Выбор Игоря Гулина

Константин Левин «Признание»

Издательсво Воймега

Первое, насколько возможно, полное собрание поэта Константина Левина. Родившийся в 1924 году в Днепропетровске, Левин был немного младше поэтов-ифлийцев — Слуцкого, Самойлова, Кульчицкого, Когана, но по сути принадлежал той же волне — эстетически сформированной линией Тихонов—Сельвинский—Пастернак, а жизненно — опытом войны. Чрезвычайно отважный молодой командир артиллерийского взвода, он провоевал совсем недолго, потерял ногу и ходил на протезе. После войны он поступил в Литературный институт и сразу стал там звездой — прежде всего благодаря стихотворению «Нас хоронила артиллерия». Однако уже через пару лет Левин попал под кампанию по борьбе с космополитизмом, был отчислен за упаднические настроения, и этот опыт, похоже, сломал его — в том числе и творчески. Остаток лет (Левин умер от рака в 1984-м) он работал литконсультантом в издательстве, продолжал писать, изредка показывал стихи друзьям, но никогда не пытался публиковать их. В этих поздних, ловких и остроумных текстах уже нет блеска его вещей 1940-х. Последние же действительно великолепны. Парадокс ранних стихов Левина в том, что это очевидно советская поэзия — и по стилю, и по ментальности. Однако этот вроде бы принципиально ограниченный в средствах «разрешенный» язык обретает у него виртуозную, трагическую свободу.

«Сейчас мои товарищи в Берлине пляшут линду. / Сидят мои товарищи в венгерских кабачках. / Но есть еще товарищи в вагонах инвалидных / С шарнирными коленями и клюшками в руках. / Сейчас мои товарищи, комвзводы и комбаты — / У каждого по Ленину и Золотой Звезде — / Идут противотанковой профессии ребята, / Ребята из отчаянного ОИПТД. / Достали где-то шпоры все, звенят по Фридрихштрассе, / Идут по Красной площади чеканным строевым. / А я сижу под Гомелем, с зубровкой на террасе, / И шлю им поздравления по почтам полевым»

Вера Маркова «Пока стоит земля»

Издательство Ивана Лимбаха

Этот том — редкий случай, когда из почти полной безвестности вдруг появляется по-настоящему большой поэт. Японист, переводчик Басё, Сэй-Сёнагон, Акутагавы, Вера Маркова была важной фигурой для советских 1960–1970-х — человеком, во многом создавшим культ Японии — и особенно средневековой Японии — у советской интеллигенции. Помимо того, Маркова перевела и издала все поэтическое наследие Эмили Дикинсон. О том, что всю свою очень долгую жизнь (1907–1995) она писала стихи, знали единицы. Маркова не пыталась публиковаться в официальной печати, но не стремилась и к контактам с андерграундом. Любой современный контекст был ей, в общем-то, чужд. Отчасти она жила диалогом с русским Серебряным веком — Ахматовой, Цветаевой, Пастернаком. Однако в лучших текстах Марковой чувствуется не подражание любимой ушедшей эпохе, но настрой на другое — большее время, чуткость к сиюминутным приметам вечного. И Дикинсон, и Басё, переводы из которых включены в книгу, тут становятся идеальными союзниками. Их влияние отчасти уравновешивает друг друга: метафизика и наблюдательность, самоуглубленность и отрешенность, восхитительное чувство ритма и свобода от него, высокая тревога и примиренность — сочетание этих крайностей дает у Марковой не похожий ни на кого язык, для восприятия которого необходима тонкая настройка слуха.

«Ветер из-за реки, / Словно голос подростка, / Срывается на петушиную ноту. // Смотрю: / Невысокий камыш / Опять до моей щеки дотянулся / И на мокром податливом песке / Нога оставила детский след. // Он вечен, как след на луне»

Сергей Завьялов «Оды: 1984–1990»

Издательство Rugram_Пальмира

Сергей Завьялов — наверное, самый интересный современный русскоязычный эпический поэт — автор сложных композиций, сочетающих глубокое духовное содержание, марксистский исторический анализ и причудливую музыкальную полифонию. Придя к своей зрелой манере, Завьялов принципиально отказался от публикаций ранних текстов, но сейчас, спустя много лет, вернулся к ним. По образованию он — филолог-классик, и это в завьяловских стихах отлично чувствуется: в размерах, в образах, но больше — в самой их природе. Они часто фрагментированы — будто обрывки не дошедших до нас старинных текстов. Но даже те, что  выглядят вполне цельными, кажутся памятниками литературы некоей древности. Древность эта имеет много обличий: античность, библейское время, мордовское средневековье (мордовская идентичность — важная часть поэтики Завьялова). Однако и советские 1980-е кажутся у Завьялова не оторванной от священной древности профанной реальностью, а еще одной инкарнацией этого как бы внеисторического времени — эпохой, наполненной тихими тайными знаками. Часть этой же работы по сшиванию времен — переводы од Горация, составляющие вторую половину книги. Завьялов отказывается от подражания античным размерам, переводит их свободным стихом, выбрасывает часть мифологической лексики, чтобы минимизировать экзотику в звучании и представить Горациевы оды так, будто мы — современники их автора.

«осеннее / ожиданье дождей сухой листопад / твердый асфальт и плеск ночной канала / мирокрушенье слышное только тебе не лови / его утомляющий ритм // улыбка / и тушь на вспухших веках / грязная роба солдата / подростки прикуривают и громко смеются / у них руки рабочих // больше не слушай себя / будь с ними / в мире // где все хорошо»

Евгения Суслова «Вода и ответ: роман в стихах

Издательство Новое литературное обозрение

В поколении поэтов, пришедших в русскую литературу во второй половине 2000-х, Евгения Суслова представляла крайний фланг — предельной усложненности, интеллектуализма. Философские традиции от французского постмодернизма до восточной мистики, лингвистика и биология, математика и политическая мысль — все это сливалось в до предела герметичный язык. Но поэзия Сусловой — не холодное умствование, а, напротив, письмо чрезвычайно чувственное. Просто, по Сусловой, чтобы ухватить современный чувственный опыт, страсть и страх, нужно не наитие вдохновения, а сложный, многоступенчатый аппарат. У новой сусловской книги два жанровых обозначения: «роман в стихах» и «техническая инструкция». Эти жанры отстраняют друг друга — импульсивные речи переходят в холодные отчеты и обратно. Вместе получается нечто вроде научно-фантастического романа-трактата — немного в лемовском духе. Сюжет его: история о евангельском Благовещении, разворачивающемся как своеобразный кибернетический эксперимент, проводимый персонажами по имени нейтральный агент I и нейтральный агент II. Написание романа-поэмы оказывается подобным вынашиванию плода. То и другое представляет собой участие в формировании сложнейшей структуры — и одновременно акт любви.

«Оставайся спокоен: / солнце делится между мыслями, / и мы создаем для них новое сердце. // Моментальные органы свертываются так быстро, / чтобы преодолеть препятствие. // Сеть там, где, соединяясь, / простое повторяет простое, / не зная об этом. // Где бы ты ни был, / внутри моей самой крошечной мысли / ты в безопасности»

Варвара Недеогло «Русские девочки кончают свободной землей»

Издательство Асебия

Несколько текстов из вошедших в книгу петербургской поэтессы Варвары Недеогло были опубликованы в прошлом году в интернете и стали одним из самых заметных событий в молодой русскоязычной поэзии последнего времени. «Русскоязычной» — может быть, не совсем точное слово. Довольно большая часть книги написана на языке, который сама Недеогло называет экзорусским. Привычные буквы заменяются в нем всеми доступными типографии значками, так что глаз спотыкается, текст кажется непроизносимым и одновременно будто бы взывает к нечленораздельному ору. Прием этот сразу напоминает о футуристической поэзии, и действительно тексты Недеогло очевидным образом принадлежат к авангардной линии. Но, в отличие от привычного письма, отсылающего к традиции авангардизма, в них нет ни стилизации, ни ресентимента — печали о невозможности революции — как в словах, так и в социальном пространстве. Предпосылка этих стихов: все возможно. Сама поэзия может стать не напоминанием или вдохновением, а радикальным действием — хармсовским камнем, разбивающим окна, вызовом порядку языка и власти, объявлением войны доступным — а значит, фатально недостаточным — способам верить и любить. Стихи эти пишутся из точки катастрофы и отвечают на вопрос: возможна ли поэзия после всего, что случилось и случается? Ответ Недеогло: да, но необходимо до самого предела повысить ее ставки.

«...ȻҎДЏЄ М̥ ОẼ ϚӁА̥ԈȰȻЬ ҜÂҠ̧ / ƁO̊ ѮP̧ḀŦĦA̅̊ Я ∏P̊У̊ӁИḨÅ̧ // когда никакой надежды не остается ее можно только / нащупать во рту языком / и тем лучше для вас если это будет чужой рот / но если чужого рта нет / тогда и suoi / подойдет // I̯̊ ɃOT̩ У̊ M̥ Ȩ̕ԊЯ ѲϚT̯ ẦΛ̂ ИϚЬ ₮O̊ ЉҜO̊ / M̧ОИ̅ O̰ ∏ԒẦɃԒɆӇԊЫ̅ Ế ѮАK̅̊ ОԒҜИ / ӇÅP̧ОДО̆ḂО̅Л̑ҸИЏЫ́ И̂ ԊA̅PÕ̱ДОВӨ̅Л̇КИ...»

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram