Григорий Ревзин о городе будущего

Уникальность нашего времени в том, что больше не имеет значения, кто прав в споре сторонников научно-технического прогресса и его противников — обе стороны в каждой конкретной ситуации могут более или менее успешно доказывать свою правоту. Важно, что эти позиции могут конкурировать на равных. Это равенство составляет невероятную новизну момента

В 1972 году вышел доклад Римскому клубу «Пределы роста». Документ, основанный на компьютерном моделировании тенденций развития цивилизации, с того момента множество раз опровергался в деталях и подтверждался в основном выводе. А именно: если человечество движется по пути увеличения потребляемых ресурсов, численности людей (и продолжительности их жизни) и увеличения отходов — все это один процесс,— то оно неминуемо приходит к планетарной катастрофе в пределах 50–100 лет. Рост имеет предел. За предел прогрессировать невозможно.

Это точка возникновения альтернативной прогрессу религиозной парадигмы — экологической. В своих ранних проявлениях она могла быть достаточно экстремистской, поскольку самым понятным способом борьбы за пределы роста является сокращение численности людей вплоть до их рандомного убийства. До известной степени она не растратила еще своего радикального запала, хотя в целом стала куда толерантнее. Но даже в самых респектабельных своих проявлениях уровня документов ООН она искренне приветствует тенденции уменьшения населения Земли (что на фоне российских сетований о сокращении нации читается экзотично). Чтобы выжить, человечество должно сократиться. Это прямо противоречит программе биологического вида, поэтому перед нами вариант высшего императива Разума — победа над собственным животным носителем. Что делает экологизм весьма привлекательной доктриной.

Разумеется, возникло гибридное религиозное образование — «устойчивое развитие». Суть сводится к тому, что нам нужно не сокращать уровень комфорта, но сокращать количество необходимых для этого ресурсов и производить меньше отходов. Что, разумеется, требует продолжения научно-технического прогресса. Этот компромисс является точкой консенсуса, соединяющего интересы власти и бизнеса и широкие экологические настроения общества. Страны переходят на альтернативную энергию, города внедряют энергосберегающие технологии, технологии recycling’а всех возможных отходов и альтернативный транспорт, компании сокращают выбросы.

Выдающиеся пропагандисты устойчивого развития, скажем, Джаред Даймонд или Алан Аткиссон, начинают свои замечательные книги с растерянных рефлексий на тему о том, как же могло так получиться, что я, радикал, неформал, молодежный лидер и непримиримый борец, стал консалтером, сочиняющим программы для крупного капитала, территориальных властей, министерств, национальных правительств и международных бюрократов. Упрек в коллаборационизме преследует их неотступно, и они оправдываются как могут. Это очень интересно, но для понимания будущего важны не только их моральные страдания, но почему в них заинтересована власть. Страны первого мира не видят здесь проблемы, полагая это продуктом работы институтов демократии. Экологические ценности захватывают умы избирателей, они избирают условного Альберта Гора, он делает что может — или нет, и его больше не избирают. Но мы, вероятно, можем быть свободны от таких иллюзий. Власть обладает собственной, не то чтобы враждебной, но уж точно посторонней избирателям системой ценностей. Идея должна быть ей близка не в силу избирательных соображений, но в силу того, насколько она вписывается в эту систему.

Экологизм сегодня оппозиционен, но мне кажется, что это сравнительно случайная историческая констелляция. Легитимность в индустриальном обществе двух предыдущих веков определялась концептом власти как инструмента прогресса — кто лучше ведет вперед, тот более легитимен. Эта констелляция соединила власть с наукой, техникой, промышленным развитием и капиталом, а их рост прямо противоположен экологическим идеалам. Сегодняшняя власть наследует этому концепту. Но она делает это по инерции — и непонятно, почему будет продолжать это делать.

Она может легитимироваться на основе идеи предела роста. Количество используемых ресурсов, людей и отходов могут быть предметом государственного контроля, и необходимость государства, отстаивающего общее благо, может мотивироваться именно этим. Это государство может взимать налоги за гиперпотребление, ограничивать корпорации и разорять мелкие бизнесы, ведущие себя недостаточно экологично, вводить жесткие правила перемещения (не больше одного полета на самолете в год), сажать в тюрьму за ношение одежды из натурального меха и употребление дичи в пищу. Все то, что сегодня является принадлежностью экстремистской экологической субкультуры — остановка предприятий, атаки на нефтедобывающие станции или рыболовные трейлеры, протестные акции в отношении крупных компаний с захватом их офисов и оккупацией прилегающих городских пространств,— может быть основанием власти. И отличным основанием.

Конечно, это будет мешать экономическому и технологическому развитию, но оно вовсе не обязательно является проблемой власти. Мы знаем общества, в которых власть успешно и последовательно боролась с развитием института кредита, научными экспериментами, свободными рынками, городами — Европа выстроена на этом, это основа средневековой цивилизации. Преимущество такого построения для власти сегодня заключается в принципиальной открытости в будущее. Традиционная безопасность связана с ограниченным набором тем — самозащита власти, защита от преступлений против личности и собственности, защита от внешнего врага. Тут что-то может добавляться, что-то исчезать (скажем, защита социальной справедливости или защита общественной нравственности). Но все это сюжеты, регламентированные системой законодательства. Цель которого — обеспечить еще один важнейший для граждан, но не вполне удобный для власти тип безопасности: защиту граждан от государства.

Открывая новые области угроз будущего, власть получает пространство свободы для себя. Для этого, конечно, нужна общественная поддержка, но легко себе представить, что она будет получена. Возьмите движение в пользу изменения нравственных норм, которое сегодня получило обобщенное обозначение «новая этика». Это интеллектуальное образование, включающее в себя изменение нескольких этических областей — гендерные отношения, поддержка меньшинств, борьба с расизмом, национализмом, европоцентризмом, материальным богатством и другими видами элитизма — и, разумеется, экологическая проблематика. Что заметно объединяет все различающиеся проявления новой этики — осознанное отрицание законодательства, которое сформировано этикой старой. Право на частную жизнь, презумпция невиновности, свобода совести — все это перед лицом борьбы за новый этический идеал превращается в пустой звук. Полагаю очевидным, что не только прогрессивным интернет-сообществам, но и власти будет чрезвычайно симпатична система этики, отрицающей право на свободу убеждений в случае их недостаточной толерантности, тайну переписки, допускающей возможность внесудебного преследования за взгляды и недоказанные правонарушения,— все мероприятия по демонтажу защиты общества от насилия государства.

При всей респектабельности устойчивого развития трудно не увидеть его уязвимости.

Научно-технический прогресс если и предсказуем в общих трендах, то не гарантирован. А угроза того, что человечество приходит к пределам роста, как раз гарантирована. Мы можем сохранить нынешний уровень потребления энергии в надежде найти новые, более эффективные способы ее получения и использования, мы их ищем — но ведь можем и не найти. Мы можем сохранить нынешние темпы роста населения в надежде найти более эффективные способы производства пищи, неважно, идет ли речь о генно-модифицированных организмах или неорганических питательных смесях,— но можем и не найти. Гарантий нет.

А вот радикальный отказ от роста дает гарантии. Просто нужно обратиться к опыту предшествующих поколений. Если каждый будет беднее, если все мы будем хуже есть, хуже одеваться, меньше перемещаться по миру, жить в менее отапливаемых и освещенных помещениях — словом, если наша жизнь станет короче и нас будет меньше, то мы гарантировано избежим коллапса.

Устойчивость идеи прогресса основана на сходстве эволюции в природе и человеческой культуре. Природа эволюционирует от обезьяны к человеку, а люди — от орды к просвещенному городскому сообществу. Это фундаментальный закон бытия, который дает возможность легко экстраполировать прошлое в будущее. Если города росли, то значит, они будут расти и дальше, если количество функций в них увеличивалось, значит, еще больше вырастет, если возрастали безопасность, комфорт, образование, продолжительность жизни, гарантии прав и свобод, то нам нужно только напрячь фантазию, чтобы придумать конфигурацию рая в будущем. Однако в настоящий момент мы оказываемся перед принципиально иным поворотом мысли. Человек именно в силу того, что он не животное, именно в силу торжества Разума, может начать двигаться в другую сторону. И тогда города будут не расти, а уменьшаться, функции перестанут концентрироваться и налезать одну на другую, уровень цивилизации будет сознательно понижаться — все во имя Разума и человека.

Для многих людей выбор того или иного пути имеет принципиальное жизненное значение. Но, мне кажется, с точки зрения легитимности власти особой разницы нет, она выше этого. Термин sustainability принято переводить как «устойчивость». Я думаю, что с учетом наших реалий и ценностей его правильнее переводить на русский как «стабильность», причем различие семантических полей «стабильности» и «устойчивости» как раз и содержит в себе эту новизну. Впрочем, они не так уж несовместимы: стабильность, как известно, гарантирует устойчивость вертикали. Устойчивое/стабильное развитие предполагает защиту от экономических, социальных, политических, технологических, физических, экологических угроз, в каждой из этих сфер может применяться насилие, в каждой оно легитимно с точки зрения защиты интересов большинства и не вполне регулируемо. Причем тут есть один забавный аспект — если общество не развивается, тогда вместо экономического, социального, политического развития будет развиваться система противодействия ему. Система безопасности — здесь будут сосредоточены инновации, новые блестящие идеи и социальные практики в жанре «время, замри!». Вот он, город будущего,— город безопасности.