Знаменитый русский композитор, пианист и дирижер Сергей Рахманинов не любил, когда его фотографируют репортеры, в особенности — папарацци. Однажды он был на гастролях в небольшом американском городе, и местный фотокорреспондент просто-таки преследовал его. Когда Рахманинов обедал, журналист достал камеру и попытался сделать снимок, но музыкант закрыл лицо руками. Снимок вышел на первой полосе газеты с гениальной подписью: «Руки, которые стоят миллион».
В нашем проекте — те, чьи руки стоят миллион.

История четвертая: художник

— У тебя 20 ноября должна была открыться персональная выставка «Проявляется исчезновением» в ММОМА на Петровке, но в последний момент все перенеслось из-за пандемии.

— Вообще выставка должна была открыться еще весной, но, когда случился первый локдаун, стало понятно, что будет перенос. Летом появились новые даты в ноябре, и вот, буквально за неделю, когда уже шел монтаж выставки и везде были анонсы, объявили о закрытии музеев, и выставку снова пришлось перенести. Сама выставка — рефлексия по поводу того, что сейчас происходит, как мы организовываем себя в пространстве, это и про мои переживания, и про мои методы работы как художника. Часть выставки предполагается перформативной — я буду (а я очень надеюсь, что выставка все же случится) расписывать одну из стен.

Забавно, что после того, как я написала в социальных сетях, что выставка переносится, многие пошутили, что название — «Проявляется исчезновением» — сработало.

— Раз речь зашла о методах работы. Насколько я знаю, ты не работаешь с кистями и карандашами.

— Не использую, мой инструмент — руки. Люблю уголь. Отсюда и перформативная часть выставки — я буду рисовать на стенах, исключая какой-то дополнительный медиум вроде бумаги. Это обживание пространства телом. В чем-то это схоже с техниками абстрактного экспрессионизма.

— Вообще художник и руки — тема интересная. Ты сама работаешь руками, но сейчас много художников, которые создают концепции и приглашают других для их реализации.

— Конечно, художник не только работает руками, иначе он был бы ремесленником, но для меня работа руками важна — это прямая взаимосвязь. Твой ум и твои руки. Я всегда стараюсь во всем участвовать. Даже если мне понадобится пригласить сварщика для проекта, я потом все равно доработаю поверхности. При этом, когда я училась в ИПСИ, мне было чуть ли не стыдно, что я умею что-то делать руками. Но моя практика показала, что это суперпреимущество.

У меня классическое художественное образование, новосибирский Худграф (ныне Институт искусств): меня пять лет учили живописи, рисунку. Мне потом приходилось забывать, как канонически правильно писать, так появилась моя техника пятна. Это та реальность, которую я пытаюсь замылить, или наоборот — проявление чего-то реалистичного из этого пятна.

Во время локдауна искусству придумывания было сложно. Ты можешь сколько угодно придумывать, но ты не можешь произвести. И занять свое время не можешь. И даже если не говорить об искусстве, многие за эту весну поменяли кардинально свои занятия. И новые часто связаны с ручным трудом. Возможно, это связано с тем, что столько всего перешло в виртуальный мир, что все, что мы можем ухватить руками, стало более ценным.

— Кроме несостоявшейся выставки в ММОМА что еще в твоих планах изменилось из-за пандемии?

— Что-то отменилось, но другие вещи произошли благодаря пандемии. Например, австрийская резиденция в Москве на «Фабрике». Они не могли привезти австрийских художников из-за того, что были закрыты границы, и пригласили российских художников придумать какой-то проект про Австрию. И я с двумя другими, совершенно замечательными, художниками придумали вымышленного персонажа — австрийскую художницу, которая впервые оказывается в Москве во время локдауна и создает тут какое-то искусство про Россию. Это мы рефлексируем по поводу России и российского современного искусства как бы глазами модной австрийской авангардной художницы.

— А вообще как локдаун для тебя прошел?

— Часть его я провела в Москве, часть — в Петербурге. Уехала туда на две недели и осталась на два месяца. Там я как раз работала над ноябрьской выставкой. Кстати, что касается выставки — из-за пандемии изменились не только ее даты, не только то, как я над ней работала, но и ее тема. До пандемии она была другой — про смерть и жизнь после смерти, но мир изменился, и ты не мог делать как прежде. Ну и этически, мне кажется, сейчас неуместно было бы делать выставку на тему, связанную со смертью.

— У Audemars Piguet есть такой проект — Art Comission. Каждый год они приглашают куратора, который выбирает художника и тот создает проект, премьера которого происходит на Art Basel. Насколько, по-твоему, спонсоры и патроны вообще важны для искусства?

— Очень важны. Это очень счастливый момент, когда происходит соединение хороших и идей и возможностей их реализации. Если у художника будет проект, в котором должны быть, например, золотые вилы, понятно, что сам он будет ждать много лет, чтобы заработать на его реализацию. И здорово, если кто-то момент создания приближает.

Как здорово и когда художники занимаются самоорганизацией, создают свои объединения.

— Говоря о новой этике в современном искусстве. О том, что тот же нью-йоркский МоМА недавно прошел через крупную реконструкцию, цель которой — представить больше художников-афроамериканцев, коренных жителей Америки, женщин… Что ты про это думаешь?

— Это вообще очень интересный вопрос. Я, например, не считаю себя феминисткой, я не люблю феминитивы. Я художник, а не художница. Я за то, чтобы все имели право высказываться, но против того, чтобы кто-либо навязывал свою точку зрения. И я против того, чтобы в попытке всех уравнять, терялось искусство.