Артиллерист Марк Файнбойм защищал небо над Москвой, а в периоды затишья писал жене длинные письма

Марк (Маркс) Иосифович Файнбойм (1918–1995) родился в городе Ананьеве Одесской области (Украинская ССР). В 1932 году переехал в подмосковный поселок Раменское. Работал на заводе. В начале 1940 года женился, а спустя девять месяцев был призван на действительную службу и отправлен в Баку. В июне 1941 года переведен в 176-й зенитно-артиллерийский полк под Москвой, где служил ефрейтором до конца войны.

176-й зенитно-артиллерийский полк прикрывал небо над Москвой. Первое боевое крещение полк принял в ночь на 22 июля, когда к Москве прорвались немецкие самолеты. В пятичасовом налете участвовало до 250 бомбардировщиков. Они шли эшелонами с интервалом в полчаса. В этом бою зенитчики сбили 10 самолетов противника, еще 12 были выведены из строя благодаря советским истребителям. В конце октября 1941 года полк был переброшен под город Боровск для остановки немецкого наступления. В ноябре 1941 года полк прикрывал парад на Красной площади. Всего за время войны бойцы ПВО столицы сбили более 300 самолетов.

Свои письма Марк Файнбойм писал жене Раине Хейвельевне Клейман. В начале войны она с дочкой Жанной уехала в эвакуацию в село Мраково (Башкирская АССР), где работала литературным редактором районной газеты «Знамя Коммуны». Копии писем и фотографии передала в НПЦ «Холокост» Жанна Глозман (Файнбойм).

Письма Маркса Файнбойма жене

5 ноября 1941 года

Любимая, родная моя, Раиночка! Последнее письмо я тебе писал 31 октября, а эти четыре дня не мог писать. Ты не злись, ты ведь понимаешь, почему не писал. Миленькая, а у меня какая радость сегодня, я ведь вчера вечером получил сразу шесть писем, понимаешь, сразу шесть, бесчеловечный кто-то их держал. За 27, 29, 6, 7, 8 и 10 октября, сразу, наверное, не отвечу на все, только на «основное». Фото и деньги 50 руб., повторяю, я получил.

Я снят (сфотографирован.— «Ъ») на пятиминутке. Я уже давно мечтал в военной форме, ну а сейчас даже не знаю, когда придется? При первой возможности постараюсь и пошлю тебе. А я, наверное, изменился после всего пережитого за прошлый месяц?

Дорогая, ты опять о костюме вспоминаешь. Ну как я могу подумать нехорошее, ты, наоборот, все продай ненужное, только б одеться самой с Жанной потеплей, а барахло — ерунда, будем живы, наживем. Мне пока не надо теплых вещей ничего, нам выдали перчатки и теплые портянки. Ты сама позаботься, чтобы вы не мерзли, а обо мне не беспокойся, в такую горячую пору я не замерзну.

Я и не сужу сейчас тебя за забытые тобою дома дневники и фото, ведь у меня тоже так получилось с письмами, которые я хранил по приезде из Баку. Я их оставил на машине (во время боя с этими гадами фашистами, я тебе немного описывал, когда находился в Подольске), думал, что после боя возвращусь обратно к машине, которая стояла в лесу, но уже больше не пришлось возвращаться к машине, и письма я уж больше не увижу, все берег и не уберег... А дневники и фото, если Иосиф тебе не вышлет, то не знаю даже, как быть, будем надеяться на одно, на твое возвращение домой. Вот поэтому я тебя не осуждаю. Ты была права, надеясь на быстрое возвращение. Но огорчаться особо не надо. Они ведь еще целы и будут все равно целы.

Любимая моя, мне денег в месяц нужно, ну как тебе сказать, и 30 хорошо, и 50 неплохо, ну ты знаешь, что на твое усмотрение, вернее, на твои ресурсы, от 30 до 50 руб., не больше пока, а там видно будет, сколько мне надо.

Миленькая Триленька, ты меня сочла за какого-то нытика и напоминаешь, «что путь уныния к победе не приведет», что же ты думаешь, когда я шел в бой под Боровском, я, думаешь, разве тогда грустил? Я про все забыл, и была одна мечта точней стрелять, побольше косить гадов, а в мыслях ты и Жанночка были все время со мной. Ну и видишь, я жив остался, возможно, и буду жить...

Миленькая, относительно машинки (пишущей, изъятой на время войны.— «Ъ»), то ты их все время торопи, вернее, сама обратись в областной НКВД, чтобы машинка находилась у тебя, а то как бы еще чего не вышло?..

Я Иосифу уже вторую открытку написал, а ответа еще не получил, я не должен, а обязан тебе выслать все забытое тобой, но пойми, что у меня нет возможности. Сейчас пока вся надежда на Иосифа, а он не отвечает, да еще и телефона нет, позвонить бы домой и передать ему. Ведь он домой звонит. В общем, буду прилагать усилия, а что выйдет, посмотрим. Кончаю, я, миленькая, постараюсь тебе писать хотя бы через день, если опять такого случая не случится... Крепко-крепко целую тебя и Жанночку.

Твой Маркс.

P.S. Еле закончил письмо, уже стоят и ждут меня на работу.

---

7 ноября 1941 года

Раиночка, моя хорошенькая, любимая! Вот счастье мне эти последние дни. Вчера вечером мне отдали еще три твоих письма, за 11, 13 и 14 октября, и так же, как и тебя, заставили плясать. Ну, я, конечно, пустился в пляс, иначе ведь не хотели дать. Сегодня еще получил открытку от Иосифа. Он пишет, что посылок сейчас не принимают. Он пытался послать тебе все, что ты просила. Теперь, миленькая, придется надеяться, сама знаешь, на победу или на счастье, а иначе, ну не будем думать, что будет иначе. Ты знаешь, я сейчас ничего не думаю, что будет в будущем, ведь все бесполезно думать, я только думаю все время о Вас, а остальное, уж будем надеяться на нашу судьбу.

Последнее письмо я тебе писал 5 ноября. Я буду все время писать тебе, когда писал последние. Мне сейчас приходится передавать письма с прохожими или с шофером, чтобы опустить их в ящик, близко его ведь нет, да и отходить нельзя ни на минуту, такое сейчас положение. Дорогая моя, читаю твои письма, и приходится вспоминать за 1 месяц 10 дней. Ведь пока письмо мое дойдет, и пока получу ответ на это, проходит 40–45 дней, даже кое-что забываю, а ты письмами мне напоминаешь. Деньги я получил: и по 30 прошло, и в прошлом месяце по 50 руб. Хорошо, если ты мне еще не послала посылки, я могу обойтись без нее, это лишняя трата. Варежки (повторяю) нам выдали теплые, а носки хоть и нужны, но их заменят теплые портянки, которые у меня также есть, вообще-то это все сейчас мелочь, сейчас ведь нужно о другом думать…

Миленькая, я уже тебе писал в предыдущих письмах, что фото получил, которому очень рад, и очень ими доволен. Ты, моя Триленька, похудела немного, но неважно, это временное явление, и скоро все же кончится твое мученье, и ты обязательно поправишься. Конечно, толстой очень не будешь, а будешь такой, какой я хочу, чтоб ты была, а доця наша, она как кукленок. Ты знаешь, что особенно меня радует, это то, что она стала все есть и поправляется, значит, она будет здоровой, и, раз не плачет и спокойная, значит, у ней мой характер, это тоже неплохо. В общем, все хорошо, только б быстрей эта война кончилась, победа наша чтобы, а уже тогда заживем.

Миленькая, на карте я уже давно тебя нашел, твое место пребывания. Это раньше у нас не было большой карты, а сейчас точно знаю. Дорогая моя, ты вот 14 октября пишешь, что наши войска оставили Вязьму, и уже предчувствовала, что эти гады рвутся к Москве, а сейчас ведь они уже на подступах. Эти сволочи даже в Волоколамске. Неужели они в тех местах, где мы с тобой провели прошлое лето? Но они там, зато особым успехом не пользуются, а, наоборот, несут огромные потери. О моих «концертах» — приходится день и ночь их слушать. Миленькая, почему ты не уверена со вторым годом моей службы, неужели ты думаешь, что эти сволочи могут отнять у меня жизнь? Нет, этого не может быть, сейчас они мне уже не страшны, ведь я уже с ними подрался, и не сладко им было. Ну а в Москве им не бывать, я не могу сейчас себе этого представить, чтоб они были в Москве. А в крайнем случае... Тогда уже не знаю, что писать, они ведь мечтали сегодня быть, но ничего у них не вышло. Ведь сегодня 7 ноября, праздник, через год я уже должен быть с тобой, должен, понимаешь, значит, и буду.

Моя родная, а какое у тебя верное предчувствие, я только сейчас разобрался, ведь действительно 14 октября я был в бою, и вот видишь, жив, а главное, миленькая, у нас с тобой предчувствие часто совпадает, а последние твои — так точно. Знаешь, сколько б я тебе сейчас рассказал много, если б мы были вместе. Знаешь, сколько много набралось. Ну ладно, еще наберется, а уже тогда сразу поделимся, быстрей бы встреча.

А у нас уже морозы настали, но это хорошо, морозы ведь приблизят победу над фашистами, может быть, их подморозит, остановятся, вернее, их остановят. Знаешь, с какой я ненавистью прочел о Волоколамском направлении в особенности. Наверное, Циля с родителями выехали оттуда. Ну ладно, пусть идет к столице нашей, они и так по своим трупам продвигаются, а тем более у московских подступов. Но не думаю я, чтобы он был скоро в Москве, хотя и у него большая сила. Сейчас кончаю. Вот разбаловался, хочется и сегодня получить несколько твоих писем. Много-много раз целую тебя и Жанночку. Всем привет.

Твой Маркс.

---

6 декабря 1941 года

Моя любимая Раиночка! Наконец, сегодня получил твое долгожданное письмо, от 19 ноября, и удивительно, сравнительно оно быстро дошло. Ну и сразу, конечно, отвечаю, хоть оно было и не письмо, а записка, но все равно для меня радость, всякое маленькое известие от тебя… Откровенно, родная моя, читая эту записку, я очень переживал, во-первых, она очень быстро, на скорую руку написана, и даже можно отличить почерк от обычных твоих писем. И пишешь, что все время занята, значит, уже времени для меня не остается, ну что я должен думать после этого? Ты опять скажешь, что я придираюсь, да, ну и ты пойми, я и так всякого много думаю, о чем даже тебе не пишу, ну, например, почему у тебя стало не хватать времени, а раньше было, на что тогда ты его тратишь, если не на письма мне, которые я так жадно ожидаю?

Ну, больше пока не буду придираться, ведь у меня сегодня день и ночь радостные. Первое, получил твое письмо, и второе, мы сегодня сбили ночью, под утро, вражеский стервятник, который сразу штопором упал. Знаешь, за несколько, даже за один вражеский самолет мы представляемся к правительственной награде, но не в награде суть, а в том, что мы его сбили, знаешь, сколько это придает духу. Жаль, что их больше не было поблизости, так в напряжении все и ждут, как бы следующего сразить, но надеюсь, мы еще не один уничтожим.

Мы сейчас находимся не на передовой линии обороны, но готовы в любую минуту встретить этих головорезов, если они попытаются прорваться в столицу. Вернее, они пытаются, они напрягают последние силы, но встречают должный отпор наших защитников дальних подступов к столице, и я уверен, что недалек тот час, когда они покатятся как с Ростова-на-Дону, ну а тогда им вообще конец. И впоследствии их должна постичь такая же участь, как Наполеона, а тогда можно будет подумать о койке, гулянии с тобой на нашей любимой набережной, ну и вообще тогда возобновится наше счастье, о котором мы мечтаем сейчас. Но пока большего счастья я не желаю, только бы возвратиться к тебе с нашим кукленком домой. Увидеть, побыть с тобой, услышать слово «папа», что я все пока только воображаю! Любимая моя, получить бы завтра еще. Это такое короткое, читать даже мало эту записку, а тебе я сейчас пишу аккуратно раз в два-три дня обязательно. Ну, до следующего. Крепко-крепко целую много раз тебя и нашего кукленка.

Твой Маркс.

---

25 декабря 1941 года

Любимая моя Раиночка! Вчера тебе только отправил письмо, а через час мне принесли еще одно письмо за 1-е число, а за 3-е я получил еще позавчера. Хоть вчера и была коротенькая записка, но все же даже как-то настроение повышается, когда я получаю твои письма. Тебе я тоже уже 3-й день пишу подряд. Жизнь проходит у меня все время в напряженной работе, но чувствую себя немного спокойней, не так, когда враг был от нас в 15 км. Сейчас уже он нам не страшен, и ближних подступов к нашей столице ему уже не видать как своих ушей. Скоро и с дальних подступов покатится, ведь сейчас что ни день, то новая радость. Например, сегодня заняли 40 населенных пунктов, а завтра возможно больше, потому что сейчас, особенно сегодня, сильный мороз, а немцы ведь к морозу не очень приспособлены.

Вот только плохо, что письма к тебе очень долго идут, почти месяц, ведь за это время много воды убегает. Возможно, миленькая, когда ты получишь это письмо, я могу быть уже где-нибудь в другом месте, мы можем поехать на смену товарищам, добивать и уничтожать этих сволочей, ведь мы к этому готовы, в любую минуту выступить и продолжать их гнать. Ведь я и еще некоторые уже имеем опыт, вернее, закалку в боях. Ведь его нужно сейчас бить и гнать, не давать ему передышки, опомниться даже и больше держать на морозе, чтобы к весне ни одной фашисткой гадины не оставалось на нашей территории, и так, наверное, и будет.

Любимая моя, а обо мне не беспокойся, раз я уже жив остался в прошлых боях, когда участвовал при защите г. Боровска, то и в будущих боях останусь жив, ведь я уже знаком со всей их тактикой, они только панику создают своей техникой, а сами огромные трусы, а у нас сейчас техника не хуже, и я обязательно должен остаться жив, потому что мне не страшна смерть и меня оберегает твоя любовь.

А ты все время пиши по этому адресу, только не забудь не писать по адресу, который я тебе ранее написал, Северный порт, Москва 195. Я даже жалею, что тебе его написал, ведь мы уже оттуда уехали. Сейчас находимся, повторяю, на Дмитровском шоссе дальше ст. Марк, где мы раньше стояли.

Любимая моя, я упустил тебя поздравить с Жанночкой с наступающим Новым годом в предыдущих письмах. Оно б как раз пришло к Новому году, а телеграммы нет возможности послать, ведь мы очень далеко от почты, а уйти ведь сейчас, конечно, тоже невозможно, но ничего, пусть с опозданием, но зато желаю больше счастья и быстрой нашей победы над врагом. Миленькая, возможно, некоторые счастливцы будут этот год встречать, но мы с тобой зато будем встречать все следующие, и этот вспомним как мучительный. Я тебе буду 1-го, вернее, ровно в 12:00, как и прошлый год в Баку, писать. Как бы я был рад, если бы и ты мне в это время писала, ведь мысли были бы у нас одни, мы в мыслях хоть были бы вместе...

Кончаю до следующего. Крепко и множество раз целую тебя и Жанночку нашу.

Твой Маркс.

---

31 декабря 1941 года, 23 ч. 50 м.

Моя любимая Раиночка! Ну, давай прощаться с таким несчастным 41-м годом, который столько мученья принес нам всем. Сейчас передо мной перелистываются эти дни 39-го года, ну 40-го, он тоже в эти дни был не очень сладкий, ты сильно болела после родов, я был очень далеко от тебя, но 39-й, встреча 40-го, это действительно было счастьем. Я вспоминаю, как доставал столик в Метрополе, как собирались и какая счастливая была эта ночь и особенный период жизни, когда мы возвратились домой и сидели на диване, в том месте, где сейчас стоит наша кровать. Сколько мы просидели, я даже не помню, но помню наше решение, что распишемся в загсе, да, к несчастью, он выходной. А интересно, как мы к вечеру 1 января 40 г. готовили сюрприз родителям. Ну и самое большое счастье — это наша свадьба, медовый месяц и все эти божественные девять месяцев. Действительно, как в сказке они прошли, и уже скоро 15 месяцев нашей разлуки, хорошо б отделаться еще 9 месяцами? Миленькая, еще полминуты на наших ходиках, и 41-й год навеки умчится, возможно, наши ходики немного «вернее» Спасских, но неважно, буду считать, что они точны. Несколько секунд для размышления, ну, с Новым годом, Маркс Иосифович, раз ты дожил до него! Хорошо бы, дорогая моя, мое поздравительное письмо, которое я писал тебе 11-го или 12-го числа, дошло к тебе в срок, а телеграммы тебе я ведь послать не мог, неоткуда здесь. Ну ладно, забудем о 41-м годе, даже как-то больно. Все хорошее пришлось вспоминать, сидя здесь, в землянке, один без тебя, Жанночки, ведь я же мечтал этот год обязательно встретить дома с вами, устроить елку, и все из-за этой войны. Сейчас мыслю, как ты сидишь и мне пишешь. Кукленок наш спит, да и сомнение есть некоторое. Возможно, все сейчас сидят за столом, и у тебя даже нет возможности писать...

Моя любимая, сейчас после «антракта», длившегося 1 час 20 минут, и пяти минут для согревания продолжаю тебе писать. Вот проклятые стервятники фашистские хотят помешать нашей столице мирно встретить Новый год. Ну, мы их сейчас поздравили с Новым годом новогодним гостинцем, они быстро поспешили восвояси, конечно многих недосчитавшись. Миленькая, еще немного согреюсь и буду продолжать. Мне хотелось тебе описать, какая сейчас чудесная погода. Здесь у нас светло, как днем, светит луна, лесок весь белеет от снега, ну и морозик 25–28?С. Если бы мы были вместе и встречали Новый год, то обязательно с Жанночкой прогулялись по нашей любимой набережной или даже на лыжах походили бы, а потом продолжали встречу до утра, да опять одни. Желание в мыслях только, а в действительности не скоро? Но, миленькая, нельзя сказать, что не скоро, ведь что ни день, то новая радость тебя приближает ко мне. Помнишь, в Баку я считал, по сколько километров приближает тебя ко мне, как будто по восемь было, а сейчас уже не в километрах, а в днях, ведь еще несколько дней с большими победами, и вот тебе и счастье. Сегодня взяли Керчь, Феодосию, Калугу и др., а остались еще Минск, Киев и Одесса, ну и все, да побольше стервятников уничтожить, чтобы они уж не тревожили Вас в Москве.

А интересно, к концу февраля ты сможешь с Жанночкой приехать, если, конечно, уже будет пора? А сейчас, миленькая, уже многие возвращаются в Москву, хотелось бы побывать дома, посмотреть, ведь я уже не звонил и не был больше 1,5 месяца, также и Иосифа не видел столько. Любимая моя, пока кончаю, время уже 3-й час, да больше писать боюсь. Быстрей бы хоть это дошло к тебе, а от тебя я еще не получал писем. Крепко-крепко и много раз целую тебя и нашего кукленка.

Вечно твой Маркс.

Всем привет.

---

31 января 1942 года

Любимая моя, милая Раиночка! От тебя я опять давно не получаю писем, тебе я писал последний раз 28 января, и Борису написал, когда ты получишь от него, то скажи тогда. Миленькая, видишь, пишу на специальных поздравительных листах. Это к нам приезжала библиотека, ну я купил несколько листов и 15 конвертов, сейчас конвертов у меня с твоими хватит надолго. Заголовок бодрящий, подобало, чтобы ты мне на таких бланках писала, но ничего, ведь у нас тыл и фронт — одно целое. Ведь от вас, в том числе от тебя, многое зависит для полной победы над врагом.

Родная моя, сегодня опять любовался нашими фотографиями, которые у меня есть, и перекладывал письма, которые опять собираю, после того как возвратился с фронта, а ведь знаешь, наверное, писем 150 штук пропало, я их так хранил и так не уберег, а сейчас опять начинаю хранить. Только ведь жаль тех, особенно тех, которые я первые получил в Баку, ведь таких благожелательных писем я от тебя и сейчас не получаю. Мне каждое твое письмо дорого, какое б оно ни было, даже и когда на тебя хандра нападает. Ведь я же тебя очень люблю и сочувствую, что не от хорошей жизни ты хандришь, но очень одно страшит, это «непоправимое», ведь если бы мы сейчас были вместе, этого с тобой бы не было. А Жанночка наша миленькая, разве я так мечтал ее воспитывать. Но успокаивает меня одно, что она еще маленькая, и вы скоро вернетесь домой, а домой вы поедете при первой возможности, даже не ожидая полной победы над врагом. Но победа должна быть, уже больше эти сволочи даже к Московской области допущены не будут, если только их стервятники будут прорываться, но и этого не должно быть, мы уже довольно опытны и будем их встречать так, чтоб они не старались нас навещать и нарушать покой нашей столицы.

Любимая моя, пока кончаю, предчувствие у меня, что сегодня должен получить от тебя письмо, а то и несколько. Крепко, крепко целую тебя и Жанночку.

Твой вечно Маркс.

Всем привет.

---

12 февраля 1942 года

Родная моя любимая Раиночка! Получил твое письмо от 22-го, а последние получил до этого за 12-е, но я уверен, что ты и эти дни писала, только где-то письма задерживаются, это уже обычное явление. К нему мы уже «немного» с тобой привыкли, а тебе я последнее писал позавчера, то есть 10 февраля, я ведь теперь в каждом письме указываю тебе, когда писал последнее, если ты за какой-либо день не получила, то жди его, и ты обязана его получить.

Раиночка, милая, я в Москве не был еще, а возвращаются некоторые в Москву, я видел. Ведь мы живем вблизи дороги и видим, что люди с вещами возвращаются, возможно, это и не эвакуированные, ведь это по направлению с Дмитрова, но видим часто, что машины, нагруженные домашними вещами, направляются в Москву. А ведь сейчас еще въезд воспрещен, и Москва еще пока считается в осадном положении, ведь еще осадное положение не снимали. Но слышал, что с особыми разрешениями люди возвращаются, например, разрешения берут через военкоматы, а как тебе возвратиться, я еще не знаю, но узнаю, как подействует мой запрос, через нашу воинскую часть или еще как-либо. Но ехать тебе придется, наверное, не раньше как к маю, по-моему. Не знаю, изменится ли в Москве к тому времени жизнь или нет, но ведь сейчас здесь очень трудно с продуктами, у вас там они намного дешевле. Здесь, например, мясо стоит 100–150 руб. за кг, а молоко 80 руб. литр, картошка 800 руб. мешок и даже дороже.

Вообще пока жуть с продуктами, ну а относительно промтоваров не знаю. Я ведь не бывал в магазинах, но, конечно, намного дешевле, чем у вас. И если дают за мой серый костюм 1500 рублей, то обязательно продай его, я здесь достану за эти деньги два, когда они нужны будут. Оставь только один мой синий, а простыни перед выездом все до одной продай, если они так дороги там. Я их здесь достану, сколько нам потребуется. Даже «займи их у мамы» и тоже продай. А вот относительно (печатной.— «Ъ») машинки, то ты с ними поторгуйся относительно цены, и за выгодную цену, по-моему, тоже нужно ее продать. Напиши, сколько тебе за нее дают. А уезжать и ее оставлять ни в коем случае не надо, ведь там их нет, и они обязаны заплатить тебе дороже, чем она стоит здесь, а у нас в комиссионных их везде полно. Вот так, миленькая, и сделай, чтобы, когда ты будешь возвращаться, у тебя было немного вещей, только необходимые. А когда тебе возвращаться придется? Я бы, конечно, любимая моя, даже и сейчас, во что бы то ни стало, а был бы на вокзале, тебя встречать, я бы многим пожертвовал, только б Вас увидеть. Но такая сейчас здесь трудная жизнь, подумаешь, и страшно становится, ведь ты б одна с Жанночкой, без родителей, наверное, с голоду умерла бы, пока что-либо достала себе из продуктов. Да, да, это истина, но, по-моему, жизнь такая скоро должна измениться, ведь ничего удивительного нет, ведь Москва была с трех сторон окружена этими извергами людоедами, и поэтому так стало.

Любимая моя, когда и как ты сможешь возвратиться домой, я тебе точней напишу после того, когда я съезжу в город. Ведь я все собираюсь поехать и заехать домой и к Иосифу, вот я кое-что у него узнаю, ведь он живет в городе на Пушкинской площади и, конечно, должен кое-что знать. А остальное я сам узнаю, вот тогда и напишу тебе, ладно?

Любимая моя, мне даже как-то чудно, как это тебе приходится делить Жаннусе сахар по одному куску, чтобы его хватило. Между прочим, я никогда не ожидал, что ты окажешься такая способная привыкнуть к такой жизни с такими трудностями. Хотя мы и не ожидали таких трудностей, но ты молодец все же у меня, к ним приспособилась. Ведь за это, родная моя, я тебя еще сильней и сильней люблю. Вот настанет время, и ты от меня будешь награждена только счастьем, любовью и ласками, которые накапливаются у меня для тебя.

Дорогая моя, а все же кстати была бы сейчас посылка от Бориса, если б он догадался ее тебе послать, не дожидаясь от тебя письма, ведь предложены им и продукты, которые нужны тебе очень. А ведь это же без всякого ущерба для него, как он пишет, ведь там у него изобилие всего. Ну а мы его тоже когда-либо отблагодарим за это, верна пословица «живы будем, не забудем». Миленькая моя, деньги я получил, 50 руб., впредь я прошу тебя мне больше не посылать, они мне сейчас вовсе не нужны, понимаешь, а тебе они пригодятся. А как ухитрился я быть дома и не взять конверты, откровенно не до них было... А сейчас они ведь пока есть у меня, и не надо их пока посылать мне в письмах, лучше больше пиши. У нас даже в крайнем случае и клей есть, а когда буду дома, то уж сейчас возьму их. Пока, миленькая, кончаю, до следующего. Крепко, крепко и много раз целую тебя и свою доцю.

Твой Маркс.

---

5 марта 1942 года

Моя милая, любимая Раиночка! Вчера еще получил твое письмо от 13 февраля, а ответить тебе не мог, потому что был дома, у нас дома. Сейчас я тебе опишу, какую жуткую картину я там застал, но ты не пугайся, особенного пока ничего нет. Ну, во-первых, я, конечно, заехал к Иосифу за ключами, которых у него не оказалось, я посидел у него с час и поехал домой, оказывается, у нас лопнула труба в квартире, ну от отопления, как ты ее называла, «батарея», и начала литься вода в коридоре. Заметили это Королёвы и Громовы. Сходили они за домоуправом, ну и они сломали замок, заделали пробоину, а потом начали вычерпывать воду. А лопнула труба от жуткого холода. Ведь оказывается, что наш дом, как и многие, совершенно не отапливается, а обитатели квартиры нашей не снимают валенок и пальто круглые сутки, не говоря уже о свете, который тоже часто выключается, телефон у нас тоже снят. Ну ладно, слушай дальше, приезжаю домой, меня встречает Королёва. Очень, конечно, обрадовались, а ключи от квартиры, говорят, находятся у домоуправа, которого я искал и так и не нашел, но, по словам работницы домоуправления, ключ вообще утеряли. Домоуправа мне уже надоело ждать, я слегка дернул дверь, она чуть раскрылась в обе стороны, она вообще была чуть прибита. Когда открыл дверь, то прямо испугался, что творилось в комнате, как после погрома: все переброшено, мамина кровать собрана, а постель, две перины на подоконниках, и вообще все не на месте. «Батарея» вынута из стенки, и стенка тоже разворочена немного. Грязь жуткая, кругом все замерзло и жуткий холод, да еще оказывается, что хулиганы у нас пробили камнем стекло и пытались, по словам соседей, влезть в квартиру, но они говорят, что предотвратили кражу. Я, конечно, их сердечно поблагодарил, сейчас стекла вставлены, ну и я занялся немного хозяйством.

Во-первых, я исправил дверь, прибил кольца очень прочные для замка, ну и дверь стала очень хорошо закрываться. Патефон наш оказался неисправный, лопнула пружина. Наверное, кто-либо из них его перекрутил. Я по просьбе Королёвой отдал ей его на пользование и пластинки тоже у нее, а телефон велел отнести в мастерскую для ремонта. Я, конечно, начал сам его ремонтировать, но не под силу, не было инструмента, за ремонт сказал, что возвращу ей деньги. Замок для квартиры я тоже взял у нее и по совету Иосифа после всего сделанного и ключи отдал Королёвой тоже и просил ее немного навести порядок в квартире, когда потеплеет немного. По-моему, нужно было сразу отдать ей ключи от квартиры, она, возможно, немного хоть, но предотвратила бы от такого замерзания. Из вещей ничего не попорчено, все в общем цело, но только не на месте, только наш уголок так и не тронут, шкаф наш и кровать на месте, даже и штора наша на месте. На кровать нашу сложена часть маминой постели. Вот и все, что я застал дома.

Я, когда ехал домой, мечтал тебе из дому написать письмо, но, заставши такую картину, уже не пришлось. Я приехал домой в 12 часов, а уехал в 4 часа. Книжный шкаф тоже на месте, из него я, конечно, взял часть конвертов. Буфет с посудой тоже невредим и покуда стоит на месте, только крышка от масленки, помнишь, которую я купил в комиссионном, разбита. А остальное все цело, только, повторяю, в разбросанном виде. А ведь когда я приехал с фронта, ночевал дома, то какой был порядок, и чисто, даже подметено, и все убрано, вроде как мы все вышли погулять, а сейчас вроде как после налета гитлеровской банды. Ну ладно, это все ерунда, и порядок будет наведен со временем, трубу обещает домоуправление заделать по-старому, а порядок наведет Королёва, ведь ключи теперь будут находиться у нее.

За квартиру Иосифу уплатил за февраль м-ц, и вообще он платит аккуратно, поэтому к нам никого не вселили, а иначе вселили б кого-либо, как сейчас делается вообще. Ну а когда ты возвратишься, то будет опять же так же уютно, как и было.

У Иосифа я пробыл около часа, хотя ты в прошлом письме предупреждаешь, что даже к нему не доверяешь меня, но ведь он же тоже на службе и даже как раз дежурил. Позвонили Исаю, Иосиф знал его телефон, он находится, как, по-моему, и находился, в Москве, около завода Сталина, ну он все такой же, как и был. Из дому я уже к Иосифу не заезжал, потому что он был на занятиях, а у меня и времени оставалось мало, ну и поехал на вокзал. В 18:03 уехал до станции Марк, ну, конечно, еще успел выпить две кружки пива на Савеловском вокзале, ведь его почти больше нигде не бывает, кроме вокзалов, в агитпунктах для военных. Вот так закончился мой отпуск домой.

Москва, между прочим, сейчас не такая, как была раньше, а очень суровая и готова в любую минуту, в любом переулке встретить врага и нанести ему сокрушительный удар. Счастье этим фашистским псам, что они не попытались вступить в город, а то бы из них мало кто уцелел бы, ведь сейчас в Москве каждый дом крепость. Ну, любимая моя, о своей поездке домой тебе подробно написал, а на письмо в следующем отвечу. Крепко, крепко и много раз целую тебя и Жанночку.

Вечно твой Маркс.

---

15 марта 1942 года

Раиночка, родная, любимая моя Раиночка, милая, я ведь сейчас хоть и считаюсь действующей армией, но ни в какие бои мне сейчас идти не приходится, за исключением встречать Адольфа, как мы называем гитлеровских стервятников, который уже начинает к нам заглядывать в гости. Но мы этих гостей так угощаем, что некоторые из них при повторном посещении нас задумываются, стоит ли посещать нас или нет, а иным и вообще не приходится думать. Миленькая, а ведь сейчас у нас в РККА нет таких воинов, которые, как ты говоришь, отсиживались бы «в теплом местечке». Все выполняют определенную боевую задачу. Ведь фронт сейчас от нас, лично нас, далеко, так что с наземным противником нам встречаться пока не приходится, только с воздушным. Но если потребуется, так завтра вступим в бой и с наземным, как было раньше, когда эти сволочи были близко от Москвы. Но сейчас уже им так близко от нашей столицы не бывать, а нам уже придется их ехать дальше где-либо добивать, товарищам на смену. А потом, ведь не только в рукопашном бою на передовой линии фронта люди себя проявляют, а ведь многие и в «теплых местечках» награждены орденами.

Ну, нас-то, конечно, нельзя назвать отсиживающимися, потому что мы в любую секунду, да-да, не в минуту, а в секунду, открываем уничтожающий огонь по всем стервятникам, которые пытаются нарушить покой нашей столицы, на это мы и есть сейчас зенитчики артиллеристы. А завтра можем встретить фашистские танки и заставить их с дороги перекувырнуться, вообще мы «универсалы», а сейчас выполняем определенную боевую задачу, которую завтра по приказу начальства можем сменить на другую. Вот, любимая моя, пока знай, что я в атаку в бой не хожу, но в воздушных боях с воздушным противником участвую, и все равно, если где-либо будет случай мне проявить себя, я всегда на это готов, не считаясь ни с чем, для Родины, для тебя и Жанночки. И наша батарея не на плохом счету, нами уже сбит не один стервятник, а если еще нам выпадет счастье их побольше уничтожить, то, наверное, будем представлены к правительственной награде, вот это было бы тоже нашим счастьем. Ну, любимая моя, пока кончаю. Только не нужно больше нашу золотоволосенькую шлепать, ведь ее нужно воспитывать только без физической силы, а словами, и чтобы она понимала их, боялась и одновременно любила, у меня вот такая мечта всегда была. Крепко, крепко и много раз целую тебя и Жанночку.

Твой Маркс.

---

18 апреля 1942 года

Раиночка, родная моя! Сегодня получил еще одно письмо твое от 18 марта, и опять ты пишешь, что не получала моих писем, я прямо не знаю, куда они деваются. Ну, я тебе не писал последние дни, был большой промежуток, по, конечно, очень уважительной причине, а раньше ведь я писал сравнительно аккуратно, а ты их почему-то не получаешь. Миленькая, сегодня день дважды для нас с тобой исторический: твой день рождения и день, который мы отмечаем ежемесячно, моего ухода в армию. Уже 16-й раз отмечаем, еще осталось 8, и срок моей службы истек. Неужели этим гадам фашистам не оденут смирительной рубашки, не может этого быть, должно скоро что-то решиться обязательно, ведь у нас уже снег весь стаял и уже начинает просыхать. А на Западе уже сухо, значит, должны развернуться активные военные действия, ведь не может долго продолжаться это затишье. Я тебе, любимая моя, хотел вчера написать о слухах, которые я слышал, о массовом приезде эвакуированных, только не в Москву, а в область. Вернее, возвратился завод на станцию Марк со всеми рабочими, которые уезжали с ним. И еще слышал, что многие даже возвращаются в Москву с разрешением оттуда, где они находились, ты тоже узнай там, дадут ли тебе на это разрешение. Но ехать пока тебе еще нельзя из-за невозможной обстановки сейчас здесь с продовольствием, но на всякий случай разрешение неплохо искать, в любое время можно выехать.

Раиночка, дорогая, тебе вот странно, как это люди живут, например, там, в Мракове, да и во всех других отдаленных местах, не зная ничего, кроме работы, домашней работы и коровы. Но ничего удивительного нет, так живут во всех деревнях, а ты ведь нигде не была, кроме Москвы, ну и ничего не видела, вот поэтому тебе эта жизнь и кажется такой странной. А почему вдруг Жанночка не должна жить в этом омуте, как ты выражаешься? Ведь пока она еще маленькая, во-первых, а климат, как ты пишешь, для нее благоприятный. Ну, если еще хорошее питание, так это же самое ценное для ребенка. Только вот еще воспитание, это ведь тоже важно, но ничего не поделаешь, главное воспитание она получит, когда ей исполнится два года, это ведь тоже самая важная пора для ребенка.

Раиночка, родная, хочу тебе еще написать о сегодняшнем случае, это второй случай, где подвергалась опасности моя жизнь за время войны. Но как я сегодня уцелел и не взлетел в воздух — это просто чудо, значит, действительно мою жизнь охраняет твоя любовь, потому что моя жизнь принадлежит тебе. Сегодня утром я выполнял задание, мне нужно было идти километра три-четыре в одну деревню. Ну и я попал в сильную грязь, а кругом вода была очень глубокая, а я совсем забыл о всех предосторожностях, перелез через проволоку, пошел напрямик и попал на минированный участок, и когда спохватился, то кругом лежали мины и смотрели на меня, а я ни на одну не наступил и, конечно, возвратился осторожно обратно. Вот видишь, на фронте остался жив, а сейчас жизнь была на волоске, и тоже остался жив. Вот бы у какого-нибудь кудесника узнать о будущем нашем с тобой, неужели нам не суждено счастья после такого длительного мучения. Целую тебя и Жанночку золотоволосенькую крепко, крепко и много.

Твой вечно Маркс.