Михаил Трофименков о «Новом порядке» как имитации политического кино

В прокат выходит лауреат Венеции, фильм мексиканца Мишеля Франко («Хроник», «Дочери Абриль») о резне в Мехико. Франко держит в уме классику политического кино, но смотрит на классовую борьбу глазами гостя на буржуазной вечеринке — как и его привилегированные фестивальные зрители

«Новый порядок» завоевал Приз Большого жюри Венецианского фестиваля, а режиссер Мишель Франко — титул наследника Луиса Бунюэля. С титулом явное недоразумение: с великим сюрреалистом Франко не имеет ничего общего. Разве что в «Новом порядке», как и в «Ангеле-истребителе» (1962) Бунюэля, сильные мира сего оказываются заложниками неких апокалиптических событий. Но садистская фантазия Франко о беспощадном бунте городских низов и еще более беспощадном его подавлении озверевшей военщиной в чем-то загадочна. Трудно понять, искренняя ли это имитация политического кино 1970-х, актуальная антиутопия или спекуляция на всеобщем ощущении, мягко говоря, тревожного положения дел в мире.

Зато в выборе Венецианского жюри ничего загадочного нет. «Цивилизованному миру» неуютно, неловко, страшно. В конце 1980-х устами Фрэнсиса Фукуямы объявив о «конце истории», западное общество не хочет, но вынуждено смириться с тем, что история как череда потрясений никуда не делась. Оно нехотя осознает, что его бедствия — лишь рикошет событий, происходящих за пределами уютной, обжитой, крошечной Европы. Оно жаждет хоть какой-нибудь определенности, просит «сделать ему больно» в надежде сублимировать свои страхи. Франко как представитель страшного «большого мира» делает Европе больно: мастеровито и с неуместной декоративностью. Кроваво-красный и зеленый цвета — даже из крана в какой-то момент течет зеленая вода — самозабвенно буйствуют на экране так, что и груды израненных тел кажутся арт-инсталляцией.

Очень скоро эта декоративность начинает раздражать. Не столько потому, что не может задрапировать схематизм фильма, сколько потому, что Франко ухитряется потеряться в собственном, как сказал бы Борхес, лабиринте, состоящем из одной прямой линии.

Сначала он противопоставляет два мира, два Мехико, граница между которыми кажется столь же непреодолимой, как сто лет тому назад. Сливки общества собираются в особняке некоего влиятельного персонажа на свадьбу его дочери Марианны (Найан Гонсалес Норвинд). Меж тем в бедных кварталах вовсю полыхает кровавый кошмар бунта, но известие о нем — не более чем информационный шум. Мятеж способен разве что доставить мелкие хлопоты гостям, вынужденным объезжать армейские блокпосты. И то правда, сколько таких мятежей прошелестело мимо таких особняков. Но на этот раз все сложится иначе.

Сначала в поместье не ворвутся даже, а просто зайдут незваные гости — безжалостные мародеры и убийцы с индейскими лицами. Не только слуги, но даже цепные охранники особняка присоединятся к их оргии. Марианна отлучается с собственной свадьбы до вторжения толпы — избыточное человеколюбие гонит ее в бедняцкий квартал, чтобы вручить бывшему слуге деньги на операцию жены. Казалось бы, повезло ей. Но встреча с солдатами, зачищающими город, обернется таким адом, что быстрая смерть от рук погромщиков покажется упущенной удачей.

Вычислить источники режиссерского вдохновения нетрудно. Прообраз погромного бунта — «Каракасо», стихийный мятеж венесуэльской столицы в феврале 1989-го против неолиберального поворота в экономике. С тех пор похожие бунты случались не раз. Скажем, декабрь 2001-го выдался кровавым в Аргентине, не далее чем в 2019–2020-м взрывались Колумбия, Чили, Гондурас. Но «Каракасо» остался в истории как самый жестокий из мятежей (бойня длилась десять суток и унесла, по некоторым оценкам, три тысячи жизней) и как самый судьбоносный. Мизансцены «Нового порядка» воспроизводят знаменитые фотографии резни в Каракасе.

Бесчинства же победителей цитируют практику военных хунт Чили и Аргентины. Те же импровизированные концлагеря, тот же конвейер насилия, то же вымогательство у жертв выкупа. У Мехико свой подобный опыт: расстрелы сотен студентов во время «резни Тлателолько» в 1968-м и «резня Тела Христова» в 1971-м.

Другими словами, «Новый порядок» устроен как коллажный конспект классовой борьбы неолиберальной эпохи: за обреченным бунтом — кровавый пир победителей. Что само по себе вовсе не плохо: в былинную эпоху 1960–1970-х левые режиссеры снимали такие конспекты от Боливии до Японии, и среди них было немало шедевров. Но есть нюансы. «Новый порядок» не более чем похож на политическое кино, которое — стесненное в средствах и оттого изобретательное — само было частью исторического процесса. Его авторы считали себя солдатами революции, что наполняло умозрительные сценарии искренностью.

Франко ничем не стеснен и ничем не ангажирован. Ему равно отвратительны бунтовщики и каратели. Он подобен гостям на свадьбе, которые знать бы не знали обо всех ужасах, если бы армия сумела защитить квартал особняков. Ужас для него заключается в том, что Марианна «попала под раздачу», пав жертвой тех, кто охраняет ее классовые интересы. Конечно, гибель от рук люмпенов ничем не слаще гибели от рук карателей, но это в жизни. В кино такая поза режиссера оборачивается тем, что эмпатии ни к кому не испытываешь. Франко не то чтобы снимает с холодным носом: все гораздо хуже. Экранные пытки и изнасилования вызывают ту же неловкость, что и садомазохистское порно на тему инквизиции или концлагерей. Такого порно в мире с конца 1960-х тоже снято немерено, только вот у его безвестных авторов не было шансов попасть в Венецию.

В прокате с 20 мая