Иван Сухов об ошибках восприятия, сделанных в августе 2008 года, да так и не исправленных

Пятнадцать лет назад, в ночь на 8 августа 2008 года, началась война в Южной Осетии, а следом за ней — российская операция по принуждению к миру. Фактически — первый, но, как оказалось, не последний открытый вооруженный конфликт между постсоветскими странами, в котором участвовала Россия.

Как тогда, так и сейчас, оптика, через которую конфликт наблюдали и в Москве, и на Западе, была, мягко говоря, небезупречна. Многие вещи и явления были не тем, чем казались. Возможно, в ряде случаев искажение было обусловлено желанием видеть мир лучше, чем он есть, но в итоге это скорее способствовало конфликту, чем его разрешению.

Прежде всего многим и в Москве, и на Западе казалось, что вступление России в войну немыслимо,— и когда оно произошло, это стало шоком. Автор этих строк провел немало времени в журналистских командировках в Южную Осетию, вечером 7 августа в течение нескольких часов следил из редакции за совещаниями смешанной контрольной комиссии (так назывался трехсторонний осетино-грузино-российский миротворческий инструмент), разбиравшей последние факты открытия огня обеими сторонами, и был уверен, что к утру результатом будет обязывающее решение об общем прекращении огня. А утро застало нас всех на войне: с полуночи по Цхинвалу начали бить грузинские РСЗО, но позвонившие мне одними из первых европейские коллеги считали, что с ума сошло российское руководство, двинувшее через Рокский перевал части 58-й армии. И даже когда первый шок прошел, «пятидневная война» августа 2008 года и последующее признание независимости Абхазии и Южной Осетии воспринимались на Западе (а отчасти и в Москве) как эксцесс российского руководства.

Ошибки восприятия громоздились друг на друга, воспроизводили сами себя — тем более убедительно, что они подпитывались в том числе экспертными знаниями. Например, была (и остается) широко распространена на Западе точка зрения, будто Южная Осетия и Абхазия с самого начала — а вернее чуть ли не с конца 1980-х — были «криптоколониями» России, политической манипуляцией, направленной против грузинской независимости.

Сам факт принадлежности Москвы, Цхинвала, Сухума и Тбилиси до 1991 года к одному общему государству не казался помехой такой интерпретации, как сейчас он не мешает трактовкам конфликта Москвы и Киева.

Жители Южной Осетии и Абхазии как бы исключались из такого описания реальности как самостоятельный субъект — их нежелание жить в грузинском государстве было очень удобно считать «наведенным» извне и объяснять «злой волей» Москвы. Сейчас в такое же положение ставятся жители Крыма и Донбасса, отказывающиеся ассоциировать себя с Украиной: ни из Киева, ни с Запада они, судя по всему, в упор не видны.

В отношении Абхазии и Южной Осетии такая интерпретация отчасти опиралась на историю политического противостояния в позднем СССР, где Михаил Горбачев, пытаясь любыми способами ослабить набирающих политический вес глав союзных республик, фактически предложил входящим в их состав автономиям уравняться в статусе с республиками и вместе с ними двигаться навстречу подписанию нового союзного договора, который должен был спасти Союз путем его переучреждения. В этом смысле Москва действительно оказалась одним из соавторов, а скорее идеологическим спонсором отделения Южной Осетии и Абхазии от Грузии. Но говоря об этом, легко забывают, что в тот момент в Москве быстро формировалось двоевластие: Москва была одновременно столицей СССР и столицей России. Абхазия и Южная Осетия, убедительно голосуя на референдуме в марте 1991 года за сохранение СССР, ориентировались на союзную власть, а Бориса Ельцина, приезжавшего в Казбеги встречаться со Звиадом Гамсахурдиа, считали предателем.

Когда Советского Союза не стало, ни Южная Осетия, ни Абхазия отнюдь не захотели присоединиться к Грузии, как это, вероятно, было бы, если бы их стремление к независимости от Грузии было только результатом политической манипуляции Москвы. И в Южной Осетии, и в Абхазии грузинские власти попытались решить вопрос силой, в результате чего Россия была вынуждена ввести в зоны обоих конфликтов миротворческий контингент и долгие годы терпеливо быть генеральным спонсором поддержания мира, в то время как часть политиков в Грузии трактовали эти усилия как оккупацию.

Ошибочно было считать, что Россия не пойдет на признание Южной Осетии и Абхазии, руководствуясь чем-то вроде китайской логики: не поддерживать сепаратизм и ирреденту нигде за пределами своих границ, чтобы не создавать вдохновляющего примера для потенциальных сецессионистов внутри.

Точно так же ошибочно считать, будто признание Абхазии и Южной Осетии — это якобы ответ России на западное признание Косово. Ситуация на собственном Северном Кавказе у России была не самой благоприятной для каких бы то ни было демонстраций: 2008 год всего на три года отстоял от последней крупной операции боевиков (нападение на Нальчик, 2005 год) и на четыре — от года, который едва не стал для Северного Кавказа роковым: в 2004-м боевики напали на Ингушетию, едва не отбили у федеральной армии Грозный накануне президентских выборов в Чечне, избранный на них президент Ахмат-хаджи Кадыров погиб в результате теракта, а в сентябре произошла трагедия с заложниками в Беслане.

Тем не менее Россия пошла на признание Южной Осетии и Абхазии, оказавшись по итогу пятидневной войны единственным гарантом их военной безопасности. Несмотря на почти ежедневные обвинения в оккупации, до сегодняшнего дня Россия ни разу не проявляла намерений пересмотреть это решение в сторону более тесной интеграции республик, в том числе и после присоединения Крыма и новых территорий на Украине.

Разногласия по статусу Южной Осетии и Абхазии являются камнем преткновения российско-грузинских отношений: любые шаги стран навстречу друг другу заканчиваются там, где начинаются разговоры о статусе. И тем не менее это не значит, что шаги эти заканчиваются, не начавшись: между странами существует интенсивный товарообмен, есть общие бизнес-проекты, российские туристы едут в Грузию так же охотно, как осенью 2022 года делали это стремившиеся избежать частичной мобилизации. Сочинская Олимпиада 2014 года (через шесть лет после войны) не могла не потребовать оперативного взаимодействия российских и грузинских силовиков, и ему не помешали попытки части грузинского политикума активизировать к Играм вопрос о геноциде черкесов в Российской империи.

В нынешней ситуации грузинский истеблишмент расколот по критерию отношения к России и ее действиям на Украине, и тем не менее в стране пока хватает политических сил, стремящихся избежать заморозки отношений.

Точно так же и Россия сохраняет интерес к поддержанию сложившегося положения вещей, не поддаваясь на периодически звучащие со стороны Южной Осетии призывы уравнять ее в статусе с Крымом.

Наконец, ошибочно было видеть эксцесс в российских решениях августа 2008 года. Теперь после присоединения Крыма и на фоне спецоперации на Донбассе только слепой может не увидеть последовательности. Искать ее начальную точку можно в Мюнхенской речи Владимира Путина в 2007 году, вызванной в том числе воодушевленным обсуждением на Западе ближайших натовских перспектив для Грузии и Украины. Собственно, с учетом этих деклараций о намерениях еще в 2008 году удивление западных наблюдателей, высказанное поутру 8 августа и далее, означало либо лицемерие, либо неспособность воспринимать любую точку зрения кроме собственной.

Политическая история, в которую, вообще говоря, вредно углубляться в процессе урегулирования конфликтов, потому что все конфликты разные, а каждый шаг каждой из сторон чаще всего обусловлен предыдущим шагом оппонента, дает нам возможность заглянуть и дальше, в богатый на события 1991 год. Соглашаясь с демонтажем Союза и будучи одним из его участников, Россия тем не менее не собиралась признавать себя безмолвным и безучастным наблюдателем перехода ее ближайших соседей в состав объединений и союзов, участником которых она сама не является. 24 августа 1991 года, через три дня после провала попытки переворота ГКЧП, Верховный совет Украинской ССР принял Акт провозглашения независимости. В России были слишком заняты своими собственными делами, связанными с почти обвальным разрушением союзных структур управления.

Тем не менее 27 августа в «Российской газете» вышел короткий комментарий президентского пресс-секретаря Павла Вощанова: «Российская Федерация не ставит под сомнение конституционное право каждого государства и народа на самоопределение. Однако существует проблема границ, неурегулированность которой возможна и допустима только при наличии закрепленных соответствующим договором союзнических отношений. В случае их прекращения РСФСР оставляет за собой право поставить вопрос о пересмотре границ. Сказанное относится ко всем сопредельным республикам, за исключением трех прибалтийских, государственная независимость которых уже признана Россией, чем подтверждена решенность территориальной проблемы в двусторонних отношениях».

Разумеется, это как раз случай, когда цитата «выдернута из контекста» ряда дальнейших решений. Было бы, пожалуй, натяжкой и излишним обобщением рассматривать как части целого конфликты в Южной Осетии, Абхазии, в Крыму и на Донбассе. С окраин Цхинвала в 2008 году российское командование совершенно точно не различало скайлайн «Азовстали». Даже географически близкие и почти синхронные южноосетинская и абхазская ситуация в деталях отличаются друг от друга до степени, делающей обобщения сомнительными.

Но без 2008 года, вероятно, не было бы ни 2014-го, ни 2022-го. И раз так, то к деталям тем более как раз и стоило бы присмотреться, а ошибки — учесть.

Особенно если хочешь действительно понять конфликт и добиться его разрешения, а не сводить все к проблеме этического выбора стороны в вымышленном мире, где абсолютное добро противостоит абсолютному злу, где распад СССР якобы раз и навсегда мирно завершился вывозом советского ядерного оружия из бывших союзных республик в Россию, а любая российская попытка пересмотреть условия и рамки, складывающиеся после этого распада,— это эксцесс, неприемлемый ревизионизм и в целом недопустимое поведение. Мир не обязан быть тем, чем он вам кажется, даже если вы достигли в нем больших успехов. Только детям достаточно закрыть глаза, чтобы не видеть того, что для них опасно, неприятно или просто не нравится.