Чем склоняли к принятию государственной веры

275 лет назад, в 1746 году, Правительствующий сенат приказал повышать в чине служивших в российской армии иностранцев «за восприятие веры греческого исповедания». Совершенствование прежних и появление новых способов стимулирования перехода иноверцев в православие не прекращалось столетиями. И смягчение наказания убийцам и закоренелым преступникам было не самым примечательным из предложенных методов склонения к крещению, которое, как не раз подчеркивалось в указах, могло быть только и исключительно добровольным.

«Без всякого страха»

Каверзный вопрос — как принудить живущих в России иноверцев добровольно принять православие, не терял актуальности для высшей духовной и светской власти на протяжении многих веков. В допетровские времена самодержцы и вся правящая элита нисколько не сомневались в том, что присяга на верность, данная иноземцем, неполноценна, если он не принял господствующей в стране веры. И сам он, оставшись вне лона православной церкви, не перестает быть в русском обществе чужаком, способным на любую измену.

Однако священноначалие и тогда, и позднее настаивало на том, что крещение может быть только и исключительно добровольным. К примеру, в одном из указов Святейшего синода 1746 года говорилось:

«К познанию и восприятию православно-восточной грекороссийской веры следует призывать надлежащею Евангелия проповедью, не токмо без всякого угрожения и страха, но и без суетного и слову Божию неприличного кичения, со смирением, тихостью и кротостью, ибо сердце человеческое насильствуемо быть не может».

Принудительно обращенный, как говорилось в том же указе, будет православным только внешне. А это — «непристойно и весьма порочно».

Но на деле одной проповедью никогда не ограничивались. К примеру, в Соборном уложении 1649 года для иноверцев было введено следующее ограничение:

«А иноземцем некрещеным на Москве и в городах держати у себя во дворах в работе иноземцев же всяких розных вер, а русским людям у иноземцев некрещенных, по крепостям и добровольно, в холопстве не быть».

Приводилось и объяснение этого запрета:

«Тем православным христианам от иноверцев чинитца теснота и осквернение, и многие без покаяния, без отцов духовных помирают, и в великой пост и в иные посты мясо и всякий скором едят неволею».

Но наказывали за отступление от этого правила не крайне нужных государству в военных, инженерных и торговых делах иноземцев, а служивших им православных:

«А будет которые русские люди учнут у некрещеных иноземцев во дворах служити по крепостям, или добровольно, и тех сыскивая, чинити им жестокое наказанье, чтоб им и иным таким не повадно было так делати».

Обойти запрет, обратив русскую прислугу, к примеру, в лютеранство, было невозможно. За это без жалости казнили и «перешедших в зловерие», и тех, кто этому содействовал. Но в Москве, как и в других городах, при желании можно было найти подходящих иноверцев из не возвращенных в родные места пленных, а также поволжских и сибирских язычников или мусульман.

Всерьез задуматься о смене веры иностранцам пришлось позднее, после того, как эту меру тихой сапой начали распространять на поместья, данные им вместо полного жалованья за службу или части такового. Ведь запрещение использования в хозяйстве православных крестьян наносило тяжелый удар по благосостоянию иностранных специалистов.

«Своровав, учнут бегать»

Тот же запрет на службу православных у иноверцев использовался и другим способом. В 1685 году правительница царевна Софья Алексеевна от имени своих братьев-царей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича утвердила боярский приговор о крещении иноверцев. Касался он прежде всего тех из них, кто служил у иноверцев же. После обычных слов о том, что «неволею никаких иноземцев крестить не велеть», в указе говорилось:

«И до крещения и по крещению велеть их расспрашивать, какие они люди, вольные ль, или чьи купленные, и у кого они похотят жить… у Митрополита, или в монастырях, или станут Великих Государей какую службу служить».

Те, кто принял православие, освобождались от обязанности служить прежнему господину. А бывший уже владелец должен был доказать документами, что имел права на новокрещенного. В случае их наличия ему выплачивались деньги или из казны, если новообращенный шел на службу государей, или тем, к кому он поступал в услужение. При отсутствии подтверждающих бумаг бывший владелец не получал никакой компенсации.

В указе учитывалось и еще одно обстоятельство, судя по всему нередко имевшее место. Желавший принять православие слуга уходил от господина-иноверца, прихватив хозяйское имущество. В этом случае местным властям предписывалось приложить все усилия для поиска украденного и, в случае нахождения, вернуть под расписку владельцу. Однако никакого наказания для новообращенного за подобные деяния не предусматривалось.

Избежать полного разорения владетельный иностранец мог, прибегнув к помощи власти, если, конечно, занимал достаточно высокое положение на русской службе и его сочли нужным защищать. Или приняв православие, чего, собственно, от него и добивались.

Вот только при разработке этой схемы ее авторы не учли немаловажное обстоятельство.

Количество желающих обворовать хозяина, надежно спрятать или быстро продать украденное и избежать наказания, крестившись, оказалось в Сибири, для которой в первую очередь предназначался указ, очень значительным. И в Москву пошел поток челобитных от состоявших на русской службе иноверцев. Так что в начале 1686 года, менее чем через год после утверждения правительницей указа, его пришлось изменять и дополнять.

По новому положению по делам укравших хозяйское имущество и явившихся принять православие иноверцев следовало вести розыск, определять им наказание по Уложению и приводить его в исполнение. Но стимул для принятия православия предусмотрели и в этом случае. Тех, кто не был приговорен к смерти и выжил после телесных наказаний, и затем отказался креститься, было приказано возвращать тем, на чью собственность они покусились.

В последующие годы и церковь, и начавший править самостоятельно царь Петр Алексеевич в делах, касающихся обращения иноверцев, действовали гораздо осторожнее. К примеру, в заключенном 20 июля 1697 года договоре с калмыцким ханом Аюкой говорилось:

«Чтоб его улусных людей Калмык, которые своровав, учнут бегать в Государевы городы, одни, или с женами, или с детьми, не принимать и не крестить, а задерживать их в городах и писать об них к Москве и к нему Аюкаю».

За нарушение договорных обязательств предусматривался очень солидный по тому времени штраф. С воевод, вопреки договору решившихся крестить калмыков, надлежало взять по 30 рублей за человека и отправить деньги хану.

«По Нашему указу пожечь»

Самодержец пытался найти правильную и соответствующую государственным интересам линию в каверзном вопросе. Но действовал, по обыкновению, крайне импульсивно и не всегда последовательно. Так, он не раз категорически запрещал принуждать иноверцев к крещению. Но это нисколько не помешало ему 6 декабря 1714 года дать следующее распоряжение митрополиту Сибирскому и Тобольскому Феодору (Лещинскому):

«По сему указу ехать тебе, богомольцу Нашему, во всю землю Вогульскую и в Вотяцкую и во все их уезды и в Татары и в Тунгусы и в Якуты и в волостях их где найдешь их кумиры и кумирницы и нечестивые их чтилища, и то по сему Нашему Великого Государя указу пожечь».

Митрополиту предписывалось обращать сибирские народы в православие, объявляя им, что такова воля государя. Предусматривался и стимул для согласившихся на крещение. Новообращенным давали холст на рубаху и обещали снизить непомерно отягощавшие их сборы в царскую казну.

И в считаные годы, судя по указу, данному Правительствующим сенатом Сибирскому губернатору князю А. М. Черкасскому 1 сентября 1720 года, выдача наград за принятие православия стала на востоке страны нормой.

Принцип добровольности крещения слабо сочетался и с нормой, введенной по повелению монарха в 1722 году, когда иноверец, принявший православие, освобождался от рекрутского набора в армию.

Не менее показательным примером стал и вопрос о православных, трудившихся в домах и поместьях иноверцев. Царь постоянно утверждал, что чтит созданное в царствие его отца Соборное уложение, но в то же самое время из-за постоянной скудности казны в качестве наград давал в собственность преданным и успешно помогавшим ему в воинских и иных делах иностранцам земли и живущих на них крестьян.

Отдача православных во владение иноверцам вызывала острое недовольство священнослужителей. Но после ликвидации патриаршества и установления царем практически полного контроля над всеми духовными делами последнее слово всегда оставалось за самодержцем.

Восприятие этой проблемы приняло в русском обществе особенно острый характер в 1730–1741 годах — во время правления императрицы Анны Иоанновны и короткого царствования императора-младенца Иоанна VI, которые назывались эпохой иностранного — «немецкого» — засилья.

В последние годы этого периода, видимо, чтобы продемонстрировать приверженность правящей элиты православию, предпринимались действия, призванные ускорить обращение российских идолопоклонников. В 1740 году, например, Святейшему синоду было приказано организовать обучение миссионеров-священников, знающих языки северных и сибирских народов. А 13 ноября 1740 года от имени Иоанна VI был обнародован указ, в котором говорилось:

«К прославлению имени и царствия Божия и к благополучию и пользе Государства ничто более служить не может, как попечение о душах, толь многих в Государстве Нашем обретающихся неверных народов и самых идолопоклонников, дабы они к стаду Спасителя Нашего приобщены и к познанию истинного Бога в благочестивейший Наш Христианский закон приведены были. Того ради Мы о сем важном и Богоугоднейшем деле Нашему Синоду наикрепчайше подтверждаем, дабы о том неусыпное радение и старание имели».

Но публикация этого указа по всей стране не принесла желаемого успокоения умов. К похожему результату привела и утвержденная в то же правление мера по стимулированию перехода иноверцев в православие. В высочайшей резолюции от 11 марта 1741 года предписывалось:

«Впредь, ежели… иноверцы в смертных убивствах или в других тяжких винах явятся, а потом веру Греческого исповедания воспримут, то их… смертию не казнить и в ссылку не посылать, а требовать о том указа от Кабинета».

Негодованию православных не было предела, когда новым законоположением решила воспользоваться преступница с иноземными, «немецкими» именем и фамилией. Вдова камерира Лефвинга — Гертруда — убила своего незаконнорожденного ребенка, и ее приговорили к смерти. Но она сменила веру, и Коллегия Лифляндских и Эстляндских дел оказалась в недоумении — смягчить ей наказание или вообще отпустить на свободу. К тому же желающих таким путем смягчить свою участь, как и следовало ожидать, оказалось немало.

«Требуют Святого крещения»

Крайнее недовольство произволом вельмож-иноземцев привело в декабре 1741 года к дворцовому перевороту, в результате которого на трон взошла «дщерь Петрова». И одним из первых решений Елизаветы Петровны стала отмена помилования в обмен на крещение. В ее повелении, данном 15 декабря 1741 года, говорилось:

«Указ о нечинении иноверцам за смертные убийства смертной казни отставить, а где таковые впредь явятся, с такими поступать по Уложению и по указам».

Правда, вскоре из этого правила совместным указом Сената и Синода было сделано исключение:

«Которые из иноверцев содержатся по маловажным делам, а именно, в одном малом воровстве в ссорах, драках и тому подобных, кроме велико-важных по первым двум пунктам, и смертных убивств и неоднократных разбоев, и требуют Святого крещения, такие вины отпущать и из-под караула чинить их свободных… а ежели впредь в такие ж или в другие вины впадут, то с ними поступлено будет по Государственным правам и указам неотменно, объявлять им с подпискою».

Но в целом усиление деятельности по крещению иноверцев стало своего рода символом борьбы Елизаветы Петровны с остатками «неметчины».

В конце весны 1742 года полковых священников под подписку ознакомили с указом императрицы, которым их обязывали приложить все усилия для обращения служащих в русской армии иноверцев:

«Полковым священникам… прилежно стараться и тщательное о том усердие иметь».

Однако процесс обращения в православие шел не слишком успешно, и три года спустя был проделан своеобразный опыт. 20 ноября 1745 года Правительствующий сенат распорядился сержантов А. Никитина и П. А. Экгольца за переход в православие определить в полки подпоручиками. Этот способ получения офицерского чина оказался востребованным, и 15 июля 1746 года Святейший синод, рассмотрев прошения вахмистров П. Форштадиуса и Д. Элерта о повышении в чине после крещения, решил:

«Вахмистров, за восприятие ими веры греческого исповедания, наградить по одной ранге, и впредь ежели ж таковые, имеющиеся в службе, веру греческого исповедания примут, таковых о награждении представлять в Правительствующий Сенат, а в Сенате оных награждать по одной же ранге».

В те же годы расширилось и применение иных наград за принятие православия. Так, распространенное в Сибири материальное вознаграждение после крещения попытались применить в Поволжье. Но после первых же опытов по раздаче новокрещенным денег возникли серьезные проблемы. В синодских документах отмечалось:

«Некоторые из новокрещенных, в случае у проповедающих денежной казны недостатка, указной себе от них дачи домогались, приступая к квартирам их с великою наглостью и свирепством».

И в результате императрицу просили отменить денежные выплаты перешедшим в православие иноверцам. Но поиск других способов воздействия на этом не прекратился. Вместо прямых выплат новокрещенным в поволжских деревнях и селах их начали на три года освобождать «от платежа подушных денег и прочих Государственных поборов». Однако при этом положенные с них выплаты взимались с их не принявших православия односельчан. Те, кто желал снять с себя этот тяжкий налоговый груз, как задумывалось, должны были креститься.

Но вместо массового перехода в православие в таких поселениях нередко возникали конфликты. Ведь чтобы оплатить только подушные подати за новообращенных, их соседи были вынуждены продать скот, дома и все имущество, и, как указывалось в документах, разоренные иноверцы разбредались из родных мест. Но власти не собирались отступать. Когда подобные случаи стали повторяться все чаще, Сенат принял решение раскладывать положенные с новокрещенных выплаты на иноверцев не одного села, а всего уезда.

В городах использовалась другая мера стимулирования. Не принявшим православия, как это было подтверждено в 1744 году, запретили записываться в ремесленные цеха. И это тоже вызывало усиление недовольства.

А возвращение к вопросу о православных, принадлежащих к иноверцам, вызвало трения между Сенатом и Синодом. Священноначалие настаивало на возвращении к нормам Соборного уложения. В Сенате же прекрасно понимали, что отнять у множества помещиков-иноверцев их крепостных нереально. Ведь хотя формально немецкое засилье прекратилось, но оттолкнуть от себя и сделать своими врагами офицеров и чиновников, которые были российскими подданными и, пусть и не православными, но христианами, императрица не могла. Сенаторы утверждали, что есть некие указы, разрешающие иноверцам владеть крепостными, но Синоду их не предъявляли. И в итоге долгих прений священноначалие в 1746 году предложило компромисс:

«Иноземцев, по рассуждению Святейшего Правительствующего Синода, следует по епархиям, где кто жительство имеет, накрепко обязать, дабы ни под каким претекстом тесноты православной греческой вере и осквернения не чинили».

А местным властям предложили точно сообщить в Сенат и Синод, где и какие иноверцы владеют крепостными, дабы легче было их контролировать.

«Из-за получения денег»

Бесконечные конфликты и сложности на почве обращения в православие изрядно утомляли императрицу. А результаты немалых прикладываемых усилий оставляли желать много лучшего. Так, в 1747 году Сенат отмечал:

«По Свияжской провинции… по присланным в Сенат ведомостям показано: иноверцев в прежнюю перепись написано 254.660, из того числа в веру Греческого исповедания крестилось 13.822».

Результат, прямо скажем, не впечатлял и немало разочаровывал Елизавету Петровну. А после того, как в 1753 году ей доложили, что значительная часть новокрещенных — притворные христиане, в действительности придерживающиеся прежней веры, самодержица в значительной мере утратила интерес к обращению подданных-иноверцев в православие. Во всяком случае, никаких новых значительных законодательных нововведений на этот счет до конца ее правления не появилось.

Меры, принимавшиеся в следующие десятилетия, по существу, были обновленными вариантами того, что уже пытались внедрить. Так, 19 ноября 1825 года Государственный совет вернулся к вопросу о наказании виновных в убийствах и прочих тяжких преступлениях иноверцев, принявших православие. И ссылаясь на указ Елизаветы Петровны от 15 декабря 1741 года и положение, утвержденное 28 сентября 1743 года Сенатом и Синодом, принял решение, точно повторяющее то, что отменила «дщерь Петрова»:

«Иноверцев, за смертоубийства и другие тяжкие вины, если они веру Греческого исповедания воспримут, смертию не казнить и в ссылку не посылать, а требовать о том указа от Кабинета».

Объяснить этот феномен заботой о расширении числа православных было невозможно.

Так что остается предположить, что, прикрываясь благой целью, кто-то из заинтересованных лиц создал лазейку для пересмотра приговоров по особо тяжким делам.

Весь комплекс мер, приводивший лишь к появлению притворных православных, усердно использовали для обращения иудеев. А в Сибири, как и в прежние времена, использовали денежное стимулирование крещения. В 1913 году архиепископ Иркутский и Верхоленский Серафим (Мещеряков) докладывал товарищу обер-прокурора Синода тайному советнику П. С. Даманскому:

«При архиепископе Парфении новокрещеным выдавались деньги — на маленьких по 20 коп., а на взрослых — от одного до пяти рублей на человека; кроме того щедро раздавались платки, халаты, рубашки и т. п. Эти подарки были большою приманкою для бурят. При крещении целой семьи, особенно многолюдной, одних денег приходилось на семью от 30-ти и более рублей. Из-за получения денег многие охотно принимали крещение, а некоторые крестились по два и по три раза».

Результат таких действий был вполне предсказуем.

«Крещеные инородцы,— писал архиепископ,— по-прежнему продолжали почитать изображения своих языческих божеств, которыми в изобилии наделяли их ламы».

Однако самое примечательное заключалось в другом. Несмотря на подобные результаты, убежденность власти в действенности принуждения при насаждении господствующей веры, к принятию которой люди должны были прийти добровольно, так никуда и не исчезла.

Евгений Жирнов