Для чего представитель Кремля встречался с видным оппозиционером

100 лет назад, 13 августа 1923 года Политбюро ЦК РКП(б) одобрило поездку за границу для переговоров с лидерами русской оппозиции уполномоченного по особо важным поручениям при Реввоенсовете Республики Е. А. Беренса; формально речь шла о примирении оппозиционеров с властью, но для обеих сторон это было лишь маскировкой истинных целей.

«Выдающийся во всех отношениях»

То, что представители самого непримиримого крыла русской оппозиции обратились с предложениями об установлении контактов именно к Е. А. Беренсу, было одновременно и логично, и странно.

Вполне естественным такой выбор выглядел потому, что этот морской офицер с 1904 года пользовался всеобщим уважением на флоте, в армии и во всей России — после сражения с японской эскадрой крейсера «Варяг», где он служил старшим штурманским офицером, и канонерской лодки «Кореец». В начале боя лейтенант Е. А. Беренс получил контузию, но отказался покинуть пост, а после возвращения в Россию получил высокую награду:

«В воздаяние геройского подвига, оказанного крейсером 1-го ранга "Варяг" и мореходною канонерскою лодкою "Кореец" в бою при Чемульпо 27 января сего года с неприятелем, значительно превосходившим их силой и числом, Государь Император соизволил пожаловать… орден св. Георгия 4-й степени».

В последующие годы Е. А. Беренс продвигался по службе во флоте и в 1910 году получил назначение в Морской генеральный штаб (МГШ), началась его служба в военно-морской разведке — русским морским агентом, как тогда именовались военно-морские атташе, в Германии и Голландии. С началом Первой мировой войны он вернулся в Петроград в МГШ, а летом 1915 года капитана 2-го ранга Е. А. Беренса, имевшего уже весьма солидный опыт специалиста-разведчика, назначили морским агентом в Италии.

Самой удачной его операцией на новом посту считалась вербовка чиновника итальянского МИДа, имевшего полный доступ к поступавшей в министерство шифрованной переписке.

Очень ценились в российской столице и оценки Е. А. Беренса, основанные на собранной информации и личных наблюдениях, которые позволяли понять, почему итальянские армия и флот, мягко говоря, не вполне успешно воюют с германскими и австрийскими противниками. К примеру, работу итальянского военно-морского командования он описывал так:

«Люди все как будто очень заняты, но, если подойти хоть немного поближе к какому-нибудь делу — оказывается, что никто ничего не знает и его всегда только собираются еще сделать. Время не ценится абсолютно и не заметно никаких следов организации, несмотря на то что декретов, положений и приказов — целая гора».

Так что в представлении МГШ о нем говорилось:

«Выдающийся во всех отношениях офицер этот заслуживает быть особо отмеченным и представляется к производству за отличие по службе в капитаны первого ранга».

«Хороший дипломат»

10 апреля 1916 года Е. А. Беренс получил чин. В следующем году, уже после Февральской революции, он вернулся в Россию и был назначен руководителем военно-морской разведки. А после прихода к власти большевиков стал выборным начальником МГШ, или Генмором, как его начали называть.

Событие это и тогда, и позднее трактовали по-разному. Одни утверждали, что Е. А. Беренс сразу и однозначно признал советскую власть и принял ее сторону, другие считали, что этот кадровый морской офицер и разведчик пытался уберечь от развала российский флот, а военно-морскую разведку — от ликвидации и исключительно поэтому решил сотрудничать с большевиками.

В пользу последней версии свидетельствовало то, что он всеми силами старался сохранить агентурные сети военно-морской разведки даже после того, как в декабре 1917 года новая власть решила отказаться от них:

«Вскоре после Октябрьской революции,— писал Е. А. Беренс,— по настоянию бывшего тогда комиссаром Генмора Раскольникова и по постановлению Морской коллегии была упразднена вся ведшаяся до того времени Генмором разведка.

Причиной этого выставлялось недоверие комиссаров и коллегии к агентурному составу разведки».

Чтобы пресечь попытки Е. А. Беренса сохранить разведывательные сети, их перестали финансировать, и британское Адмиралтейство настоятельно предложило взять этих агентов под свою опеку. Выбор был невелик — бросить агентов на произвол судьбы или согласиться. И в результате в феврале 1918 года начальник МГШ отдал распоряжение, в котором говорилось:

«По соглашению с Адмиралтейством передать им в полное распоряжение все наши организации со всем личным составом».

Много позднее это решение Е. А. Беренса стали рассматривать едва ли не как измену Родине. Однако в тот момент новый руководитель армии и флота Л. Д. Троцкий не только одобрил эти действия, но и — в апреле 1918 года — включил начальника Генмора в состав недавно созданного Высшего военного совета в качестве «члена-специалиста по военно-морским делам». Осенью того же года этот орган стал называться Революционным военным советом Республики (Реввоенсовет, РВСР), членом его был и И. В. Сталин.

Л. Д. Троцкий и Е. А. Беренс совместно с британской разведкой тогда же разрабатывали план выведения из строя кораблей Балтийского флота в случае возникновения реальной угрозы захвата Петрограда и Кронштадта германскими войсками. И это тоже позже ставилось им в вину. Противодействием советской власти считали и то, что начальник Генмора начал привлекать на службу нелояльных новой власти морских офицеров, хотя делал он это совершенно открыто и, объясняя свои действия, писал:

«Политические убеждения служащих Генмора не мешают им продолжать работу для общенародной и общегосударственной цели».

При этом он сам, собственным примером, постоянно доказывал правильность этой мысли. В апреле 1919 года Е. А. Беренса назначили командующим морскими и речными вооруженными силами республики, и он занимался не только формированием речных и озерных флотилий, сыгравших немалую роль в победе Красной армии в Гражданской войне, но и лично с флагманского парохода руководил действиями Волжской флотилии во время боев за Царицын (сегодня — Волгоград).

В следующем, 1920 году, его перевели на должность уполномоченного по особо важным поручениям при Реввоенсовете Республики. По поводу этого служебного перемещения существует немало версий, но очевидно одно: Е. А. Беренс был нужен советским вождям в качестве специалиста и эксперта в ходе мирных переговоров с приграничными странами, о чем «Известия» писали:

«Исключительная компетентность Е. А. Беренса в той части внешнеполитических вопросов, которые касаются проблем маринизма, естественно, выдвинула его на внешнеполитическую работу с того момента, когда начались первые мирные переговоры в 1920 году.

С этого периода Е. А. сделался постоянным участником всех наших делегаций на разного рода международных собраниях, касавшихся морских вопросов».

При этом время от времени снова и снова возникал вопрос о политических убеждениях Е. А. Беренса. Так, комиссар при командующем Морскими силами И. Д. Сладков 1 июня 1921 года писал о Е. А. Беренсе заместителю председателя Реввоенсовета Э. М. Склянскому:

«Хороший дипломат, но человек определенно кадетских убеждений».

Однако ввиду пользы, которую он приносил, на обвинения подобного рода в Реввоенсовете и в Кремле не обращали особого внимания. Ведь, к примеру, на Лозаннской конференции, начавшей свою работу 20 ноября 1922 года, именно уполномоченный по особо важным поручениям при Реввоенсовете, используя отработанные в военно-морской разведке навыки, устанавливал контакты с представителями стран—противниц РСФСР, проводил с ними предварительные закулисные обсуждения и готовил почву для их официальных встреч с наркомом по иностранным делам Г. В. Чичериным.

Так что очень скоро деятельность Е. А. Беренса стала объектом пристального и крайне недоброжелательного внимания со стороны живших в эмиграции лидеров российской оппозиции.

«Являясь их агентом в Германии»

10 мая 1923 года в Лозанне был застрелен член советской делегации на конференции, полномочный представитель РСФСР в Италии В. В. Воровский. Его убийца — бывший русский офицер, участник Гражданской войны и ярый противник большевиков Морис Конради — охотно давал показания и среди прочего рассказал, что убил В. В. Воровского лишь потому, что ему не удалось подобраться к тем, кого он называл «лидерами большевиков»,— Г. В. Чичерину и Е. А. Беренсу.

Считалось, и небезосновательно, что заказчиком этого убийства был самый деятельный из лидеров русской эмиграции — бывший лидер партии «Союз 17 октября», председатель III Государственной думы, военный и морской министр Временного правительства А. И. Гучков. Он с самого начала Гражданской войны проявлял максимальную активность в любых делах, способных навредить советской власти. А. И. Гучков участвовал в подготовке и проведении наступления армии генерала от инфантерии Н. Н. Юденича на Петроград, появлялся он и в Крыму, где помогал улучшить снабжение войск генерал-лейтенанта барона П. Н. Врангеля и установил с ним доверительные отношения.

А главное, постоянно пытался объединить разрозненные и находящиеся в непрерывной конфронтации оппозиционные Кремлю силы. Причем далеко небезуспешно. Еще 1 октября 1920 года ВЧК получила агентурный доклад, в котором о деятельности А. И. Гучкова говорилось:

«Группа Александра Ивановича Гучкова за последнее время начала развивать усиленную деятельность…

Гучков уже давно пытается создать что-либо самостоятельное за границей, с каковой целью он жил в Париже, Мюнхене и Берлине.

Одно время Гучков пользовался большим доверием англичан, являясь их агентом в Германии, в то время Гучков пользовался доверием со стороны немцев, которые считали его германофилом и человеком, через которого можно было достигнуть многое (так в тексте.— "История") у англичан. Одно время, когда Англия боялась чересчур усиливающегося влияния французов в Польше и шел общий разговор об интервенции в России, Англии было желательно создание военного кулака под своим влиянием на фланге у Польши, и Гучков получил такую задачу: добиться организации литовской армии, а параллельно с ней и русских отрядов в Литве».

А. И. Гучков, как отмечалось в том же докладе, пользовался доверием и у французов. А благодаря таким связям у него появилось самое необходимое для объединения антибольшевистской оппозиции:

«Гучков все время располагал деньгами, на которые содержал своих агентов».

Основной целью всей этой деятельности была подготовка военного переворота в России, для чего офицеров-эмигрантов уговаривали возвращаться домой, внедряться в армию и органы власти. За рубежом готовились кадры для занятия административных постов в обновленной стране и командных должностей в армии и флоте.

А в декабре 1920 года в ВЧК получили сведения о том, что А. И. Гучков все-таки имеет шанс объединить все разрозненные оппозиционные группы.

Но на его пути и тогда, и позднее возникало одно и то же препятствие — его собственное прошлое.

Офицеры монархических убеждений, и не только они, не могли простить бывшему главе октябристов ни его речей в Думе, ни тем более его участия в принуждении императора Николая II к отречению, ни, самое главное, его роли в качестве военного и морского министра Временного правительства в развале российских армии и флота. Но, несмотря ни на что, А. И. Гучков продолжал делать все от него зависящее для свержения власти большевиков.

И вдруг в конце весны 1923 года он передал Е. А. Беренсу предложение встретиться и обсудить важные вопросы, в числе которых туманно упоминалось примирение с большевиками и возвращение в Россию. Уполномоченный по особо важным поручениям при Реввоенсовете немедленно написал об этом письмо руководству. Но члены Политбюро ЦК РКП(б), обсуждая этот вопрос 9 июня 1923 года, не приняли никакого определенного решения.

Однако в тот же день в Болгарии произошло событие, заставившее их взглянуть на ситуацию с иной точки зрения.

«Переворот явился полной неожиданностью»

«В ночь с пятницы на субботу,— сообщала близкая к А. И. Гучкову берлинская газета "Руль",— кабинет Стамболийского был свергнут.

В 3 часа ночи войска проникли в здание правительственных учреждений. Находящиеся в Софии члены кабинета и ряд депутатов были арестованы. Арестованы также находящиеся в Софии крестьянские лидеры.

У власти новый кабинет с профессором Цанковым во главе.

В Софии объявлено исключительное положение. По улицам города расхаживают военные патрули. Население, для которого переворот явился полной неожиданностью, осталось спокойно. Столкновений и кровопролития не было».

Та же газета со ссылкой на безымянных собственных корреспондентов сообщала такие детали переворота, которые, скорее всего, могли знать только его участники: как именно втянули в участие в перевороте отдельные части, как все-таки пришлось усмирять один полк болгарской армии, поддержавший правительство, как расстреляли непокорного начальника полиции. И это наводило на подозрения, конкретизировавшиеся, после того как стали доступны архивы антибольшевистских организаций и болгарского правительства.

Проблема заключалась в том, что правительство Александра Стамболийского в последний год своего существования ввело массу ограничительных мер для эвакуированных в Болгарию из Крыма русских солдат и офицеров армии. И 25 декабря 1922 года А. И. Гучков писал барону П. Н. Врангелю:

«Насильственный переворот является единственным и последним средством спасти русский контингент в Болгарии».

А. И. Гучков предложил конкретный, готовившийся им не один месяц вариант действий, детали которого дорабатывались на месте русскими офицерами и болгарскими противниками правительства из числа действующих и отставных военных. Но, учитывая крайнюю непопулярность бывшего военного и морского министра Временного правительства среди русских военных, его участие в деле тщательно скрывалось бароном П. Н. Врангелем.

После успешного воплощения своего плана в жизнь А. И. Гучков решил получить дополнительный эффект — пропагандистский. И в передовой статье газеты «Руль» от 12 июня 1923 года говорилось:

«Если при этом они видят, с какой неожиданностью и легкостью эти перевороты совершаются, то нетрудно догадаться, как чувствуют себя русские большевики».

В итоге А. И. Гучкову удалось впечатлить кремлевских руководителей. Существует версия, что после переворота в Болгарии в Кремле возникла мысль повторить этот опыт с помощью автора идеи в Литве и Польше силами русской военной эмиграции. А марионеточные правительства после этого должны были бы пропустить Красную армию через свою территорию для советизации Германии.

Но документами подтверждается только одно.

После болгарских событий к предложению А. И. Гучкова о переговорах отнеслись с полной серьезностью, и 13 августа 1923 года Политбюро приняло решение с высшим грифом секретности «Особая папка»:

«Принять предложение т. Сталина:

Разрешить т. Беренсу выехать в Берлин и переговорить с упомянутыми в письме лицами исключительно от своего имени, заявив им, что он, Беренс, может передать Российскому правительству их предложение о переговорах лишь после того, как узнает о них, о их действительных намерениях и сообщит об этом Правительству. Цель переговоров Беренса исключительно информационная, разведочная. Беренс должен выяснить:

1. количество сил, имеющихся у них в распоряжении (военных, прежде всего, и гражданских;
2. состав группы Гучкова, связь ее с промышленниками, размер их капиталов и план их применения в России;
3. мотивы их обращения к Российскому правительству (не вынуждает ли к этому Франция или какая-либо другая страна);
4. почему они говорили о войне с Польшей, что они могут сообщить насчет войны, какие у них есть документы;
5. условия их примирения с Советской властью, добиться письменного изложения этих условий за подписями для высылки в Москву.

Беренс должен с самого начала сказать, что говорит с ними исключительно от своего имени и без ведома Российского правительства. Никакие заявления, налагающие на Беренса какие-либо обязательства, Беренс не должен делать. Никаких письменных заявлений и обещаний не должно быть. Немедленно после переговоров Беренс присылает в Москву отчет о переговорах».

«Производят только займы»

Однако не только переговоров, но и сколько-нибудь серьезного зондирования позиций не получилось, поскольку А. И. Гучков, как и его собеседник, имел чисто «исключительно разведочные» цели. Так что Польша, польская армия и война, учитывая обостренный интерес в Кремле к этим темам, упоминались в качестве завлекающего на встречу элемента.

После беседы с Е. А. Беренсом А. И. Гучков упомянул об этой встрече в разговоре с основателем и ответственным редактором газеты «Руль» И. В. Гессеном, который 30 ноября 1923 года записал в дневнике:

«Гучков сам рассказывал мне, что к нему приезжал один из его наиболее видных и ответственных сотрудников по военному министерству (Временного правительства) для переговоров о возвращении на Родину. Вслед за этим пришлось видеть письмо Троцкого к упомянутому сановнику, письмо, в котором Троцкий предлагал ему вернуться в Россию, оборвав переговоры с эмиграцией».

Но А. И. Гучков кривил душой, даже беседуя с ближайшим соратником.

На случай возникновения претензий у других видных эмигрантов он пытался представить дело так, будто предложение о возвращении исходило от Л. Д. Троцкого, хотя инициатором встречи с Е. А. Беренсом был он сам. Для этого же он назвал гостя из Москвы своим бывшим сотрудником по министерству, хотя перестал быть военным и морским министром 5 мая 1917 года, а Е. А. Беренс вернулся из Италии в Россию 3 июня 1917 года. Так что А. И. Гучков знал его лишь по донесениям, а если и встречал позже, то точно не в качестве своего подчиненного.

Не исключено, что советский представитель выяснил: той же осенью крупное русское офицерское объединение в Королевстве сербов, хорватов, словенцев (ставшем позднее Югославией) направило письмо барону П. Н. Врангелю, с протестом против того, что А. И. Гучков и прочие «застрельщики революции» пытаются «опять оседлать армию». А это означало, что в его распоряжении, по сути, нет серьезных военных сил.

Опытному разведчику вряд ли потребовалось много усилий, чтобы узнать, сколько насчитывалось в Европе не растерявших богатства российских нуворишей. Но большинство из них либо совсем не интересовались политикой, либо не желали тратить деньги на грандиозные проекты лидеров оппозиции по свержению советской власти. А положение подавляющего большинства остальных предпринимателей-эмигрантов точнее всего описал член известной купеческой семьи М. Д. Бахрушин:

«Многие из бывших промышленников, к нашему глубокому сожалению, если и производят что-либо, то только займы, если торгуют, то только с лотка, и те, кто совершал когда-то крупные сделки, совершают их теперь с собственной совестью, ибо нужда заставляет не всегда разбираться в способах к добыванию средств существования».

И все это стало дополнительным подтверждением решающей роли крупных держав в финансировании деятельности А. И. Гучкова.

По существу Е. А. Беренс задание выполнил. Достигнутой считал свою цель и А. И. Гучков. Он счел, что самим фактом отправки уполномоченного по особо важным поручениям при Реввоенсовете для встречи с ним Кремль выдал свою слабость. А потому, как он писал 28 октября 1923 года барону П. Н. Врангелю, «возможности для революционной работы... и, в частности, для организации террора имеются налицо». И акции подобного рода смогут сокрушить власть — «рухнет престиж, распадется дисциплина, исчезнет покорность».

Он не подозревал, что уже давно взаимодействует в России с подпольем, созданным чекистами. И, увеличивая активность своих действий, лишь помогает подчиненным Ф. Э. Дзержинского.

Е. А. Беренс продолжил свою дипломатическую работу, а в следующем, 1924 году, вернулся к привычному делу — его назначили военно-морским атташе СССР в Великобритании, а в следующем году — одновременно и во Франции. В 1926-м его отозвали в Москву, где он активно участвовал в считавшемся тогда важнейшим деле — подготовке всеобщего сокращения вооружений. Но вскоре Е. А. Беренса начало подводить здоровье, и в январе 1928 года его положили в госпиталь.

Е. А. Беренса не стало 7 апреля 1928 года.

«Болезнь,— говорилось в некрологе,— помешала ему поехать на последнюю сессию комиссии по разоружению, но он, уже лежа в постели, давал советы и указания при подготовительных работах».

Но могла ли окончиться по-другому его встреча с А. И. Гучковым? Вряд ли. Ведь и власть в России, и реальная, а не бутафорская оппозиция веками хотят друг другу только одного — смерти.

Евгений Жирнов