«Щелкунчик» в Музтеатре Станиславского

Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко представил новую версию «Щелкунчика» — балет Чайковского поставил Юрий Посохов, один из лучших балетмейстеров-классиков мира. Рождественскую сказку для взрослых и детей дважды посмотрела Татьяна Кузнецова.

При колоссальной востребованности «Щелкунчиков» новые постановки в Москве обескураживающе редки: последние версии появились на свет почти 30 лет назад. Причем все робкие попытки актуализировать этот балет, приблизив либретто к Гофману, никогда не были ни радикальны, ни успешны. Однако новый «Щелкунчик» Музтеатра Станиславского на концептуальность и не претендовал: американский хореограф Юрий Посохов, самый одаренный из авторов, работающих в России, заявил (подробнее — в “Ъ” от 23 ноября), что хочет сделать настоящий рождественский балет, равно интересный взрослым и детям. И сделал то, что хотел: безмятежную сказку, которая, однако, не вполне оправдала праздничные ожидания, причем по нескольким причинам.

Первая из них — сценография. Художник Полина Бахтина обернула оба акта в жесткий переплет книжки-раскладушки, лишив балет воздуха и пространства. Все события, приключения и превращения «Щелкунчика», либретто которого немногим отличается от привычного, заданного еще советской версией Василия Вайнонена 1933 года, втиснуты внутрь исполинской «книги», толстые стены-«страницы» которой с видимым усилием «перелистывают» сами персонажи. Тупой угол, образованный «корешком» книги на неподсвеченном заднике, съедает изрядную часть сцены, деформируя структуру массовых танцев и заставляя кордебалет то и дело мять рисунок композиции: кажется, что артисты попросту боятся въехать ногой в стену. В книжном застенке оказались не только гостиная героев и улицы городка, но и «лес», заставленный громоздкими белыми елками, ячеистыми, как игрушки из папиросной бумаги. Лишено радости и мрачноватое царство цветов во втором акте с его сизыми стенами, скудными выгородками и проекциями, приглушенными вечерним светом. Озадачивает и кода, в которой все персонажи под командой Дроссельмейера резвятся на некоем мюзик-холльном корабле, в гигантских иллюминаторах которого зависает «внешний мир» в виде планет, старинных глобусов и знаков зодиака. Декорации обессмыслили и финал: повзрослевшая Мари подставляет лицо «ветру перемен», дующему из недр гигантского шкафа для игрушек с завалявшимся в нем уродливым Щелкунчиком.

Вторая причина — тонкий юмор хореографа, затеявшего собственную игру и с музыкой, и с классической хореографией, правила которой понятны далеко не всем. В первом акте, избавляясь от набившей оскомину череды танцев детей, родителей, дедушек и бабушек, Юрий Посохов демонстративно смешал поколения в общей суете беспрестанного действия. Оно несется вскачь, но выглядит необязательным, особенно подробный эпизод с угощением шампанским и балетное шествие вокруг нежданно появившегося здесь «майского дерева» — шеста с длинными разноцветными лентами. За обилием мизансцен незамеченными проскакивают чисто хореографические шалости вроде внесения в танцы игрушек элементов хип-хопа или внезапных разъездов солисток на шпагат с моментальным возвращением на ноги.

Россыпи таких шуточек множатся в чисто хореографических сценах. Тут и снежинки, в финале своего тяжкого танца свалившиеся с ног и образовавшие живой сугроб; и галльский «петушок» с типично французскими антраша; и «женщина-змея», собравшая все штампы балетных «арабских» танцев; и «китаец», кувыркающийся с непременной лентой, и «русские» ансамблевые «пистолетики» и «птички». Апогей балетного юмора — па-де-де главных героев, обманывающих ожидания в каждой комбинации. То балерина, вместо того чтобы принять подобающую позу после вращения с кавалером, вдруг ухает до полу во внезапном глубоком плие. То Принц в вариации, распластавшись было в большом жете, тут же обрывает его большим пируэтом, чтобы затем, словно передумав, вновь броситься в жете. То Мари нежданно затевает 32 фуэте, которых в «Щелкунчике» отродясь не бывало: хореограф устраивает показательное выступление для тех, для кого классический балет без фуэте — не балет.

Но все это остроумие не считывается без актерской подачи. А вот с актерским юмором в труппе проблемы: при кажущейся естественности хореография Посохова так быстра, сложна и парадоксальна, что почти все артисты озабочены техникой исполнения, а не самим танцем. Положение осложнялось тем, что хореограф, избегая балетного пафоса и прямых коннотаций музыки и танца, часто пропускал очевидные музыкальные акценты, подхватывая второстепенные. В результате даже опытному глазу нелегко было разобрать, где хореографический юмор, а где натуральный ляп. Партнеры роняли своих дам, солисты срывали туры и пируэты, корифеи в массовых сценах не держали интервалы и ракурсы. Легкую и стремительную Оксану Кардаш, Мари первого состава, ее Принц Дмитрий Соболевский безжалостно притирал на пируэтах, с трудом проворачивал в партерных поддержках, а на каждой верхней заставлял бояться за балерину — какая уж тут первая любовь! Пара второго состава, Эрика Микиртичева и Денис Дмитриев, действовала более слаженно, отважно преодолевая природную неторопливость балерины и физическую зажатость кавалера.

Тех же, кто танцевал в свое удовольствие, можно было пересчитать по пальцам: худрук труппы Максим Севагин упоенно царил в партии Дроссельмейера, Георги Смилевски-мл. оказался преуморительным и педантичным французским «петушком», гибкая и надменная Елена Соломянко была неотразима в арабском танце. Подтянут ли остальные артисты свое исполнение или, махнув ногой, упростят хореографию, можно будет понять на серии новогодних представлений. Но уже сейчас зрители были настроены праздновать, подхватывая аплодисментами каждую привычную комбинацию или трюк. Ну а ребячливое подхлопывание в такт на фуэте отечественная публика узаконила давно. Так что цель постановщика можно считать достигнутой: дети и взрослые все-таки добились желаемого удовольствия.