На экраны выходят «Дорогие товарищи!» Андрея Кончаловского

В прокат выходит фильм Андрея Кончаловского «Дорогие товарищи!», получивший специальный приз жюри на Венецианском кинофестивале 2020 года. Картина, посвященная событиям 1–3 июня 1962 года в Новочеркасске — забастовке рабочих и расстрелу протестующих на городской площади,— получилась очень советской по форме и совершенно антисоветской по содержанию, считает Юлия Шагельман.

В конце мая 1962 года советские газеты опубликовали постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О повышении цен на мясо-молочные продукты». В соответствии с риторикой того времени это событие преподносилось как ответ на «просьбу трудящихся», понимающих необходимость таких мер для укрепления советской власти и скорейшего построения коммунизма. Трудящиеся отреагировали штурмом магазинов, где сметали все, включая соль и спички, слухами о грядущем голоде и глухим недовольством: по многим городам, включая Москву и Ленинград, начали ходить анонимные листовки с призывами свергнуть антинародную власть.

Трудящиеся Новочеркасского электровозостроительного завода (НЭВЗ), где за несколько месяцев до повышения цен были снижены расценки за тяжелый труд, а значит, и зарплаты, пошли еще дальше: приняв за чистую монету лозунги о свободе слова и собраний, 1 июня они объявили забастовку и отправились к горкому партии с красными знаменами, портретами Ленина и требованиями снизить цены. К ним присоединились рабочие с других городских предприятий, но власть быстро напомнила, что свобода слова имеет четкие границы: демонстрация была расстреляна (по официальным данным, рассекреченным только после перестройки, всего за три дня волнений погибло 24 человека), а «зачинщики» арестованы и через пару месяцев семеро из них приговорены к высшей мере. Город был взят в информационную блокаду, все хоть сколько-нибудь причастные дали подписку о неразглашении.

Кровь на площади перед горкомом попытались смыть, но так как она на летней жаре буквально прикипела к асфальту, ее просто заасфальтировали поверх, похоронив память об этих событиях, как тогда казалось, навсегда.

В фильме все это показано глазами Людмилы Семиной (Юлия Высоцкая в, пожалуй, лучшей своей роли на сегодняшний день), бывшей фронтовички, убежденной коммунистки, завсектором горкома, одной из тех, кто должен разъяснять населению политику партии и правительства. Пока еще идиллическим июньским утром она просыпается в постели своего женатого любовника (и начальника) Логинова (Владислав Комаров), но разговор их далек от нежного воркования. Обсуждается все то же: Хрущев, повышение цен и несознательность народа, осаждающего гастроном. Людмила, с одной стороны, произносит все положенные формулы о «временных трудностях», но с другой — тоже недовольна: вот при Сталине цены каждый год снижали и, вообще, порядок был. Однако это не мешает ей принимать как должное горкомовский спецпаек, для получения которого она проходит через возбужденную и нервную толпу в магазине.

С нарастанием напряжения в городе эта неразрешимая путаница в ее голове и судьбе будет только усиливаться. Выяснится, что отец Люды (Сергей Эрлиш) — потомственный казак, чьи близкие погибли еще во время Гражданской войны, коллективизации и голода 1930-х; а ее 18-летняя дочь Светка (Юлия Бурова), зараженная оттепельным идеализмом, окажется среди протестующих рабочих и бесследно пропадет после расстрела. Обезумевшая от тревоги мать, забыв о том, что сама призывала на идущих сплошной выморочной чередой партсобраниях не давать спуску «несознательным элементам», будет разыскивать ее по квартирам знакомых, больницам, моргам и дальним деревенским кладбищам, где убитых похоронили тайно, в чужих могилах, на каждом шагу предавая свои убеждения и на каждом следующем — укрепляясь в них еще больше.

Черно-белый, снятый в классическом формате 4:3 (оператор — Андрей Найденов), по своему эстетическому решению фильм отсылает к классике советского кино. О современности напоминает только несколько раз мелькнувшая обнаженка, несколько несущественных анахронизмов, а главное — наполняющее картину чернейшее отчаяние, которому советский оптимизм, доведенный здесь до истерической взвинченности (восклицательный знак в названии, радостные песни, сопровождающие самые страшные сцены), служит издевательским контрапунктом.

За резкость характера и коммунистическую несгибаемость Люду несколько раз называют «бешеной», и по ходу действия это идейное бешенство почти без перехода перерождается в исступленное помешательство — матери, потерявшей ребенка, и человека, потерявшего все жизненные ориентиры.

«Если не верить в коммунизм, во что тогда верить?» — спрашивает она и не находит ответа. Уж точно не в Бога, поскольку, как говорит уже ее отец, «на Дону Бога нет». Однако во что-то верить все-таки необходимо, и единственным божеством для нее, даже после всего, чему она стала свидетельницей, остается Сталин. И несмотря на полные все того же обреченного оптимизма слова в финале: «Мы станем лучше!», эта ничем не истребимая вера в «порядок», «сильную руку» и «стабильность», прорастающая сквозь свежий асфальт, под которым запеклась кровь, напрочь лишает фильм даже намека на надежду.