Какой помощи не хватает российским семьям в трудной жизненной ситуации

2024 год объявлен в России Годом семьи. Директор благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская рассказала спецкору «Ъ» Ольге Алленовой, почему государственных мер поддержки семей недостаточно и чего этой системе не хватает.

«Кого и зачем вы зовете рожать, если человека, который уже это сделал, вы не обеспечили жильем?»

— В последнее время власти постоянно говорят о проблемах демографии и необходимости повышения рождаемости. Как вы думаете, тех мер, которые сегодня существуют для поддержки семей, достаточно для того, чтобы в России больше рожали?

— Конечно же, недостаточно. Более того, требования, которые государство предъявляет к семье, часто запредельные. Я вижу огромную проблему в том, что люди, принимающие решения, ориентируются на себя и на свой круг — богатых, высокообразованных, цифровизированных людей. И они всю страну воспринимают как себя и свой круг. Мне очень хочется каждый раз взять их и повозить по селам, чтобы они увидели реальную жизнь. Наши подопечные семьи в регионах — это в основном семьи с очень низким уровнем образования. У многих только средняя школа. Да, у многих есть смартфоны, но они не умеют ими пользоваться полноценно и не могут разобраться с порталом «Госуслуги». Больше половины наших клиентов даже не знают, как установить это приложение, как зарегистрироваться там и оформить какие-то льготы онлайн. Они по старинке ходят везде с бумажками, они так привыкли и будут так делать дальше. Еще есть территории, где вообще нет интернета. Одна наша семья подопечная живет в селе, домашний интернет там провести невозможно, мобильного хватает только на мессенджеры. А приложение «Госуслуги» требует высокоскоростного интернета. Но наши чиновники не понимают, что страна у нас неоднородная и что в помощи нуждаются в основном именно те люди, у которых есть сложности с образованием, технической грамотностью.

Люди, у которых все прекрасно, на свой айфон установили «Госуслуги» и одной кнопкой получили то, что им государство должно, хотя чаще всего эти люди и не нуждаются в госпомощи — по крайней мере, для них это не вопрос выживания.

Социальное расслоение сейчас растет на глазах. Увеличивается разница между людьми, которые могут себе позволить многое, имея высокий уровень социальных компетенций и образования, и людьми, у которых ничего этого нет. Но человек, живущий в Москве и работающий в министерстве, часто не видит и не понимает этого. Даже если он отправляется в командировку в регионы, там он, скорее всего, тоже ездит по организациям, а не в гости к нищим семьям, живущим в селах. Очень часто они не видят реальных людей на земле.

Мы как-то навещали семью, у которой отобрали детей. У мамы восемь детей, они живут в крошечной мазанке, по сути, в бараке, и их жилое пространство — это кухня и комната, где живут мама с сожителем и восемь детей. Двухэтажные нары, кто-то спит на кухне. И в этих условиях кто-то еще умудряется иметь к ней претензии. В этом случае государство может иметь претензии только к себе — оно что-то бесконечно говорит о демографии, но вот у вас есть женщина, она родила восемь детей, и они живут в ужасных условиях. Кого и зачем вы зовете рожать, если человека, который уже это сделал, вы не обеспечили жильем?

— А что говорит региональное руководство об этой семье?

— Когда мы обсуждали ее с соцзащитой, то настаивали на том, чтобы ей выделили жилье. Но нам сказали, что у них такой возможности и ресурсов нет. Если вы утверждаете, что дети и семья являются ценностью, то разберитесь сначала с теми семьями, которые уже у вас живут в плохих условиях.

Другой пример: провинция, девочка выросла в алкоголизированной семье, у нее нет своего жилья, нет профессии, нет образования, она не окончила старшую школу — и вообще удивительно, как она сохранилась сама. Дом, в котором она выросла, полуразвалился, в нем живет спившаяся мама с другими детьми. Жить этой девушке негде. А у нее уже своих трое детей. Где им жить? Как она с маленькими детьми может заработать на аренду жилья? Да никак. Ее партнер работает, но его заработка им хватает на жизнь, а на аренду уже нет. И вот она за маткапитал купила дом — без удобств, маленький. Этот дом опека долго не признавала пригодным для проживания детей, и их забирали у матери в приют. Предъявляли ей претензии, требовали жилье как-то обустроить. А на какие деньги она должна это делать? Почему вы сначала не поможете этой семье, а потом уже будете с нее требовать?

— Лет десять назад я спросила одну чиновницу из федерального министерства, почему государство не может доплачивать деньги тем семьям, у которых из-за бедности забирают детей в приюты. Ведь даже с экономической точки зрения дать матери 20 тыс. лучше, чем содержать ребенка в приюте. Чиновница мне ответила, что такими мерами государство будет стимулировать иждивенчество, а этого допускать нельзя.

— Я поняла бы этот ответ про иждивенческое отношение, если бы государство создало минимальные базовые условия для того, чтобы дети в таких семьях росли в сытости и безопасности. Но мы же говорим не про избыток, а про острый дефицит самых простых вещей — теплого жилья (без сырости и плесени), чистого отдельного спального места, еды, сезонной одежды, необходимых школьных принадлежностей. Женщины с маленькими детьми не могут работать, а пособий хватает только на еду. Да, пособия недавно увеличили, и это очень важная мера. Но все равно ее недостаточно для того, чтобы полноценно обеспечить потребности детей. Если в семье нет работающего взрослого или его зарплата низкая, нужно дать семье такое пособие, на которое можно растить ребенка.

У нас есть семьи, в которых папы работают как лошади, их очень трудно назвать иждивенцами. Но региональных заработков часто не хватает даже на самое базовое.

Вот была прекрасная программа ипотеки для молодых семей — 4%, и ею активно пользовались в городах. И нам говорили: ну вот же, есть льготная ипотека, все для семьи. Конечно, для молодых, образованных горожан такая ипотека — хороший шанс обзавестись собственным жильем. Но для семьи в деревне, живущей на 10 тыс. рублей в месяц, даже самая распрекрасная ипотека нереальна.

Я регулярно встречаю людей, которые говорят мне: «А почему вот эти ваши нищие и несчастные не могут заработать себе на квартиру? Я же могу!» Ну а я вот не могу. Поэтому могу только порадоваться за них — они живут в другом мире, и им просто не понять тех, кто считает каждую копейку.

— Получается, что для родителей, имеющих образование и работу, какие-то возможности еще есть, а для самых бедных и незащищенных нет ничего?

— Именно так. Та же цифровизация — это прекрасная программа, она активно внедряется в регионах, это очень удобно, когда все услуги можно получить в одном окне, сервисы становятся удобнее и доступнее, но это в основном для городских, образованных, более или менее благополучных граждан. Но как только семья оказывается не очень образованной, не очень социально адаптированной, очень бедной, а еще и живущей где-нибудь, где нет МФЦ (в деревнях МФЦ не открывают), то для нее все удобство новых цифровых подходов превращается в неудобство и недоступность. Даже оформить детские пособия у людей не всегда получается потому, что при этом нужны те компетенции, которых у них нет. Или, например, выбить алименты при разводе.

Посмотрите статистику, сколько у нас должников по алиментам — они массово не платятся. Огромные долги по алиментам, и задача выбивать их из второго родителя ложится в основном на плечи женщин (ведь чаще всего должники — мужчины).

Судебные приставы не очень эффективно делают свою работу — и даже чтобы они делали тот минимум, который обязаны, женщина должна их трясти, бесконечно с ними взаимодействовать, писать какие-то требования, отслеживать, что все происходит юридически правильно. Не все люди могут этим заниматься. У многих нет таких компетенций. Если это мать с пятью детьми, у нее просто нет на это времени. Но почему-то государство об этом не думает. Считается, что человек, у которого есть потребность, должен сам как-то разобраться и выбить для себя ресурсы, льготы. А если не смог — то сам виноват. Получается, что государственная помощь — это такой приз для добежавших. А должно быть наоборот.

Из сферы господдержки выпадает та категория граждан, которая должна быть основным получателем государственной помощи. И, будем откровенными, это основная категория, которая поднимает в стране демографию. У нас много подопечных — многодетные семьи. Их картина мира, их отношение к детям, к жизни — все это сильно отличается от мировоззрения жителя мегаполиса. Наши подопечные, как правило, не считают свои ресурсы, прежде чем принять решение о рождении ребенка. Если родился — хорошо, родилось трое — тоже нормально, где один — там и второй, какая-то еда найдется. При этом очень многие мамы живут на грани выживания. Это постоянный стресс, тревога, попытки каким-то образом накормить ребенка, отбиться от органов опеки, ведь часто государство воспринимает такие семьи как неблагоприятную среду для воспитания ребенка, и основной формой помощи является навязчивый контроль.

— Какая помощь, по вашему мнению, была бы для таких семей адекватной?

— Чтобы люди не скатывались в кризис, должно быть много разных программ. Кризисные ситуации бывают самыми разными. Кто-то в целом неплохо живет, но не может съехать от родителей, потому что на это нужны деньги, которые молодому человеку сложно заработать. Для таких людей очень подходит программа льготной ипотеки. Но если ты не успешный потенциальный хозяин ипотечной квартиры, а деревенская девушка, сразу после школы родившая подряд троих детей и оставшаяся одна в доме, который не очень пригоден для проживания, а социальных компетенций у тебя не очень много и ни в каких госуслугах ты не разбираешься, то тебе нужен социальный помощник, куратор, который возьмет за руку и везде с тобой сходит. Вот в чем функция государства в отношении таких семей — стать плечом, поддержкой. А не в том, чтобы быть надзирателем, который все время ждет, когда ты поскользнешься.

Мы уже лет 15 говорим, что необходимо делать социальные бюджеты гибкими, чтобы можно было помочь семье тем, что нужно именно ей, а не в узких рамках социальных стандартов. У нас дети часто попадают зимой в приюты не потому, что родители о них плохо заботятся, а потому что дома сломалась печка, а на ее починку нет статьи в местном бюджете. При этом для государства стоимость трех месяцев пребывания ребенка в приюте — это как сложить две новые печки, а если детей трое — печек можно сложить шесть. И надо обязательно вводить индивидуальное социальное сопровождение, чтобы семьей занимался конкретный, живой человек, не механизм, не кнопка, не единое цифровое окно, а социальный куратор. За 15 лет мы не смогли этого добиться, но в рамках фонда «Защитник Отечества» появились социальные координаторы, отвечающие за семьи раненых или погибших российских военнослужащих. То есть возникла именно такая схема, о какой мы много лет говорим, но в отношении только одной категории семей.

— А где брать этих социальных кураторов? Это же должны быть суперпрофессионалы, чтобы не навредили семье.

— Их действительно не готовят в рамках государственного образования у нас в стране. Но при этом у нас есть профстандарт — специалист по работе с семьей. Само по себе наличие профстандарта ничего не значит, но если будет запрос — будет и подготовка. В некоторых регионах такие специалисты уже есть — я не знаю, где их готовят, но, видимо, нашли возможность. Сегодня и многие благотворительные организации могут обучать специалистов. При этом не надо учить на социального координатора пять лет — практически любой человек может пройти подготовку за полгода-год. С моей точки зрения, этого достаточно, мы сами тоже готовим специалистов для своего фонда. Да, в основном мы обучаем людей, имеющих психологическое образование, но бывали случаи, когда люди, совершенно далекие от этой сферы, приходили и у них очень хорошо получалась такая работа.

Есть люди с даром эмпатии, умеющие разбираться в бюрократической системе, и их достаточно много. Вот такие специалисты и должны появиться внутри систем соцзащиты.

И такие курсы нужно встраивать в государственную систему квалификации. Каждый губернатор должен понимать, что на его территории есть люди, нуждающиеся в самой сложной социальной помощи, а значит, нужны и специалисты, которые будут им помогать. Кстати, подготовка таких специалистов — это хорошая инвестиция в будущее. Учитывая цифровизацию и роботизацию, вероятно, все больше людей будет терять работу. Но очевидно, что таких помогающих профессий, как социальные кураторы, это не коснется, ведь здесь нужна в первую очередь эмпатия. Не алгоритмизация, не галочка в таблице, а именно человеческое понимание и сочувствие. Функции, при которых человек помогает человеку,— это функции будущего. Туда и нужно направлять ресурсы, деньги, образование.

«У нас много семей, где отцы должны миллионы, и они никогда их не выплатят»

— Что вообще изменилось в сфере защиты семьи и детей в последние 20 лет? Есть ощущение, что сначала все активно менялось, а теперь повернулось назад.

— Отношение к кровным семьям, конечно, изменилось, оно стало лучше. Понятно почему: государственная риторика стала более просемейной. Если 10–15 лет тому назад кровные семьи в трудной ситуации воспринимались исключительно как алкоголики, у которых детей нужно забрать и в хорошие семьи передать, то сейчас я вижу противоположную тенденцию «сохраним всех детей в кровных семьях».

— А мне кажется, многие чиновники по-прежнему считают, что в богатом детдоме лучше, чем в бедной семье.

— Я как раз вижу в регионах людей, которые, как мне кажется, довольно искренне говорят, что ребенку всегда лучше в кровной семье. Их стало намного больше. Когда мы начинали работать, практически все соцработники, специалисты, работающие в этой сфере, отзывались о семьях с пренебрежением, негативом. Теперь я часто слышу от них: «Да, мама пьющая, мама никакая, но ребенок хочет к ней, любит ее». Это большой сдвиг в сознании. Мы все изменились. Мы же тоже лет 20 назад воспринимали родителей детей из детдомов как каких-то никчемных личностей. Только когда стали вникать в каждую историю, поняли, как много там боли, страха, страдания и любви.

— Не получится так, что детей будут оставлять в семьях, даже когда это для них опасно, — раз государственная политика стала «просемейной»?

— Да, такие риски есть, к сожалению. Но чаще мы видим немного другую картину, и она тоже не радует. У специалистов внизу, на местах, нет ресурсов. Они видят, что дети хотят к родителям. Они верят, что ребенку лучше в кровной семье. Но кровная семья пьющая, или мама с умственной отсталостью, или живут они в холодном вагончике, где ребенку зимой просто опасно находиться. При этом никаких ресурсов, чтобы эти проблемы решать, у соцзащиты нет. Они не могут выделить маме другое жилье, потому что у района нет такой программы, они не могут снять ей квартиру, потому что на это нет статьи расходов в бюджете, у них нет комплексной программы реабилитации от зависимости, они не могут дать сопровождающего маме с умственной отсталостью. Все, что они могут,— забрать ребенка в приют, а маму, например с алкоголизацией, направить в наркологическую больницу. Но мама через месяц снова вернется в свое социальное окружение и в состояние запоя, потому что пролонгированной работы с ней — групп поддержки, психотерапии — никто вести не будет. В итоге орган опеки говорит, что мама, видимо, не сильно-то хочет быть с ребенком, раз не справляется с зависимостью. Это защитная реакция психики. У специалистов социальной защиты нет нужных ресурсов. Да еще и проверяющие структуры постоянно предъявляют претензии органам опеки. Если ребенка забрали и не вернули, то они отобрали просто так, не работают на сохранение семьи. Если ребенка вернули, а потом с ним что-то случилось, то Следственный комитет заводит уголовное дело (хотя понятно, что сотрудник органа опеки не может отвечать за ситуацию в семье, в которой он не живет).

Поэтому, чтобы избавиться от всех рисков, органы опеки делают единственное, что могут в этой ситуации,— уговаривают матерей написать заявление и оставить ребенка в приюте в связи с трудными жизненными обстоятельствами.

В таком случае опека не виновата — мать сама оставила ребенка; в семью его можно не возвращать — в одиночку мать не решит все свои проблемы, так что можно не переживать напрасно и если тебя спросят сверху, почему у тебя ребенок в детдоме находится так долго, ты отвечаешь: «Я не виновата, это мать его оставила», а если спросят, почему ты не возвращаешь ребенка в семью, ты отвечаешь, что мать не готова. То есть система устроена таким образом, что сотрудник органа опеки ищет самый безопасный для себя вариант — не для ребенка, не для семьи, а для себя. Если он забрал ребенка из семьи, то он за это отвечает. А если мать сама оставила ребенка по заявлению в приюте — то никто не виноват, и государство воспринимает размещение ребенка в этом учреждении как социальную услугу. В приемную семью такого ребенка устраивать не надо — он родительский. Можно вообще ничего не делать, просто идеальная ситуация. Самое удобное — чтобы все родители посдавали своих детей по заявлениям. Ответственность остается на родителях, работать ни с кем не надо, дети вроде как в безопасности, накормлены-напоены. И к сожалению, для многих семей такое положение вещей тоже становится удобным. И это очень плохо.

— В общем, сотрудники социальной защиты и органов опеки — такие же заложники этой системы, как и семьи.

— Конечно. Мы видим, что у сотрудников органов опеки и социальной защиты невероятный уровень выгорания. Это не сообщество злодеев, это люди, часто приходящие в эту сферу с самыми хорошими побуждениями, чтобы помогать, но потом они оказываются в ситуации, когда лучшее, что можно сделать,— это не делать ничего. Потому что ресурсов нет: все социальные услуги предоставляются под копирку, денег нет, специалистов не хватает, технологии старые. Я искренне сочувствую этим людям.

— Какие основные проблемы, из-за которых детей забирают из семьи и помещают в приюты?

— Ключевая проблема — это алкоголизм родителей, а также психиатрические или неврологические проблемы у родителей, поведенческие проблемы у детей и проблемы с школой, когда ребенок не учится, прогуливает, отстает. А еще насилие и жестокое обращение. Ну и, конечно, аварийное жилье. И ни на одну из этих основных проблем в соцзащите нет достаточных ресурсов. Есть юрист, психолог, есть социально-реабилитационный центр (приют), куда ребенка можно забрать. Но как все описанные проблемы семьи могут решить юрист, психолог и приют? Специалисты соцзащиты по 30 лет работают с одними и теми же проблемами — алкоголизм, насилие, психические особенности родителей, отсутствие жилья, крайняя бедность, трудное поведение детей и школьные трудности. Всегда один и тот же ключевой набор проблем. И за все это время государство так и не поняло, что основные его ресурсы должны быть направлены на решение именно этих проблем.

Значительная часть наших подопечных — это одинокие мамы. Либо папы нет и он не вписан в свидетельство о рождении, либо он есть, но не платит никаких алиментов. И сегодня вся тяжесть выбивания этих элементов и взаимодействия с приставами ложится на несчастную маму, у которой обычно несколько детей.

У нас много семей, где отцы должны миллионы, и они никогда их не выплатят. А дети живут без источника дохода. И об этом тоже мы уже лет 15 говорим без особого успеха. Я была бы счастлива, если бы в год семьи у нас появился алиментный фонд. Такой законопроект многие годы предлагала профессор Людмила Сергеевна Ржаницина, она уже умерла, так и не увидев результата своих усилий. Сейчас очень много про это говорят и депутаты, и общественники. Государство должно иметь такой алиментный фонд. Вот есть мама, от нее ушел муж, он не выплачивает алименты добровольно, и она обращается в государственный фонд, который ей эти алименты выплачивает, а сам разбирается с должником. В такой ситуации за приставами будет бегать не несчастная женщина, а государство, которое видит все доходы должника, налоги, квартиры, машины и может просто наложить обременение на его имущество. Вот для чего нужна цифровизация. И я не понимаю, почему до сих пор этот проект не реализован.

Вот вы сказали, что у государства есть огромный страх, что люди станут иждивенцами, инфантилами. Меня поражает такая двойственность нашей системы. Мы активно все цифровизируем, сводим человеческие усилия к нажатию одной кнопки, но для тех, кто с кнопками не ладит, мы открываем полосу препятствий: бегите — и если добежите, то получите приз.

Меня очень беспокоит, что во всех регионах мы видим одно и то же: если семья стоит на профилактическом учете, ей зачастую предлагается только контроль, а не помощь. По сути, вся госпомощь заключается в постоянных рейдах в эти неблагополучные квартиры и в беседах о том, как надо семье жить.

При этом очень часто, если ребенка в итоге забирают, то ты как родитель больше никому не интересен. Потому что клиентом для государства является ребенок, и ты получаешь социальную помощь до тех пор, пока ты семья с ребенком, а если ребенок не с тобой, то все, до свиданья!

Эта система у нас очень детоцентрирована. Социальное законодательство не видит семью как единое целое. Есть услуга для ребенка, иногда даже есть услуга для родителя, но нет услуги для семьи. Мы работали с одной семьей, там родители были в разводе, а ребенка забрали в приют. Каждый из них получал отдельную помощь, и так вышло, что с родителями работали разные психологи, которые начали их «двигать» в разных направлениях: настраивать каждого из них, чтобы он забрал ребенка к себе. То есть создали конфликтную ситуацию, которой до этого не было.

Система социальной защиты должна научиться видеть каждую семью отдельно, перестать всех грести под одну гребенку. Нужно различать меры помощи. Бывают ситуации, где нам нужно не допустить увеличения неблагополучия и подхватить людей, которые еще не опустились до полного кризиса. Условно говоря, если у семьи пока еще все хорошо, но у нее уже есть некоторые проблемы, надо сделать так, чтобы ей стало не хуже, а лучше.

Я абсолютно за то, чтобы везде работали МФЦ с услугой одного окна, это прекрасно, потому что облегчает людям жизнь. И я за то, чтобы ипотека для молодых семей была низкой. Но при этом мы должны понимать, что в стране есть большое количество людей, чьи дети находятся в детских домах. Это не те люди, которые пойдут в МФЦ и во всем разберутся сами, или в банк за ипотекой под 4%. Это люди, часто дезориентированные, с низкими социальными компетенциями. С ними нужна социальная работа, которой сегодня нет. Нужен гибкий социальный бюджет, чтобы иметь возможность оплатить семье то, что реально нужно, реабилитацию от зависимости в хорошей клинике, ремонт печки, переселение в социальное жилье. Нужны программы социальной аренды.

Конечно, я не могу утверждать, что такой помощи нет ни в одном регионе. У нас страна федеративная, субъекты сильно отличаются друг от друга, и даже в одном регионе районы отличаются. Например, мы недавно были в регионе, где в одном районе есть служба помощи семье и детям, а в другом такую службу сократили.

«Есть человек, он замерзнет зимой, потому что у него нет денег на уголь»

— Наверное, объем социальной помощи сильно зависит еще и от того, есть ли в регионе деньги. В России большинство субъектов — дотационные, значит, денег там на нормальную социальную помощь не хватает.

— Чем беднее регион, тем больше там бедных людей и тем хуже социальная помощь. Но должно же быть наоборот! Если регион бедный, значит, ему больше требуется федеральной помощи на социальную поддержку граждан. В нашей системе социальной помощи нет логики.

— Вы сказали, что нужно подхватывать семью тогда, когда она еще имеет какой-то ресурс. И нужны социальные кураторы, которые, в отличие от нынешних соцработников, приносящих продукты из магазина или проводящих воспитательные беседы, будут помогать семье решать ее проблемы. Как вы это видите? Ведь для начала в каждом регионе должен появиться перечень всех необходимых услуг, а лучше — на федеральном уровне, чтобы эти услуги стали обязательными. Сегодня в одном регионе предоставляется пять услуг, в другом — десять.

— Я как раз считаю, что переводить все услуги в перечень — это ловушка. Он, конечно, нужен, как некий рамочный документ, но при этом в каждом муниципалитете должен быть гибкий бюджет, ориентированный на самые разные, реальные потребности семьи. А социальные стандарты должны обеспечиваться наличием и доступностью услуг на местах. Ведь действительно есть такие регионы, где на бумаге есть тысяча услуг, а по факту оказывают только десять. Когда мы говорим об услугах в перечне, мы предполагаем, что человек, у которого кризисная ситуация, уже знает, какая именно услуга ему нужна. Но часто сначала нужно разобраться, что происходит с семьей и как можно ее положение изменить. Иногда совершенно не важно, как называется услуга. Социальные кураторы, которые помогают семье, разберутся, обсудят с ней и создадут план помощи, в который включат те услуги, которые нужны, а не те, которые написаны в каком-то перечне. Поэтому социальным куратором должен быть конкретный живой человек, а не робот, не голосовой помощник. Человеку нужен человек.

Вот пример. Мы помогаем одной семье более семи лет. Женщина без образования, у нее поздний ребенок, подрабатывает уборщицей за 5800 рублей в месяц. Дом, в котором они живут, топится углем. Купить уголь на сезон стоит 15 тыс. рублей. Детские пособия тратятся на ребенка — тетради, ручки, а еще нужна школьная форма. Меня возмущают эти требования про школьную форму — если требуете, то и обеспечивайте детей этой формой.

В общем, ребенка забрали в детдом. Мы привлекали депутатов федерального уровня, чтобы вернуть ребенка этой женщине. Собрали ей деньги на уголь. Но ведь такая услуга — закупка дров или угля — должна предоставляться государством. Есть несколько регионов, кстати, где такая услуга уже есть. Но в конкретном субъекте, где живет эта женщина, уголь за счет бюджета купить не могут. Что получается? Есть человек, он замерзнет зимой, потому что у него нет денег на уголь, он обращается за помощью в соцзащиту, но у соцзащиты нет возможности купить уголь. При этом в социальной сфере крутятся огромные деньги, бюджет на социальное обслуживание в любом регионе достаточно большой, но часто тратятся эти деньги неэффективно. Я считаю, что в рамках социальной помощи нужно создавать гибкий бюджет для помощи малообеспеченным семьям в трудной жизненной ситуации.

Нужно вникать в каждую трудную ситуацию. Одной семье нужно будет оплатить уголь, а другой — репетитора. Да, репетиторство — дорогая услуга, но порой она жизненно необходима. Семья, у которой нет денег, никогда не может позволить себе репетиторов, и это означает, что ребенок из такой семьи никогда не сможет получить нормальное образование и выбраться из бедности, в которой живут его родители. Но у нас нет системы, в которой куратор смотрит на конкретную семью и выясняет, что надо сделать, чтобы у этого ребенка было больше шансов и чтобы его мама справилась.

— А как планировать бюджетные расходы на уровне района-региона, если непонятно, на что могут потребоваться деньги?

— Наше государство утверждает, что оно в бесконечном профиците и все у него хорошо, так что найти деньги для помощи нескольким десяткам тысяч семей оно смогло бы. Я смотрела план мероприятий на Год семьи — там огромное количество всяких фестивалей и прочего. Я не против фестивалей, но объема средств на один такой фестиваль хватило бы целому району и семьям, которые там выживают в трудной ситуации.

— Вы сейчас говорите про федеральные деньги — именно они будут тратиться на мероприятия, посвященные Году семьи. А социальная помощь лежит на бюджетах регионов и районов. И они будут на ней экономить, как и делали до сих пор. Вам не кажется, что такие расходы надо выносить на федеральный уровень?

— Это не только федеральные деньги, в рамках Года семьи запланировано и много региональных мероприятий. А про экономию я скажу так: если выстроить всю систему помощи грамотно, то дети из семьи не попадут в учреждение, и регион как раз сэкономит на этом гораздо больше. В некоторых холодных регионах России, где я бывала, есть такое явление, как «зимние дети». У людей нет угля, дров, крыша обвалилась, печка сломалась, починить не на что — такой социальной услуги нет. А забрать троих детей из семьи на пять зимних месяцев в приют — такая услуга есть. Стоимость проживания этих детей в приюте — тонны угля, кубометры дров. Это я отвечаю на ваш вопрос, где брать деньги. Деньги в системе есть. Их надо грамотно тратить.

И надо, конечно, чтобы социальные кураторы были грамотно подготовлены и чтобы система социальной помощи умела работать с тяжелыми ситуациями и ориентировалась на них.

Например, у нас совершенно не умеют помогать родителям с психиатрическими заболеваниями, с зависимостями. И в наборе социальных услуг таких услуг нет.

Если мы говорим о лечении от зависимости, то оно должно быть комплексным, системным. А у нас человека кладут в наркологическую клинику на детоксикацию, потом требуют от него закодироваться, но за свой счет. Стоит это от 5 тыс. рублей, и это огромные деньги для наших семей. Я уже не говорю о том, что кодирование — это не эффективная технология, от которой давно нужно отказаться. Государство оплачивает свои собственные услуги — работу соцзащиты, приютов или наркологических клиник, работу специалистов, которые там сидят, но не то, что нужно людям. Государство через социальный бюджет поддерживает себя и свою инфраструктуру: им нужно, чтобы в приюте койко-места заполнялись, а специалист-психолог в центре консультировал всех, кого к нему направляют. А человеку, может, нужен не психолог, а психотерапевт или специалист по работе с зависимостью и группа поддержки. Но ничего этого нет, оплатить услуги такого специалиста государство не может. А в нормальной системе все это должно быть.

Если в 2024 году мы создадим алиментный фонд, если у нас появятся социальные координаторы, а также система одного окна соцуслуг для социально неадаптированных семей и гибкий бюджет для работы с семьей, то это будет реальный прорыв, реальные изменения для людей. А потом к этому можно будет добавить и фестивали.