В Большой вернулась советская «Анюта»

На Новой сцене Большого после шестилетнего перерыва возобновили балет Владимира Васильева «Анюта», поставленный им в 1986 году на музыку Валерия Гаврилина по мотивам чеховской «Анны на шее». Спектакль, в свое время завершивший эпоху позднего застоя, с неподдельным восторгом принял теперешний аншлаговый зал, свидетельствует Татьяна Кузнецова.

Говорят, инициатором возобновления стал премьер-министр Михаил Мишустин, давно уже признавшийся в своей любви к музыке Гаврилина. Может, это и слухи — для театра, вынужденного из-за спецоперации перестраивать репертуарные планы, капитальное возобновление вполне кассового, подзабытого, но не утраченного спектакля было выходом из затруднительного положения. Однако факт: на премьеру явился сам премьер с частью кабинета, так что критиков пустили лишь на второе представление, благо оба состава артистов вызывали равное любопытство.

Любопытно было и новыми глазами оценить «Анюту», которая 35 лет назад казалась обаятельной, но весьма консервативной постановкой. Ее «киношное» происхождение отводило танцу второстепенную роль. Главными были крепко скроенный сценарий, яркие актерские работы и добротный сценический реализм во всех проявлениях: декорациях, костюмах, мизансценах. Из чисто хореографических акцентов в памяти хранилась тарантелла Анюты на балу — искрометная вариация неподражаемой Максимовой, гротесковые самоутверждения Модеста Алексеевича в «присутствии» и адажио героини со студентом, ее первой любовью, придуманной хореографом для обогащения балеринской партии и усиления сочувствия к Анюте, пожертвовавшей личным счастьем ради отца и братьев. В этом спектакле, занявшем достойное место в искусстве позднего застоя, почти все — и трогательная Анюта, и влюбленный в нее студент, и ее спивающийся отец, и даже противный муж Модест Алексеевич, продающий жену ради ордена,— были заложниками беспросветной жизни. И все были достойны сочувствия, как безвольный герой Басилашвили из «Осеннего марафона» или Анна из «Сладкой женщины» в исполнении Натальи Гундаревой.

Обновленная «Анюта» этого ностальгического флера отчасти лишилась. Во многом — из-за Виктора Вольского, фактически повторившего декорации и костюмы первого художника, Беллы Маневич, но сделавшего их «богаче», точнее, вульгарнее. Из-за яркости рисованного задника ушла поэзия провинциального городка, рюши и бантики на атласных платьях превратили бесхитростных обывательниц в живое воплощение пошлости, да и кордебалетная молодежь, отвыкшая от «системы Станиславского», склонна к гротесковому утрированию жестов, манер и движений. Впрочем, несмотря на многолюдство «городских» сцен, этот балет, по сути, камерный: от главных героев тут зависит практически все. И кастинг в основном оказался удачным.

На роль Анюты девочек подбирать не стали — в обоих составах танцуют балерины опытные, уже исполнявшие эту партию; на втором спектакле — Кристина Кретова, умная и тонкая актриса с трудноопределимым, но ощутимым женским шармом. Технически партию она провела безукоризненно, включая разнообразные, довольно коварные вращения в дуэте с безликим, но надежным Студентом (Иван Алексеев) и верхние поддержки-«свечки» на вытянутых руках вниз головой. В это целомудренно-стерильное адажио она даже умудрилась внести ноту страстной горечи — ее Анюта уже знает о неизбежности расставания. Но актерским торжеством Кристины стали мизансцены с мужем (его роль исполнял Игорь Цвирко, реальный муж балерины): она разукрасила их целой палитрой оттенков — от неприкрытой гадливости до искательной робости. А вот превращение печальной скромницы в светскую львицу случилось, пожалуй, слишком стремительно: с первых шагов на балу эта Анюта ощутила неприкрытое удовольствие от силы своих чар. И знаменитая тарантелла, которой Максимова и в 50 лет умела передать залихватскую беззаботность вырвавшейся на свободу затворницы, у Кретовой оказалась лишь поводом завоевать мужские сердца: чуть недовернутая «рабочая» нога на первой проходке, чуть меньше амплитуда движений, чуть кокетливее взгляд — в драмбалетах это «чуть» часто играет определяющую роль.

В отличие от Кристины Кретовой, выступавшей в уже знакомой роли, Игорь Цвирко, дебютировавший в партии престарелого Модеста Алексеевича, оказался совершенно неожиданным. Мужественный мачо, в послужном списке которого неотразимый Тригорин, неустрашимый Спартак и множество других победительных героев, в «Анюте» предстал плешивым, пузатым, брюзгливым, мерзко льстивым, но довольно опасным персонажем: такому нужен не просто орден, этот перезрелый наполеончик жаждет власти и готов продать за нее не только жену, но и душу. Все это Цвирко сумел показать, не впадая в карикатурность, богатой мимикой, уморительными жестами и по-мужски сильным танцем — там, где хореография позволяла ему зависнуть в воздухе или выпрыгнуть в двойных турах.

Михаил Лобухин, другой записной мачо Большого театра, с поразительным сходством воспроизвел облик, походку, жесты и пластику Владимира Васильева — так, что временами хотелось протереть глаза. Пожалуй, ему не хватало искренности первого исполнителя, но сравнивать могли лишь балетоманы с 35-летним стажем. Просчет получился с Денисом Родькиным, чьи стать и облик, казалось, идеально подходили для партии сердцееда Артынова; однако самодовольство этого красавца оказалось столь всеобъемлющим, что для азарта и страсти просто не хватило места. Представительный Александр Фадеечев в роли Его Сиятельства был столь же вальяжен, как в роли любого из своих герцогов и королей, впрочем, здесь большего и не требовалось. Юные Марк Орлов и Марк Чино в партиях офицеров так долго ждали возможности показать свои танцевальные умения, что к концу балета перегорели и свои двойные ассамбле с пируэтами исполнили нечисто.

Что касается вальсов, галопов, чиновничьих дефиле и прочих танцев, то простодушие балетмейстера, запросто повторяющего по четыре-восемь раз самые бесхитростные па, по нынешним временам казалось совершенно удивительным. Но уж если выбирать между такой незатейливостью и неуклюжей вымороченностью современных отечественных авторов, я предпочту первую, не ломающую глаз зрителей и ног танцовщиков. И в этом случае предпочтение критика явно совпало с мнением публики: горячие и дружные аплодисменты отмечали финал каждой сцены и даже мизансцены, а проводили «Анюту» стоячей овацией. Видно, пришло такое время.