться на плаву. Продление карантина надолго грозит большими экономическими потерями. Но все-таки, что мы можем сделать?

…Мой отец, физик, рассматривает вирусную эпидемию как пример цепной реакции — в атомной бомбе или на атомных электростанциях. Существенная разница с физическими «эпидемиями» в том, что при распространении вируса цепная реакция идет с большой задержкой из-за инкубационного периода. В физических системах для того, чтобы «эпидемия» не развивалась и коэффициент размножения ее элементов был меньше единицы, используются поглотители.

В период пандемии COVID-19 такими поглотителями можно назвать переболевших людей, обладающих иммунитетом, а также защищенных людей. Это то, что может сделать каждый из нас, чтобы остановить эпидемию. Стать «поглотителем» неконтролируемого инфицирования.

Итак, мы возвращаемся опять туда, откуда пытались уйти летом,— масочный режим. Социальная дистанция. Самоизоляция, если это возможно. Продуманное, ответственное поведение. Это может сделать абсолютно любой гражданин. Более настойчивая пропаганда защитных мер. Надо найти слова для каждого. Надо понять, что COVID-19 изменил мир. Может быть, навсегда. И от нас зависит, как мы будем в нем жить. Как мы будем дышать.