Что рассказали корреспонденту «Ъ» беженцы из Шебекино и Новой Таволжанки

В конце мая в Белгороде открылись несколько пунктов временного размещения (ПВР) для жителей приграничных районов. Там беженцы из зоны боевых действий могут пожить несколько дней, получить необходимую помощь и определиться с планами на ближайшее будущее. Корреспондент «Ъ» Александр Черных побывал в самом крупном городском ПВР в спорткомплексе «Белгород Арена». В субботу он слушал жителей Шебекино, а в понедельник разговаривал с людьми из Новой Таволжанки.

Суббота

Возле «Белгород Арены» стоят желтые автобусы, рядом группа подростков в одинаковых оранжевых майках, как будто старшеклассников привезли на соревнования. Но спорт остался в мирном времени: «Арена» уже не в первый раз экстренно перепрофилирована для временного размещения беженцев. Их привозят и увозят в этих желтых школьных автобусах.

Первый этаж спорткомплекса заставлен металлическими кроватями, навскидку их больше сотни.

Волонтеры в оранжевых майках раскатывают матрасы и застилают постельное белье. Используется каждый метр свободного пространства: кровати поставили даже в гардеробной. Теперь на крючках вместо номерков висят сумки, пакеты и полотенца.

В субботу большинство коек пустовали. «Люди приезжают к нам не очень надолго: они отдыхают несколько часов, могут переночевать, но редко кто остается дольше,— объясняет волонтер Ольга.— Здесь их регистрируют, составляют списки. Кто-то потом уезжает к родным, кто-то сам находит жилье. Кому совсем некуда поехать — тех собирают группами и направляют в общежития вузов. В общем мало кто здесь прямо живет. Но мы готовы принять всех. Если у людей есть домашние животные, пожалуйста, берите с собой и кошек, и собак. Мы понимаем, что питомцы — это важно. Главное, уезжайте из опасных мест».

На койке сидит молодая женщина, она разговаривает по телефону, еле сдерживая слезы. У ее ног лежит, нахохлившись, маленькая собачка — рядом нетронутый паштет. Ее хозяйка заканчивает разговор и вытирает слезы. Я подхожу и спрашиваю, что случилось.

— У меня брат остался в Шебекино, никуда не хочет ехать. Я с ним разговаривала сейчас — говорю, давай я попрошу машину, чтобы тебя вывезли. Он ни в какую — не-не-не, не поеду. Так и не убедила. А у него света нет, на телефоне одна палочка зарядки осталась. Вот сижу и думаю: вдруг я его и не увижу больше.

— А вы когда уехали?

— Три дня назад, когда ночью страшная бомбежка была. Мы с мужем вообще не спали — дети, слава богу, заснули, а мы не спали, боялись за них. И Туся наша не спала, она показывает на собаку. До сих пор дерганая, до сих пор трусится и почти не ест...

Женщина всхлипывает.

— И вот наутро мы бежали, все бросили. За мамой заехали, а она только-только огород посадила у нас в деревне, под Шебекино. Тоже не хотела уезжать, но страшно, так страшно.

— Вы трое суток в ПВР живете?

— Мы полтора дня были у родственников, но потом к ним еще люди приехали, потом еще... Уже десять человек таких гостей в квартиру набилось — ну куда это годится. Поэтому с мужем сюда решили переехать, чтобы не стеснять никого. Вот полтора дня тут — я, муж, младший ребенок и собака. Старшего мы отправили на три недели в лагерь в Подмосковье. Поэтому нам из Белгорода нельзя пока никуда уезжать — его же сюда обратно привезут.

— А где вы дальше жить будете?

— Муж ходил, выяснял. Сказал, что нас втюхнут в какое-то общежитие. Вот сейчас в очереди стоит.

Женщина снова начинает плакать:

— Я очень хочу домой, хочу к своей жизни, в свою квартиру. Я давно не была в Белгороде, и мне сейчас кажется, что он слишком большой, слишком потрепанный, какой-то грязный... Мне сейчас кажется, что лучше нашего Шебекино на свете города нет. Он такой маленький, такой уютный, зеленый. Такой чистый. А сейчас я не знаю, сохранится ли наш город? И как в нем теперь жить? Это приграничный город, а вдруг эти... эти звери так и не успокоятся?

Я хочу поговорить с ней про «зверей», но тут к нам подходит волонтер. Она неодобрительно смотрит на меня и спрашивает женщину:

— Что случилось? Почему вы плачете? Вам нужна помощь?

— Нет-нет. Я просто... просто очень эмоциональный человек.

Волонтер уходит, а женщина поднимает собаку с пола и крепко прижимает к себе:

— Я понимаю, что надо жить, жить ради детей. Но так вот все разом потерять — и как жить?

— Надо верить, что вы не навсегда уезжаете...

— Я так себе и говорю: «Крепись, неприятность эту мы переживем». Но очень тяжело. Я уже и новости не смотрю, Telegram не смотрю. Плачу и плачу — что делать, как дальше жить? У меня у мужа брат вывозил луганчан, которые недавно в Шебекино переехали. Они ему говорили: «У нас в Луганске война, конечно, но у вас в Шебекино сейчас гораздо хуже. Мы про такие обстрелы давно забыли. Мы в Луганске такого страха не переживали, как здесь». Потому что очень страшно, очень!

Тут приходит ее муж с новостями про общежитие, я прощаюсь и ухожу, чтобы им не мешать. Обхожу осматриваю первый этаж. Здесь есть детский уголок: мягкое покрытие, кубики и прочие пирамидки, настольные игры для тех, кто постарше. Клоун веселит детей, аниматоры раскрашивают им лица под тигров и кошек. А там, где когда-то была стойка регистрации спорткомплекса, взрослые получают гигиенические наборы.

— Сколько у вас человек? — спрашивает волонтер молодого мужчину.

— Семеро.

— Дети совсем маленькие есть?

— Нет, зато у нас очень пожилой мужчина. Плохо ходит.

— Лежачий? Ему пеленки, памперсы нужны? У нас есть.

— Мы вроде таким не пользуемся,— смущается парень.

— Понятно. Сколько надо бритвенных станков?

По соседству можно взять одежду и обувь, волонтеры помогают найти нужный размер. Лежат книги — детские и для взрослых, игрушки, бутылки с водой, чайные пакетики. Тут же дежурят врачи — педиатр и терапевт.

«Пока ничего серьезного не было, максимум снижение давления. Но очень часто у людей панические атаки, мы помогаем успокаивающими препаратами,— говорят медики.— И пожилые, и молодые — особенно после того, как услышат какой-то громкий взрыв. Сегодня ПВО сработало — и у женщины сразу истерика началась».

Поднимаюсь на второй этаж, тут людей намного больше. Обстановка немного напоминает аэропорт. Длинные очереди для регистрации в списках. У многих людей — сумки на колесиках и переноски с животными. Волонтеры выкрикивают фамилии тех, кого ждут в желтом автобусе. Пенсионеры громко консультируются в пункте выплаты пенсий. На фоне этой толпы беженцев чем-то совсем неуместным смотрится стела «"Белгород Арена" — победитель Национальной спортивной премии 2021 года в номинации "Спортивный объект России"».

Я фотографирую пожилого мужчину в инвалидной коляске; он замечает и кивает — подойди, мол. Подхожу. Мужчина протягивает левую ладонь: «Николай Иванович».— «Александр, очень приятно». Пожимаю руку и замечаю, что на правой ладони нет большого пальца.

Николай Иванович, вы из Шебекино?

— На днях еще там был.

— Как вы уехать смогли?

— Младшая внучка все организовала. Она сама в Москве живет, но не знаю каким уж образом договорилась с волонтерами с Воронежа. Приехали девчонка и парень, в бронежилетах оба, ну и забрали нас с жинкой. На «Тойоте» ехали такой интересной — наподобие нашей буханки, только праворульная. Девчушка эта за рулем была, боевая такая,— Николай Иванович посмеивается.— Всю дорогу мат за матом, мат за матом! Пробивная, видно, девка. И кто стоял на трассе из Шебекино — останавливалась и всех подбирала. Даже мужика с велосипедом взяла — велосипед в багажное отделение положили. Ну, девчушка молодец, конечно. Прямо сюда они меня привезли, с рук на руки сдали.

— А теперь что?

— С жинкой мы в разводе давно, она к брату уехала. А меня в общагу поселят, вот жду автобус. Смотрю сейчас по телевизору про Шебекино — показывают, как у нас ментовку разнесли. А я ж как раз рядом живу. Только поздновато показывают, она горела целый день, а утром они еще раз как лупанули по ней. И снова горела, когда мы уезжали.

— Ваш дом не задело?

— Вроде пока стоит. Но в городе много разворочали. А уезжали мы — воды не было, света не было, газа не было. Даже простого чая не подогреешь. Ну и как жить в таких условиях? Еще и лупят постоянно. Так что пока в общаге поживу.

Спускаюсь на первый этаж, там волонтеры в костюмах клоунов играют с детьми. На одной койке стоит переноска с котом; дверца открыта, но животное не выходит. Рядом женщина аккуратно складывает одежду на ту же койку; слишком аккуратно — скорее даже механически.

— У меня муж утром уехал обратно в Шебекино, вещи кое-какие забрать, родным продуктов завезти. И вот уже несколько часов от него никаких сообщений. Я понимаю, что там связи нет, но все равно — неизвестно что с ним,— рассказывает она.— И мама моя тоже... интересная такая... Переночевала в ПВР и жалуется — не могу, мол, спать не на своем месте. Уехала в Разумное к родне, а оттуда звонит и говорит: «Я не выдержу, я лесами пойду домой в Шебекино». Там у нее, видите ли, кошки. Частный дом, полгода назад было 7, а сейчас уже 15. Ей 67 лет, она живчик такой, но в последние годы в животных погрузилась. Родители, когда стареют, они как дети становятся… И вот муж недоступен весь день, и она тоже. А я тут сижу. У меня ощущение, что это все просто сон. Наверное, организм так себя настраивает. Ощущение, что я резко вынырну из этого сна, и все будет как раньше.

Она долго рассказывает мне, как здорово жить в Шебекино, какая там природа, какие хорошие люди — и даже бродячие собаки все умные, дружелюбные и чипированные.

— А теперь мы все привыкли к минометным обстрелам. Ну я еще понимаю, когда там подстанции били, по мостам. Хотя бы логика ясна. Но теперь по домам бьют со всех сторон. Когда ночью рядом прилетело, я с кровати упала — такое ощущение что ядерная война началась. Такой звук был ужасный, просто жесть. Я не понимаю, почему авиация нас не защищает? И где наши войска? Вообще, мы здесь все очень злы на то, что нашу ситуацию так долго не замечали. Что-то в Подмосковье прилетело — это производит фурор. Что-то в Москву попало — все об этом говорят. Так ведь было? В новостях про Москву столько времени или про Донецк, а потом пару секунд: «Бу-бу-бу, а вот еще что-то в Белгородской области случилось». Ребята, ау, у нас тут вообще-то полная жесть. Но про других на первом месте — а про нас на втором. Хотя мы вообще-то тоже имеем значение.

— А когда надо было это заметить?

— Ой, у нас это все по нарастающей шло. Иногда слышишь взрывы, но думаешь, что это там, за границей. А потом в сентябре началось: «Представляешь, у нас в городе был прилет». Сначала удивляешься, а потом привыкаешь к этому. А потом прилетов больше, больше, больше. И когда думаешь, что хуже быть не может — вот оно еще хуже. И еще.

Я человек сильный, много в жизни пережила. Но когда ты слышишь, что начали «Градами» молотить совсем рядом с домом... Когда ты видишь, что у дома кусты посечены — муж осколки собирал, а в соседнем дворе торчит здоровая такая дура из асфальта... Тут понимаешь — надо уезжать.

И я вот не понимаю, зачем они это делают? Они уже показали себя, произвели фурор. Зачем им пустой город продолжать обстреливать? Там живут мирные люди. Делали люди ремонты, думали пожить наконец для себя — а теперь остались без ничего. А главное, неизвестно, что дальше будет. Полная неизвестность. Вы знаете, у меня муж, он сильный мужчина, он такой качок, серьезный человек. А вчера он весь день в этом ПВР плакал — я первый раз такое с ним видела. Потому что вся жизнь рухнула. Все планы на жизнь.

— А что вы теперь про эту ситуацию думаете?

Женщина задумывается.

— На самом деле я лояльно относилась... Я не очень вникала в политику — сама тяну свою лямку. У меня были претензии к власти какие-то, по своим жизненным моментам. Когда началась эта тема, я поначалу возвысила власть в своих глазах, потому что понимаешь, почему все это началось. Но когда такая ситуация здесь... Тут я, конечно, не понимаю происходящего. Еще месяц назад я политические передачи смотрела и рот открывала, а сейчас... Сейчас злость, и неприятно. Я понимаю, что они этого и добиваются, что хотят нас разозлить, внутри страны перессорить. Понимаю, но все-таки злость есть. И все равно думаю: лишь бы ядерная война не началась. У меня сыну под тридцать, он в другом регионе живет. Он не сбежал, нет, он давно уехал, работу там нашел. Но я вот думаю: если сейчас война, то он же не сможет никого убить. Он паука в комнате не прихлопнет, а на улицу выкинет. И стоит заговорить с ним о том, что происходит с родиной — он сразу: «Мам, ну ты шо...». Не знаю, такое ощущение, что он не взрослеет. И у нас таких пацанов много. Мы, может, неправильно их воспитывали...

— Почему вы думаете, что неправильно?

— Ну потому что они воспитаны на гаджетах, на играх. Это не то поколение, которое может нас защищать. А когда знаешь, как у них там воспитывают детей против нас — понимаешь: если столкнут наших детей и их детей, то их дети будут сильнее. Поэтому очень страшит, что все дальше продолжится.

— А вам как матери не страшно, что вашего сына могут отправить воевать?

— Ну, там же в армии смотрят, где какие люди важнее, правильно? Люди же разные... Я думаю, если бы моего забрали, он бы что-то строил. Или за компьютером что-то делал. Он ведь не такой человек, чтобы в окопе с автоматом сидеть. Его бы и не направили туда, правильно?

Я молчу и не понимаю, что на это ответить взрослому человеку. Потом осторожно объясняю, что армия — слишком огромная структура, которая не может учитывать пожелания каждого — иначе мало кто оказался бы в окопе с автоматом.

— У него здоровье плохое. И он без очков и не видит ничего,— настаивает женщина.— А вообще я до сих пор не верю, что это все происходит, понимаете? Мы же так с ними дружили, мы по юности ездили в Харьков каждую неделю, они к нам в Шебекино. Я сама с украинскими корнями ведь. И сейчас, когда видишь в ленте их публикации, просто не веришь, как нас теперь ненавидят. Как их против нас настроили.

— Может, они так ненавидят, потому что у них многие еще раньше беженцами стали?

Женщина упрямо поджимает губы и отвечает не сразу:

— Говорят, в одной банке красные муравьи и рыжие муравьи мирно живут. А если потрясти — они друг в друга вцепятся. Вот надо найти, кто эту банку трясет.

Я брожу по ПВР и вижу, что к вечеру большинству людей здесь совсем не до разговоров с журналистом. Подхожу к волонтерам спросить, как им кажется, кто из их подопечных хотел бы рассказать свою историю.

— А я сама из Шебекино,— говорит мне волонтер постарше.— Но мы уехали еще в том году, как первые обстрелы пошли. Решили, что раз такое дело, надо собраться и уезжать, уж слишком близко Шебекино к границе. Ну, не сразу переехали — вещи поначалу там остались, мы мотались постоянно на ту квартиру, тут же недалеко. А потом уже обжились в Белгороде, я работу здесь нашла. Теперь прихожу помочь землякам. Ведь случилось именно то, чего мы боялись. Боялись, уехали — и все равно до конца не верили. Так-то мы надеялись на власть, что нас защитят... до последнего дня надеялись...

Она молчит, потом говорит неестественно бодрым голосом:

— И сейчас надеемся, конечно. Конечно, нас защитят. А как иначе? Иначе тогда...

И не договаривает.

Понедельник

В воскресенье мы с коллегами ездили в Новую Таволжанку, где в тот день шли бои с зашедшей с украинской территории диверсионной группой. Тогда на окраине поселка мы встретили пенсионерку Лидию Алексеевну и ее мужа Сергея. Несмотря на обстрелы, они наотрез отказались уехать с нами в Белгород.

Днем в понедельник корреспондент «Лайфа» Андрей Тишин позвонил Лидии Алексеевне и узнал радостную новость — после очень неспокойной ночи пенсионеры все-таки решились уехать; их как раз привезли в «Белгород Арену». Едем к ним — увидеться и передать лекарств. Поднимаемся на второй этаж и слышим звук взрыва, сработала ПВО. Люди нервно оборачиваются к окнам.

Лидия Алексеевна нам очень рада. Она выглядит бодрее и уже заняла место в очереди на регистрацию беженцев. Ее номер далеко за сотню. Сергей тоже не такой молчаливый, как вчера. «Вы уехали, и дальше обстрелы были сильные очень,— рассказывает он.— Снаряды прямо над головой — ух, ух, ух! — осколки по крышам сыплются. Потом вечером видел, как мимо танки прошли. Вот мы переночевали так и решили: нет, все-таки надо ехать. Сосед Сашка позвонил, и с администрации прислали за нами "уазик". На нем доехали мы до Разумного, там пересели в желтый автобус к остальным — и вот так всех уже привезли».

Сергея перебивает мужчина из очереди. «Чего вы тут снимаете? Чего с телефоном ходите? — нервно спрашивает он на повышенных тонах.— Сейчас взрыв был только что, может это вы ракеты наводите! А ну уходите отсюда, я сейчас охрану позову!»

Я отхожу, чтобы не раздражать и без того издерганных людей. Подхожу к волонтеру. «Сегодня люди прямо из Новой Таволжанки едут,— говорит она.— Вон, видите, женщина сидит спокойная — платье в цветочек. Попробуйте с ней поговорить». Я подсаживаюсь к пожилой женщине.

— Мне сказали, что вы сегодня из Новой Таволжанки приехали. Как там сейчас?

— Там стреляют,— тихо отвечает она.— Мы прятались, ничего не видели.

— А когда все это началось?

— Да уж больше месяца. Нам предлагали уехать, председатель ходил по поселку. А я думала, что все быстро пройдет — ну, перетерплю. Я отказалась, а потом привыкла, стреляют и стреляют. А три дня назад как полетело — бух! бах! — аж кажную минуту. Моя хата так и подпрыгивала. И дым в небе, что-то горит постоянно... Тут уж мы с мужем забоялись, прятаться стали. Спасибо, сегодня солдатики нас вывезли.

— А что за солдаты?

— Вот я собралась идти до сельсовета, думаю, может там скажут, как уехать. А тут легковая машина с солдатами. В форме, в жилетах этих. Они спросили, чем помочь, и отвезли нас сюда, в Белгород. Хорошие ребятки. Сказали, с Москвы. Вот привезли меня, мужа, дочь... А сын остался дома, не захотел уезжать. Говорит: запишусь в армию, буду дом защищать. Не вздумай, говорю, тебе под шестьдесят, какая армия? Сиди дома и ходи к нам, курочек моих корми. Так я переживаю за курочек! Муж вот занимается документами, а я сижу и думаю: как там сын, как там котик, как там курочки...

Я спрашиваю ее имя.

— Можно Ольга. А вообще я Онна. Я ж не русская.

— А откуда вы?

— Я из Литвы, из Каунаса. В 18 лет вышла за русского и вот в России живу. Раньше постоянно туда ездила, и переписывались, и созванивались, пока было с кем. А потом связь как-то прервалась. Они же против нас тоже воюют, против русских. Как будто им с нами плохо жилось, правда?

— Мне кажется, что это вам лучше знать. Я ведь не литовец.

— Да, я уже сама стала русская, за столько-то лет. Хоть в паспорте и написано «литовка». Говорю по-русски; раз я тут живу, значит, так и надо разговаривать. И думаю тоже по-русски.

Я спускаюсь на первый этаж; там все по-старому — дети играют в настольную игру, взрослые выбирают одежду и рассматривают книги. Напряженная женщина в халате берет большого синего медведя — у ее ребенка сегодня будет хорошее настроение.

Возле койки аккуратно раскладывает вещи молодой мужчина, настоящий модник: крашеные в белый волосы, стильные брюки, очки с яркими желтыми стеклами. Рядом смирно сидит маленькая белая собака — померанский шпиц.

— Вы тоже из Таволжанки?

— Нет, я из Шебекино. Вот только приехал. Все надеялся родителей уговорить уехать, а они ни в какую. Ну и я решил: сколько можно ждать. Сегодня утром смотрю: «Пятерочка» горит, маслозавод горит... Надо ехать. В конце концов мне уже два раза разбомбили хату.

— Как так?

— Ну вот 31 мая в наш дом прилетел снаряд, как раз мою квартиру задело. Милицию в тот же день первый раз разбомбили, кажется. Я нашел другую квартиру — и через пару дней туда снаряд тоже прилетел.

— Как будто кто-то за вами прицельно охотится,— глупо шучу я.

— Да нет, просто город маленький, а лупят по нему много,— серьезно отвечает мужчина.— Понятно, что у них какие-то конкретные цели есть — та же милиция. Но снаряд по пути полета от цели отклоняется. Нас в Telegram-каналах с Донецком сравнивают, но Донецк большой город. А у нас когда ночью прилетает два пакета «Града», это ж, получается, 80 штук ракет! 80! Ну это ж... Для маленького города это ж уже перебор! Я, когда ехал сейчас, то видел дырки от «Градов» и по дороге, и рядом. Там блокпост, это, наверное, их цель основная, поэтому они ее обрабатывают максимально. И угадать невозможно, чтобы безопасно по дороге проехать. Как повезет.

— И вот по такой дороге вы поехали...

— Да там все равно люди ездят. Прямая дорога перекрыта, но проселками можно выехать-въехать. Кто за хозяйством смотрит, кто родным помогает. Там ведь очень много осталось стариков. Они... они пустили корни и поэтому идут в отказ. Бесполезно их уговаривать уехать. Только если принудительная эвакуация, я считаю, правительству стоило бы подумать над этим. Просто чтобы вывезти оттуда людей. Вот моих родителей никто не смог уговорить — а им звонили по десять раз на дню. Родственники из Москвы зовут к себе, они ни в какую. Из Курска звонят, дом есть, приезжайте, живите. Нет, ни в какую.

— А что вы теперь про все это думаете?

Мужчина молчит, потом нехотя отвечает:

— Да кто я такой, чтобы о чем-то таком думать. Там наверху есть люди, которые об этом думают. А я... я думаю, что это все плохо. Кто-то еще думает разве, что это хорошо? Я что-то не уверен. Может только те, кто далеко живет... Но я вам скажу, что у нас в Шебекино не «теперь» это началось. Это началось еще осенью, когда сгорел магазин на рынке от «Града». Это было днем, в субботу, когда люди пошли на рынок. Они били по подстанции, которая рядом находится. Но «Град» не долетел и попал в рынок. Два человека тогда погибли. Но кто про это слышал? Кому это интересно... кроме тех, кто там живет? Ладно, главное сейчас, чтобы родители выжили.

Я прошу у него телефон родителей — вдруг мы с коллегами еще поедем в Шебекино и сможем завезти еды.

— Да с едой вроде бы все нормально,— говорит он.— Там военные ездят, привозят еду оставшимся. Я для этого повесил на ворота табличку «Здесь живут люди».

Он произносит эти слова очень буднично, спокойно — а я весь холодею внутри. Потому что я видел эту надпись десятки раз — на домах в Мариуполе и в других местах, где шли боевые действия.

Теперь она появилась и в Шебекино.

Александр Черных, Белгород