Для каких веяний закрывалось прорубленное в Европу окно

В ходе преобразования России Петр I столкнулся с непростой задачей — вместе с научно-техническими и военными знаниями из-за границы стали проникать идеи, подрывавшие основу его власти, а те, кто должен был стоять на страже, годами игнорировали строжайший запрет царя-реформатора; и 300 лет назад, в январе 1723 года, самодержец изменил подход к этим проблемам.

«Вышлют из монастырей вон»

Выбор меньшего из двух зол всегда нелегкое занятие. Особенно, если зло в обоих случаях очень велико. Царь Петр Алексеевич оказался перед подобной дилеммой в ходе своих реформ, когда счел необходимым лишить Русскую православную церковь самостоятельности и преобразовать ее в укрепляющее царскую власть государственное ведомство, которое надзирает за поведением каждого православного и доносит волю самодержца его подданным в форме доходчивых и убедительных проповедей в храмах.

Однако на пути к этой цели возникло серьезное препятствие — отсутствие даже минимально необходимого количества грамотных священнослужителей и монашествующих. К примеру, во многих обителях в качестве чтецов и переписчиков использовались миряне. Проблема, казалось бы, имела хоть и не быстрое, но простое решение. Ведь практически в каждом мужском монастыре все же были достаточно сведущие насельники, способные обучать собратьев чтению и письму.

Вот только рост числа просвещенных служителей церкви таил большую опасность.

Ведь многие из них были скрытыми, но ярыми противниками петровской церковной реформы. А различного рода «подметные письма», распространявшиеся противниками Петра I, всегда имели значительное влияние на народ. И собственноручно выращивать новых авторов подобных текстов было отнюдь не в интересах царя-реформатора.

Но самодержец все же сделал выглядевший оптимальным выбор из двух зол. 31 января 1701 года он повелел восстановленному неделей ранее Монастырскому приказу ведать патриаршим домом, архиерейскими домами, монастырями и всей их собственностью. А в качестве первоочередной меры приказал переписать находившихся в них людей, вотчины и угодья, для чего «послать из царедворцев людей добрых».

При этом, явно для того, чтобы избежать разноса крамолы по стране и из монастыря в монастырь, было приказано находившихся в обследуемом монастыре насельников приписывать к этой обители навсегда — «быть неисходными», запрещая дозволявшийся прежде переход в другой монастырь. С той же целью из обителей изгонялись представители белого духовенства и миряне — певчие, чтецы и переписчики, о чем в царском указе говорилось:

«Во всех монастырях мирские люди обитати да не будут, но токмо едине монахи да живут в монастырях; чтецы и певцы, да будут монахи; дьячки, которые не монахи, никако в монастырях да пребудут.

А которые ныне дьячки есть в монастырях, и переписчики монастырей да вышлют из монастырей вон, они же да идут в отечество свое».

А чтобы обученные грамоте монахи не занимались изготовлением подметных писем и прочей антиправительственной эпистолярной продукции, тем же царским указом вводилось запрещение монахам писать в своих кельях:

«Монахи в кельях никаковых писем писать власти не имеют, чернил и бумаги в кельях имети да не будут».

Писать дозволялось исключительно у всех на глазах — в трапезных, и только с разрешения монастырского начальства:

«В трапезе определенное место для писания будет: и аще нужды ради каковые восхощет кто писати, и то с позволения начального, да пишет в трапезе явно, а не тайно».

Естественно, о подлинной цели нововведений в указе не говорилось, а в качестве обоснования подчеркивалось, что запрет монахам писать без разрешения начальства существует очень давно — с «древних отец».

Правда, один важный момент был упущен — в указе не было никаких упоминаний о каком-либо наказании за скрытое от посторонних глаз писание.

«Под жестоким наказанием на теле»

Время шло, и церковная реформа, пусть и очень неспешно, продвигалась к намеченной царем цели. Петру I, к примеру, удалось добиться (хоть и не вполне искреннего) смягчения отношения священнослужителей и иерархов церкви к приглашаемым самодержцем на службу в России иноверцам. А в 1721 году завершилось преобразование церкви в один из государственных органов управления. Патриаршество было упразднено, и управление церковными делами, согласно утвержденному тогда Духовному регламенту, было передано Духовной коллегии, переименованной вскоре в Святейший правительствующий синод (см. «Все учинено изрядно»).

В следующем, 1722 году, была фактически отменена тайна исповеди, и священников обязали сообщать об услышанных антигосударственных мыслях и намерениях исповедующихся, как и о серьезных преступлениях, светскому начальству (см. «О чем доносить повелено, то буду доносить»). Одновременно, в мае 1722 года, появилось напоминание о необходимости готовить грамотных и умелых проповедников. В параграфе 35 «Прибавления к Духовному регламенту» говорилось:

«По всем монастырям монахов учить подобает, не точию да читают писания, но да и разумеют. А на сие учинить собственно келию, и монахов приставить на сие избранных, иже знают Божественного Писания разум».

Отличившимся в учебе полагались новые назначения:

«И тако обученных да избирают достойных в чин священства и всякого начальства».

При этом не оказались забыты и были снабжены указаниями на наказание и прежние запреты на тайные писания. В следующем, 36-м параграфе, было сказано:

«Монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток, без собственного ведения настоятеля под жестоким наказанием на теле никому не писать».

Запрещалось без позволения настоятеля монастыря принимать какие-либо бумаги от лиц со стороны. А бумага и чернила должны были контролироваться настоятелем и использоваться исключительно для «общедуховной пользы»:

«А ежели которому брату случится настоящая письма потреба, и тому писать в трапезе из общей чернильницы и на бумаге общей, за собственным настоятеля своего позволением».

При этом лицам начальствующим предписывалось:

«И того над монахи прилежно надзирать; понеже ничто так монашеского безмолвия не разоряет, как суетные и тщетные письма».

Угроза сурового наказания за недозволенное писание повторялась не только в «Прибавлениях к Духовному регламенту». Уже в начале 1723 года, 19 января, был обнародован указ теперь уже императора Петра Алексеевича о подтверждении прежних — 1701 года — и недавних запретов на писание в монастырях где-либо, кроме определенного в трапезной места, и обязательно под присмотром. Виновным вновь грозили жестоким телесным наказанием. А объяснялось повторение указа, подписанного самодержцем по просьбе членов Синода, очень просто:

«Монахам… без позволения начальствующих писать не велено, но не везде является то содержимо».

Причины беспокойства царя и церковных иерархов по поводу несоблюдения запрета на писания стали известны два дня спустя, 21 января 1723 года, когда появился указ Синода о пагубных для веры веяниях из-за границы. Причем проникающих через северные, западные и южные границы.

«Должны быть предаваемы огню»

«Святейший Правительствующий Синод,— говорилось в указе, — уведомився о приходящих в Россию из Греции попах и чернецах, которые приходят в таковом образе, аки бы просить, или в монастыри сбирать милостыни, и ходят под видом святыни, а является в них большая часть безверников».

Безверники, как тогда именовали атеистов, считались страшной угрозой. Ведь они подрывали основу основ существования и церкви, и власти. А после церковной реформы, поправшей все прежние церковные устои и поколебавшей веру немалого числа православных, безбожие могло найти в России благодатную почву для укоренения и распространения. Так что действовать требовалось быстро, твердо, но вежливо, дабы не испортить отношения с зарубежными православными иерархами, отправляющими своих людей за материальной помощью в Россию.

Поэтому Синод предписывал задерживать прибывающих в страну просителей милости следующим образом:

«Таких прошаков, яко подозрительных, в приграничных и прочих надлежащих местах прилежно престерегать, и где-либо такие люди явятся… тамо имая и удерживая, расспрашивать и распросные их речи присылать при доношениях в Синод немедленно».

Кроме того, Синод приказал у прибывающих «из Турецких и других областей» духовных особ проверять наличие письменных свидетельств от «Святейших Константинопольского и других Патриархов».

А также выяснять, из каких обителей они посланы и существуют ли в действительности такие монастыри. Любые другие жалованные грамоты в качестве пропуска в Россию просителей милостыни не рассматривались:

«А без таких Патриарших свидетельствованных грамот никого таковых, хотя и жалованные грамоты иметь будут, к Москве не пропускать».

При этом осуществлять мероприятия против безверников предписывалось строго секретно:

«Киевскому, Черниговскому, Переяславскому, Астраханскому и Холмогорскому Архиереям, и на Воронеж, и в Смоленск, и в Ригу и прочие пограничные места к обретающимся тамо Духовных дел управителям послать крепкие Его Императорского Величества указы, дабы надлежащее о том престерегательстве учреждение пристойным образом учинено было секретно и… потребные действа производимы б были… со всякою осторожностию».

А чтобы светские власти в лице губернаторов и «прочих командиров» поддержали власти духовные, был подготовлен императорский указ от Коллегии иностранных дел начальству приграничных территорий.

На этом фоне напоминание о запрете несанкционированных писаний выглядело отнюдь не лишним. Но и после минования опасности от нашествия безверников эпистолярные ограничения для монахов не отменили, хотя со временем и смягчили. Так, в составленных в 1852 году митрополитом московским Филаретом (Дроздовым) и утвержденных Синодом в 1853 году «Правилах благоустройства монашеских братств в Москве» говорилось:

«От настоятеля не должно быть скрыто, кто из братии к кому пишет, или от кого получает письма.

Смотря по обстоятельствам, он может требовать, чтобы письма ему были показаны; и если переписка не представляет ни надобности, ни пользы, велит прекратить оную».

Те же правила разрешили монахам делать в кельях выписки из книг. Но только из тех, что дозволялось иметь в монастыре. Поощрялось изучение Священного Писания, писаний святых отцов и житий святых. Дозволялась и полезная литература:

«Книги мудрости человеческой, как например: исторические и относящиеся до исследования природы, монастырской братии читать не возбраняется».

Однако читать такие книги нужно было с определенной целью:

«С намерением усматривать в творениях Божиих и в происшествиях мира Божию премудрость и Божие провидение и суд».

Другие издания категорически воспрещались:

«Книги мирского и плотского мудрования, как-то: театральные и романические, не должны быть допускаемы в монастырь; а буде, паче чаяния, у кого в монастыре будут найдены, должны быть предаваемы огню или немедленно отсылаемы, если это собственность посторонних светских лиц».

Ведь главный принцип оставался прежним:

«Ничто так монашеского безмолвия не разоряет, как суетные и тщетные письма».

Евгений Жирнов