в фильме «Спящие псы»

В прокате — фильм Адама Купера «Спящие псы» (Sleeping Dogs). Без энтузиазма, но не без тихого удовольствия этот крепкий и предсказуемый неонуар посмотрел Михаил Трофименков.

«Спящие псы» — не столько фильм, сколько роман в мягкой обложке. Его не столько смотришь, сколько перелистываешь страницу за страницей, испытывая одновременно удовольствие и досаду от неторопливого ритма и банальности сценарных ходов.

Достаточно увидеть, как один из персонажей заглатывает пиво из горла, чтобы понять: что-то с этим бывшим копом не в порядке, честные люди так пиво не хлещут. Или заглядеться на чересчур яркую губную помаду аспирантки факультета психологии, чтобы почуять: не иначе как прячет она в трусиках пистолет, который в урочный час выстрелит. Или уколоться о неопрятную бороду совсем уж, казалось бы, второстепенного персонажа-мусорщика, чтобы унюхать в нем наемного палача.

Но, в конце концов, в этом и заключается прелесть неонуара. В узнаваемости жанровых масок: падший коп; его какими-то страшными и тайными воспоминаниями измученный напарник; роковая женщина, меняющая имена и личины как перчатки; распутный интеллектуал. В предчувствии финальной перестрелки, в которой полягут почти все фигуранты. В натужном реве автомобиля, выпрыгивающего на тротуар, чтобы размазать по стенке главного героя. В пришпиленных к стенам жутких фотографиях с места убийства, в которые герой бесконечно всматривается, пытаясь понять, что когда-то упустил в ходе расследования.

Прелесть неонуара и в финальном моральном крахе героя, в открытии условно невероятной правды о преступлении, совершенном лет десять назад, да вдруг и всплывшем на поверхность. Ровнехонько за месяц до того, как нервного афроамериканского жулика, осужденного за зверское и бессмысленное убийство профессора, должны наконец-то посадить на электрический стул.

Хуже другое: сюжет с первых же тактов напоминает полдюжины классических образцов жанра. Образцов, сюжетные ходы которых были в свое время революционными и шокирующими, а ныне кажутся безнадежно банальными. Условно говоря, от «Сердца ангела» (1987) Алена Паркера до «Помни» (2000) Кристофера Нолана.

Короче говоря, оперативник Рой (Рассел Кроу) ушел на покой по причине прогрессирующего Альцгеймера. Прогрессирующего до такой степени, что заклеил все поверхности своего дома напоминаниями о том, что зовут его Рой, а замороженные продукты хранятся в холодильнике, а не, скажем, в унитазе. Ясное дело: в современном криминальном жанре следователя без роковой болезни или как минимум детской сексуальной травмы и за человека-то не считают.

Интересно, однако, другое, протокольное обстоятельство. С каких это пор офицеру, уволенному по столь уважительным обстоятельствам, как невменяемость, позволяют хранить дома табельное оружие. Да, конечно, о наличии этого самого оружия он тоже забыл. Но в роковой момент, когда холодильник опустеет, он засунет руку в одинокую коробку овсяных хлопьев, а там — сюрприз, сюрприз — верный ствол. По сравнению с этим вопиющим фактом то, что Рой хранит еще и копии всех дел, которые когда-либо вел, кажется пустяковым правонарушением вроде неправильной парковки.

Правда, Роя усердно лечат в рамках рискованной экспериментальной программы: в мозг ему что-то вживили. Череп облысевшего Санта-Клауса украшают живописные шрамы, как от спиленных рогов. В процессе лечения ему категорически запрещено пить. Об этом зрителю напоминают столь ненавязчиво, что внутренне готовишься к катарсису: когда же Рой наконец развяжет. Готовишься и дожидаешься: да, развяжет, да, догадается, да, ужаснется. Зрителю останется лишь понять, что он посмотрел. То ли рекламу виски: ведь не нажрись Рой, невиновного казнили бы. То ли антирекламу: иногда лучше не помнить ничего, чем вспомнить все.