390 лет назад иезуиты отправили из Перу в Рим первую партию коры хинного дерева

Растертая в ступке кора хинного дерева в бокале вина стала первым европейским лекарством от малярии. В вине потому, что его действующее начало — труднорастворимый в воде алкалоид хинин прекрасно растворялся в спирте. В XIX веке химики расшифровали формулу хинина, но синтезировать его оказалось слишком сложно. В начале XX века ученые нашли другие синтетические вещества для препаратов против малярии, но вплоть до начала Второй мировой войны кора хинного дерева была главным сырьем для противомалярийной фармацевтики.

Порошок графини

«Июньским днем 1631 года от Р.Х. колокола всех церквей Лимы зазвонили похоронным звоном. Дон Луис Фернандес де Кабрера, граф Чинчон, вице-король королевства Перу по милости Его Величества Фелипе IV прибыл в Лиму в январе 1629 года со своей прекрасной молодой женой доньей Леонорой, которая вскоре после этого почувствовала приступы лихорадок, которые называются терцианскими и которые, как считают инки, обычны для долины реки Римак…».

«“…Спаси ее, о Боже! Чудо, Господи! Чудо!” — “Графиня будет спасена, господин”,—ответил голос у двери комнаты. Вице-король удивленно повернул голову. В дверях стоял священник, сын Игнатия Лойолы, который произнес эти утешительные слова. Граф Чинчон склонился перед иезуитом. Последний продолжил: “Я хочу видеть вице-королеву. Ваша светлость должны иметь веру, и Бог сделает все остальное”. Вице-король подвел священника к постели умирающей королевы. А месяц спустя во дворце состоялся большой бал, посвященный выздоровлению доньи Леонор. Так были обнаружены противолихорадочные свойства коры хининового дерева…».

«...Охваченный лихорадкой индеец из долины Лоха по имени Педро де Лейва пил, чтобы утолить жажду, воду из ручья, на берегах которого росли несколько хинных деревьев. Спасенный, он рассказал об этом, давая другим людям с такой же болезнью пить из кувшинов с водой, в которые он поместил кору деревьев. Со своим открытием он отправился в Лиму и сообщил о нем иезуиту, который, совершив счастливое исцеление вице-королевы, оказал человечеству лучшую услугу, чем монах, который изобрел порох».

Это три цитаты из новеллы Рикардо Пальмы «Порошок графини» в октябрьском номере иллюстрированного столичного журнала El Correo del Peru за 1872 год. Рикардо Пальма — известный в Перу писатель и ученый, его именем называют школы и университеты, а портрет печатают на перуанских банкнотах. Помнит в Перу Рикардо Пальму ученый и неученый народ в основном за его «Tradiciones peruanas» («Перуанские предания»), охватывающие всю историю страны с ее ранней колонизации.

Написаны они в жанре исторической литературы, где исторические факты сильно разбавлены авторской фантазией. Они часто переиздаются как в адаптированном виде для детей, так и в исходном варианте для взрослых. Всего перуанских преданий у Рикардо Пальмы набралось на десять томов, которые выходили с 1872 по 1910 год, а новелла «Порошок графини» была одним из первых его «перуанских преданий». В силу жанра этот рассказ, с точки зрения ученого-историка, переполнен анахронизмами, но строгого следования исторически достоверным фактам писатель не ставил, он лишь фиксировал народный вариант родной истории.

Потому глупо умничать и указывать на то, что его прекрасную молодую жену Леонору на самом деле звали Аной де Осорио. И что еще до назначения мужа вице-королем перуанских королевств Новой Кастилии и Нового Толедо она умерла в Испании, кстати, вполне вероятно, от малярии. Что в Перу Луис Херонимо Фернандес де Кабрера Бобадилья Серда и Мендоса, четвертый граф Чинчон, прибыл со второй женой Франциской Энрикес де Ривера, которая тоже умерла (и тоже, возможно, от малярии), но в 1541 году в Картахене на обратном пути на родину с мужем. Его в порядке ротации заменили на нового вице-короля. Что во время пребывания в Лиме графиня малярией не болела, а вот ее муж в легкой форме болел, но хинином не лечился.

Это стало доподлинно известно историкам, когда в 1930 году в Генеральном архиве Индий в Севилье аргентинский историк Хосе Торре Ривельо нашел рукопись под названием «Diario de Lima de Juan Antonio Suardo» (1629–1639), а перуанский профессор-иезуит Рубен Варгас Угарте ее исследовал и опубликовал в 1936 году. Это был дневник придворной жизни в Лиме, который вице-король Луис де Кабрера велел вести доктору Хуану Антонио Скуардо и записывать в него все события, чтобы потом можно было отчитаться по возвращении в Мадрид за любую мелочь, которую можно позабыть.

Улыбку вызывает и сын Игнатия Лойолы, явившийся графу предвестником чудесного исцеления его супруги. У Лойолы, который родился в 1491 году, возможно, был сын, и даже не один, молодость у него была бурная, но в 1631 году в Лиме мог быть в лучшем случае его внук, а скорее правнук. Понятно, что слово «сын» в данном случае употреблялось в переносном смысле «духовного сына» генерала ордена Иисуса Игнатия Лойолы.

Иезуитский порошок

В конечном итоге историки разобрались, что запутал всех итальянский врач Себастиано Бадо, который в 1663 году опубликовал в Генуе трактат «Anastasis corticis peruviae, seu chinae chinae defensio» («Вторая жизнь перуанской коры, или Лекарство от малярийной лихорадки»), где описал историю чудесного излечения графини Леоноры. Описал он ее, сославшись на генуэзского купца Антонио Болли, который, судя по всему, тоже ее от кого-то слышал. Тем не менее, когда дело дошло до научной классификации хинных деревьев, Карл Линней дал им родовое имя Cinchona L. в честь прекрасной графини, никогда не пившей хинин.

Доктор Бадо также писал, что порошок из коры перуанского хинного дерева иезуиты отправили в Испанию с очередным ежегодным караваном галеонов в 1632 году. А вот это соответствует архивным документам. Правда, отплыл этот караван от берегов Перу в мае 1631 года, то есть за месяц до похоронного звона колоколов Лимы. На одном из кораблей ящики с корой хинного дерева сопровождали иезуитские священники Алонсо Мессиа и Эрнандо Леон Гаравито, оба в прокурорских чинах, то есть далеко не рядовые курьеры, что служит косвенным свидетельством ценности доверенного им груза.

Через месяц корабли разгрузились в Панаме, ящики с корой вместе с другими колониальными товарами погрузили на мулов, на атлантическом побережье снова перегрузили на корабли, и армада отправилась в Картахену, оттуда в Гавану и далее в Испанию, где в начале 1632 года ошвартовалась в Севилье, в порту города Санлукар-де-Баррамеда. Оттуда отцы Алонсо и Эрнандо со своими ящиками отправились, минуя Мадрид, прямиком в Ватикан, в больницу Святого Духа. Как им и было приказано провинциалом (архиереем) их ордена в Перу.

В клинике Святого Духа, выражаясь современным медицинским языком, начались клинические испытания порошка из коры хинного дерева. Они прошли успешно. И хотя хинная кора и раньше эпизодически попадала в Европу, 1632 год можно считать началом регулярного трансатлантического экспорта хинина из Перу в Старый Свет. Отныне редкий ежегодный флот испанских галеонов из Южной Америки не привозил очередную партию хинной коры. К счастью, для испанцев ящики с древесной корой до поры до времени мало интересовали английских и французских приватиров, грабивших испанские колонии в Южной Америке и испанские корабли, и какое-то время Испания контролировала весь европейский рынок хинина.

К концу XVII века «порошок иезуитов», как тогда называли хинин, прочно вошел в арсенал лекарственных средств от малярии, им пользовали даже венценосных особ. Более того, как образно выразился в одном из номеров журнала Clinical Rheumatology за 2007 год иммунолог доктор Франциско Медина Родригес из Национального медицинского центра XXI века в Мехико: «Успешное лечение хинином пациентов с лихорадкой стало научным “глазом урагана”, который затронул испанские, итальянские и голландские медицинские научные круги и впоследствии окончательно смел из медицины “классические догмы” Гиппократа и Галена о гуморальной этиологии заболеваний».

Чему инков научила пума

В 1635 году во владения вице-короля Перу графа Чинчона прибыла геодезическая экспедиция французской Академии наук, целью которой было подтверждение или опровержение гипотезы Ньютона о том, что Земля имеет не идеально шаровидную форму, а сплюснута с полюсов. Для этого ученым надо было измерить длину одного градуса меридиана вблизи экватора и вблизи одного из полюсов. Одна часть экспедиции отправилась в Лапландию, другая — в Южную Америку, на территорию современного Эквадора. Забегая вперед, надо сказать, что экспедиция задачу выполнила, гипотеза Ньютона подтвердилась, и в честь одного из самых продуктивных членов экваториальной половины экспедиции академика Пьера Буге была выбита памятная медаль, на которой академик опирается на сплющенный с полюсов земной шар.

Но это было потом, а в Южной Америке экспедиция столкнулась с массой проблем, главной из которых были перебои в ее финансировании. Во время вынужденного ожидания очередного транша астроном и геодезист экспедиции Шарль де ла Кондамин по пути из Кито в Лиму остановился в городе Лоха на юге современного Эквадора, где, судя по его отчетам, приятно проводил время, занимаясь изучением хинных деревьев.

Город Лоха располагался на высоте 2300 м над уровнем моря в предгорье Кордильер и уже был одним из главных мест заготовки и перевалки перуанской хинной коры в Европу. Именно отсюда, из долины Лоха, легендарному сыну Игнатия Лойолы индеец привез хинин для исцеления графини Чинчон, и вполне реальные ученые-монахи из ордена Иисуса именно отсюда брали кору хинного дерева для изучения его целебных свойств.

Астроном де ла Кондамин, естественно, не сам вдруг увлекся ботаникой. Узнав о маршруте поездки Кондамина, ему посоветовал обратить внимание на хинные деревья, произрастающие в долине Лоха, член их экспедиции ботаник Жозеф де Жюссьё, «доктор медицины Парижского университета и брат двух академиков», как Кондамин представил его, не называя по имени, в своей публикации о хинном дереве.

Семья Жюссьё действительно была богата на ботаников в ранге академиков: кроме двух братьев Жозефа академиками-ботаниками были его дядя и внучатый племянник, а пятым академиком в их семействе стал сам Жозеф де Жюссьё за исследования южноамериканской флоры. В Париже в честь этой ботанической семьи даже назвали улицу и станцию метро близ Парижского ботанического сада.

В 1637 году в Memoires de l'Academie royale des sciences вышла статья Шарля де ла Кондамина «Sur l'arbre du quinquina» («О хинном дереве»). «Лучшую хинную кору или, по крайней мере, самую известную собирают на горе в двух с половиной лье к югу от Лохы, именно оттуда был взят товар, который привезли в Европу. Я отправился на эту гору 3 февраля прошлого года и остановился в доме одного местного жителя, чтобы быть ближе к хинным деревьям»,— пишет в ней Кондамин. Далее он рассказывает о том, что деревья не рубят, а только сдирают с них кору до высоты человеческого роста, а также о прочих деталях заготовки коры, контракт на поставку которой был заключен с местными жителями на ближайшие 15 лет.

Помимо этого он сообщает, какое неприятное ощущение в гортани должны испытывать аборигены, произнося хрипящий звук [Х] в испанском названии местности Loja (Лоха), где они сами живут испокон века. Пересказывает он и местные предания о хинном дереве от самой свежей байки об исцелении вице-королевы до древних легенд — например, как инков лечиться корой хинных деревьев научили американские львы (пумы), которые драли кору и жевали ее. Описывает Кондамин разновидности хинных деревьев, которые издали похожи на ольху, и сообщает много других интересных подробностей о природе долины Лоха и ее жителях. Эта статья академика де ла Кондамина доступна в интернете на французском языке и, наверное, была бы полезна тревел-блогерам как мастерский образец их жанра.

Как Линней оплошал

Собственно научная, ботаническая часть статьи Кондамина небольшая, зато к ней были приложены шесть прекрасных иллюстраций ветвей, листьев, соцветий и цветков, плодов и семян растения, сделанные по всем канонам ботанической науки того времени. Вместе с рукописью статьи Кондамин отослал в Академию наук семена хинного дерева, но они не проросли. Зато его описание растения Карл Линней включил в 1753 году в Species plantarum (первый таксономический каталог растений), дав растению, как уже сказано, родовое название Cinchona (на с. 172 первого тома Species plantarum оно в семействе мареновых идет перед кофейным деревом — род Coffea L.). А в десятом издании своей «Системы природы» 1758 года, в котором ввел бинарную номенклатуру для видов (сначала — родовое название, потом — видовое), Линней дал хинному дереву название Cinchona officinalis L.

Дословно это означает цинхона аптечная, но чаще видовое название переводят как «Ц. лечебная». По иронии судьбы Кондамин дал ботаническое описание вида хинного дерева, в коре которого содержится меньше всего алкалоида хинина по сравнению с другими видами этого растения (всего на сегодня в The Plant List консорциума мировых ботанических центров 25 видов хинных деревьев), а Линней в результате этого дал ему незаслуженное видовое название (впрочем, и кофейное дерево у Линнея в «Системе природы» было тоже только одного вида — Coffea arabica).

Это тем более обидно, что сам Кондамин описывает в своей статье по меньшей мере три разновидности хинных деревьев, да и местные жители рассказывают ему, что дерут кору далеко не со всех хинных деревьев. Даже далекий от ботаники человек, вооружившись ботаническим онлайн-справочником, может разобраться, что одна из описываемых Кондамином разновидностей дерева — это хина красносоковая (Cinchona succirubra), именно из ее коры индейцы из долины Лоха готовили «красную воду», которой они лечили жар, понос и прочие хвори и которой, по их же рассказам, вылечилась графиня Чинчон. А вторая разновидность — желтая хина (Cinchona ledgeriana, она же Cinchona calisaya). Порошок из ее коры прозвали «иезуитским», и, вероятно, кору именно этого вида дерева привезли иезуиты в Рим в 1632 году.

Местные жители в отличие от туриста Кондамина знали о хинных деревьях все и заготовляли на продажу кору именно этих видов хинного дерева, и если бы будущий академик Жозеф де Жюссьё не поленился бы поехать в Лоху (дорога туда, как пишет Кондамин, была очень плохая) и не поручил бы разобраться с хинным деревом коллеге-дилетанту в ботанике, то, несомненно, сам бы разобрался с видовым разнообразием хинных деревьев в долине Лоха и не вогнал бы в краску сто лет спустя великого Карла Линнея.

Но это недоразумение высвечивает одну интересную особенность раннего бизнеса на хинной коре. Судя по отношению, несомненно, очень квалифицированного ботаника и, что важно, медика по образованию (доктора медицины, то есть кандидата медицинских наук по-нашему) Жозефа де Жюссьё, ученые того времени не очень серьезно относились к возможности лечения малярии корой хинного дерева, считая это, наверное, блажью диких туземцев. Но вот отцы-иезуиты отнеслись к этому со всей серьезностью.

Именно они и наладили доставку в Европу лекарства от ранее неизлечимой малярии, от эпидемий которой гибли десятки и сотни тысяч людей, и которая, как всерьез считают современные историки, была одной главных причин падения Римской империи. Иными словами, во славу ордена Иисуса и ради страждущих исцеления они заложили основу бизнеса, который в будущем сулил весьма серьезную прибыль, и на его начальном этапе, надо думать, неплохо заработали для Святого престола.

По мере того, как европейская медицина осознавала безальтернативность коры хинного дерева при лечении малярии, рос запрос на кору. Испанское вице-королевство Перу, которое занимало практически всю территорию Южной Америки, за исключением сравнительно небольших колониальных владений Португалии на востоке нынешней Бразилии и Уругвая, оказалось хинным монополистом и всячески охраняло этот дар божий.

Попытки вывезти семена или саженцы хинного дерева пресекались. Описан случай, когда таможенники до смерти избили палками слугу одного знатного путешественника из Европы, в багаже которого оказались исключительно запрещенные к вывозу саженцы хинного дерева, и наверняка это был не единичный случай. Тем не менее хинное дерево украли и стали разводить в Юго-Восточной Азии, на юге Индии и на Цейлоне и в Африке.

Южную Америку тем временем трясла череда национально-освободительных революций, а закончилось дело тем, что к концу XIX века основным центром производства хинной коры стал остров Ява, входивший в состав голландской Ост-Индии, на долю которого приходилось до 70% мирового рынка хинной коры. Здесь уже культивировались не только вывезенные из Перу хинные деревья видов C. calisaya and C. pubescens, но и их гибриды. Хотя до ФАС в Европе еще не додумались, но производители лекарственной формы хинина в Европе все же вынудили правительство Нидерландов заключить в 1913 году соглашение о фиксированной цене на голландское сырье для их фармпредприятий.

«Хинное дерево в советских субтропиках»

В название этой главки вынесено заглавие фундаментальной монографии сотрудников Главного управления субтропических культур Всесоюзного института растениеводства, опубликованной в 1938 году. «В настоящее время мировая хинная продукция составляет около 600 т ежегодно, для лечения же всех больных малярией требуется примерно в 40–50 раз больше. Для удовлетворения минимальных нужд СССР в натуральном хинине его нужно до 40–50 т ежегодно,— констатируют советские ученые и продолжают: — Робкие попытки разведения хинного дерева в царской России неизменно кончались неудачами, так как это дерево замерзает при минус 2–3°».

«В Советском Союзе опыты с хинной культурой были возобновлены в 1928 году, семена для них были получены от экспедиции в Индию и на Яву. Велись поиски наиболее теплых участков на Черноморском побережье Кавказа для зимовки хинного растения в условиях открытого грунта, были попытки повысить холодостойкость хинного дерева осенним прищипыванием верхушек. Но все эти мероприятия не дали положительных результатов. В результате указанных затруднений был поставлен вопрос об испытании хинного дерева в виде одно-двухлетней культуры.

При этом имелось в виду, что алкалоиды свойственны не только коре, но и другим органам и что накопление их начинается с молодых стадий развития растения. Таким образом, разработанный нашими опытными учреждениями под руководством акад. Н. И. Вавилова метод освоения хинного дерева заключается в том, что вместо многолетней культуры оно разводится в виде 1–1,5-летнего растения. При этом способе хинин и хинные алкалоиды добываются со всей вегетативной массы растений (корни, стебли и листья).

Метод однолетнего разведения хинного дерева широко испытан в производственных условиях — в совхозе “III Интернационал” Гагринского района Абхазской АССР и в Салибаурском чайном совхозе Аджарской АССР. Разработанный советскими учеными однолетний метод позволяет организовать промышленное освоение культуры хинного дерева у нас и освободить тем самым СССР от импорта хинина уже в ближайшие годы. Этот оригинальный метод дает возможность продвинуть хинное дерево до 42–43°с. ш. вместо 27°с. ш. распространения в настоящее время. В настоящее время Наркомздрав СССР развернул широкую работу по промышленному освоению хинного дерева в наших субтропиках».

Метод, спору нет, был оригинальный и мог иметь успех в силу своей простоты и дешевизны: все деревце целиком — в садовый измельчитель, а полученную массу — в Купавну, на фармкомбинат. К сожалению, он запоздал. Вскоре началась война, а после нее наступило время синтетических противомалярийных препаратов.

Конец эры хинина

В 1891 году Пауль Гуттманн и Пауль Эрлих опубликовали результаты, которые удалось достичь в ходе серий гистологических окрашиваний красителем, который они назвали метиленовым синим. В частности, метиленовый синий, обладая бактерицидной активностью, накапливался в клетках возбудителя малярии — паразитического простейшего малярийного плазмодия. Попробовав краситель в качестве лекарства на двух пациентах, они не заметили нежелательных побочных явлений. Так появилось первое синтетическое лекарство от малярии. Ученые заметили структурное сходство метиленового синего и природного хинина, и процесс, как говориться, пошел, они начали экспериментировать с химическими аналогами красителя.

Первым препаратом, успешно прошедшим клинические испытания, был памахин (плазмохин, плазмоцид), синтезированный в 1924 году в лабораториях I. G. Farbenindustrie. Потом там же синтезировали препарат цертуна. В 1933 году в Германии был синтезирован квинакрин (он же хинакрин, атабрин, мепакрин, итальчин, акрихин). В СССР в 1934 году был независимо синтезирован свой акрихин, который начали массово производить в Купавне. Далее вмешался случай. Доктор Иоганн Андерстаг из Bayer AG обнаружил, что еще более эффективными в терапии малярии оказались случайно им полученные хлорзамещенные соединения. Так в 1934 году появился хлорохин, а следом за ним еще примерно полдюжины аналогичных препаратов.

Вся эта история подробно описана в прошлом году в обзоре ученых из НИИ здравоохранения и медицинского менеджмента ДЗ Москвы «История аминохинолиновых препаратов: от коры хинного дерева до хлорохина и гидроксихлорохина». Он доступен в интернете и при небольшом объеме весьма содержателен. В частности, там прослежена динамика научного интереса к различным «хинам», и видно, что в названиях научных работ до начала 1940 годов стабильно присутствует хинин, а с середины 1940-х годов он упоминался реже, чем синтетические препараты, в лидеры среди них с середины 1950-х годов выходит хлорохин. Иными словами, закат эпохи хинина начался перед войной, а после нее начинается эра синтетических противомалярийных препаратов.

Китайский сюрприз

В длинной и богатой на события истории хинного дерева остается только один забавный момент. Как могли инки лечить малярию корой хинного дерева, если они малярией не болели? Не было малярии в Америке, пока туда не явились европейцы. Малярийные комары были, им по меньшей мере 30 млн лет, и они населяют все материки, кроме Антарктиды. Но комар — промежуточный хозяин возбудителя малярии — плазмодия. Передать плазмодиев он может только в том случае, если перед этим попил крови у больного малярией человека, в крови которого они есть. А у индейцев их сроду не было.

Сейчас палеогенетиками уже точно установлена прародина малярии. Плазмодии исходно были у африканцев из Западной Африки, которые с помощью комаров передали их жителям Северной Африки, в том числе древним египтянам, а те — европейцам, которые привезли их в Америку в ходе так называемого Колумбова обмена. Этот научный термин отражает один из этапов ранней глобализации и относительно Америки коротко может быть описан так: «Вы нам — золото и сифилис, мы вам — цивилизацию и малярию».

В недавней публикации в «Трудах Национальной академии наук США» (PNAS) «Multiple independent introductions of Plasmodium falciparum in South America» («Множественные независимые интродукции Plasmodium falciparum в Южную Америку») обосновывается теория завоза малярии в Америку с рабами из Африки. В ней даже на рисунках стрелками показано, когда и куда именно были завезены больные малярией африканцы и как от них зараза распространялась по территории Северной и Южной Америк.

Эта статья молекулярных генетиков хороша своим многонациональным авторским коллективом. В нем 19 ученых из США, Великобритании, Франции и Французской Гвианы, Бельгии, Конго, Анголы, Перу, Габона, Колумбии, Лаоса, Камбоджи, Венесуэлы и Ирана. Нехороша она низким уровнем политкорректности.

Спору нет, уровень заражения плазмодием населения Западной Африки, откуда шел основной поток трансатлантической работорговли, был велик. Но простая аристотелева логика должна была подсказать ученым, что завоз рабов оттуда начался только после того, как в обеих Америках высадились белые конкистадоры. В основной массе они были из стран Южной Европы, где в то время тоже была крайне неблагоприятная ситуация с малярией, и сначала они отвоевывали земли у местного населения для того, чтобы потом, отвоевав, завезти туда рабов. Занимались они этим не одно десятилетие, попутно заражая инков и ацтеков своим европейским малярийным плазмодием.

Но вывод статьи интернационального коллектива ученых в PNAS такой: «Филогенетический анализ, а также приближенные методы байесовских вычислений предполагают независимое введение двух кластеров из африканских источников. Наши оценки времени расхождения между населением Южной Америки и их вероятными источниками свидетельствуют в пользу вероятного проникновения из Африки во время трансатлантической работорговли». Белые колонизаторы как источник плазмодия не рассматривались ими априори.

К концу XVI века малярия должна была уже прочно закрепиться на новой для нее родине, но что могли рассказать о ней инки? Ведь легенды и народные предания не рождаются за полвека-век. Индейцы, несомненно, лечились корой хинного дерева от лихорадок другой этиологии (того же сепсиса), диареи, да от чего угодно другого, но только не от малярии, за неимением оной. Об этом они и рассказывали отцам-иезуитам и другим исследователям, а те, вероятно, слышали только то, что они хотели услышать, а не то, что им говорили. Но как бы там ни было, все сложилось более чем удачно: малярия попала в страну готового от нее лекарства.

И последнее. В 2015 году Нобелевскую премию по медицине получила китайская ученая Ту Юю «за открытия, касающиеся новых методов борьбы с малярией». Открытие у нее, собственно, было одно: в 1970-х годах ее группа в Институте традиционной китайской медицины выделила из народного китайского лекарства от малярии — отвара полыни однолетней — действующее вещество, убивающее малярийного плазмодия. Китайские ученые назвали его цинхаосу, а для западной фармакопеи ему дали латинский перевод с китайского — артеминизин (Artemisia — родовое название полыни). В 1979 году завершились клинические испытания препарата, показав эффективность в 95% случаев, и ВОЗ дала ему зеленый свет.

В 2006 году ВОЗ рекомендовала отказаться от монопрепаратов артеминизина и использовать комбинированные лекарства, чтобы предотвратить появление устойчивых к артеминизину вариантов возбудителя малярии. От хинина в виде настоев порошка коры тоже рекомендуется воздерживаться, потому что концентрация алкалоида в коре разных видов хинного дерева и даже у деревьев одного вида разная, точную его дозу отмерить невозможно: можно переборщить.

Возникает вопрос: зачем было везти из Америки лекарство от малярии, найденное там в общем-то случайно? Разница между алкалоидом хинином из коры хинного дерева и сложным эфиром с необычным пероксидным мостиком в молекуле из полыни однолетней (Artemisia annua) не только в их формулах. Главная разница в том, что полынь однолетняя растет не только в Китае, но и в Европе. Правда, для того, чтобы по достоинству оценить лечебные свойства этого сорняка, нужно было выслушать не инков, а китайцев. Но особого желания прислушиваться к китайцам у европейцев времен Великих географических открытий не было, нет этого желания и поныне.

Ася Петухова