Игорь Малкиель, заведующий Лабораторией научной реставрации Эрмитажа

Игорь Карлович Малкиель, археолог по образованию, работает в Эрмитаже с 1983 года. Сперва научным сотрудником отдела Востока, а с 2004 года возглавляет созданные им реставрационные мастерские по работе с драгоценными металлами. Сегодня Лаборатория научной реставрации драгоценных и археологических металлов Государственного Эрмитажа объединяет 9 мастерских и около 30 сотрудников. За 20 лет усилиями специалистов были возвращены к жизни тысячи экспонатов: от огромных ваз до крошечных драгоценных шпилек. Крупнейшим объектом, реставрация которого продолжается уже 12 лет, является серебряный саркофаг Александра Невского весом полторы тонны. Пять табакерок и мушечниц середины XVIII века работы Иеремии Позье были отреставрированы при поддержке ювелирного дома Posie. Четыре из них в обновленном виде уже вернулись в Галерею драгоценностей Эрмитажа, работа над последней табакеркой завершится в октябре.

— Расскажите, как пришла идея создать такую лабораторию реставрации.

— Просто пришло понимание необходимости Эрмитажу иметь такую лабораторию с суперсовременным оборудованием, которое позволило бы глубоко анализировать каждый предмет. Я создавал ее буквально с нуля, убеждал руководство музея приобретать дорогостоящие лазеры и сканеры, потому что именно эта техника способна дать ответы на многие вопросы реставраторов. Мы начинали с одной лазерной машины, теперь их 17. На сегодняшний день у нас, пожалуй, самый передовой в техническом плане центр по реставрации драгоценностей и ювелирных украшений в мире.

— В чем преимущество лазеров?

— Эрмитаж первым в России применил при реставрации лазерную сварку последнего поколения, которая отвечает всем музейным требованиям. Современные лазерные установки позволяют сваривать сложные детали: от тончайшей филиграни до толстостенных предметов. Импульс длиной в миллисекунды не повреждает предмет, и при этом стыки, сваренные лазером, получаются куда прочнее спаянных горелкой или с помощью микроплазмы, на них не образуется окалина. И еще при лазерной сварке не изменяется вес украшения, что крайне важно для музейной практики.

Что же касается чистки, то лазер без вреда для реставрируемого изделия может удалять медные, железные окислы и практически любые органические наслоения, сложнее всего избавиться от олова и мягких припоев на поверхности серебра и золота — с этим мы столкнулись на примере табакерок Позье. Традиционные химические реактивы подходят далеко не всегда, и их работа порой неделикатна. Метод лазерной абляции (удаление вещества с поверхности) позволяет создавать объемные предметы из любых материалов: бронзы, камня, стекла, бумаги. Возьмем, к примеру, китайскую золотую шпильку Екатерины II (XVI век) в виде феникса, который держит в клюве жемчужинки. Помимо золота и рубинов в ней использована минеральная краска. Украшение нельзя мочить, так как краска растворится, и нельзя нагревать, иначе краска поменяет свой цвет. Выход один: работать лазером.

С помощью наших лазерных сварочных установок мы иногда устраняем разрушения в сторонних экспонатах, прибывших на выставку в Эрмитаж. Так произошло с творениями Яна Фабра и с огромным готическим бульдозером Вима Дельвуа, который прибыл к нам в музей в полностью поломанном состоянии — мы варили его конструкцию трое суток.

— Какое еще оборудование жизненно необходимо для современной реставрации?

— Конечно, микроскопы. Электронный микроскоп дает 1,5 млн-кратное увеличение и, например, позволяет увидеть покрытие толщиной 0,4 нанометра. Раньше мы работали на уровне визуального контроля, а теперь переходим на наноуровень. Современные микроскопы не просто увеличивают изображение — встроенная в прибор камера делает послойные фотографии на разной глубине резкости. Затем программа сводит эти изображения в одно, и получается очень четкий снимок, на котором отчетливо видны все детали. Именно так мы смогли увидеть, что инкрустация на комоде работы японского мастера XIX века Комаи Отодзиро состоит из переплетения отдельных золотых нитей. Без знания этих деталей о предмете нельзя приступать к его восстановлению.

Нужны и 3D-принтеры, позволяющие вырастить любую утраченную деталь любого размера из любого материала. Чтобы посетители увидели в витрине целый экспонат, можно — временно — подставить его недостающие части, с точностью до микрона повторенные в прозрачном полимере. По окончании экспозиции эти «протезы» удаляются.

— С чего начинается процесс исследования?

— Как человек, попав в больницу, проходит ряд исследований и сдает анализы, так и объект, выбранный для реставрации, подвергается всестороннему изучению в нашей лаборатории. Неслучайно мы занимаемся научной реставрацией. Мы проводим рентгенофлюоресцентный анализ, электронную микроскопию, спектроскопию, томографию, хроматоскопию. В итоге понимаем, из каких материалов, органических и неорганических, вещь сделана и какую технологию мы можем предложить, чтобы не навредить ей. Для каждого экспоната необходим индивидуальный подход и реставрационная методика, которая утверждается реставрационной комиссией. Для того чтобы работать с ювелирными экспонатами XVIII века, необходимо знать все технологии и материалы того времени, понимать «почерк и руку» каждого ювелира.

— Что вы можете сказать про особенности стиля и техники Иеремии Позье?

— Позье филигранно владел многими ювелирными техниками и технологиями своего времени, что требовало усидчивости и мастерства. Во многом был новатором и, безусловно, творческим человеком. Некоторые его предметы и сейчас воспроизвести очень сложно. Работы Иеремии Позье отличали великолепная гравировка декора и полировка внутренних поверхностей, сложная закрепка, использование серебряной подкрашенной фольги для лучшей игры камней, применение глухой, расписной и прозрачной эмали, удачное сочетание органических и неорганических материалов. Его эталонные работы — букетики из драгоценных камней в вазочках, подарочные табакерки, регалии — были примером для большого количества ювелиров, например для Карла Фаберже.

— Насколько я знаю, это не первая реставрация предметов Позье.

— Да, некоторые из его драгоценных предметов реставрировали в самом конце XIX века, и, судя по всему, в этих работах принимал участие Карл Фаберже. Более 12 лет он бесплатно работал реставратором в Эрмитаже, прежде чем получил должность придворного поставщика (Cartier это разрешение дали за три недели). Реставраторы того времени не имели тех высокоточных приборов, с которым мы теперь работаем, поэтому их методы работы не вполне подходили. Так, например, использованный ими мягкий припой нередко вредил историческим вещам.

Букетики Иеремии Позье мы отреставрировали несколько лет назад. В этих портбукетах, которые уже в конце XIX — начале XX столетий превратились в настольные украшения в вазочках — кроме цветных камней, золота и серебра были использованы крашеная медь, крашеная бумага с грунтом, китайский шелк для изготовления листьев. Многие бутоны осыпались, драгоценные камни лежали отдельно. Сначала надо было восстановить красочный слой, предварительно посчитав количество тканевых ниточек на квадратный сантиметр, а потом заново собрать цветы. В рамках этого же реставрационного проекта велась работа над брошью в виде лилии работы Луи-Давида Дюваля, еще одного ювелира при российском императорском дворе. Мы увидели много выпавших из гнезд бриллиантов, причем их было намного меньше количества отверстий — многие из них были заложены серебряной проволокой. Правильно собрать украшение помогла маркировка на листьях.

— Каковы были критерии отборка табакерок и мушечниц Позье для последнего реставрационного проекта при поддержке ювелирного дома Posie?

— После проведенной ранее реставрации ювелирных букетов Позье хранителем коллекции Ольгой Григорьевной Костюк и специалистами было принято решение полностью отреставрировать коллекцию Позье из собрания Эрмитажа. Поэтому и были взяты пять табакерок и мушечниц. Их всестороннее исследование позволило не только вернуть «вторую жизнь» этим украшениям, но и получить максимальную информацию об уникальном ювелире XVIII века. Основными мероприятиями стали очистка от загрязнений, закрепление и частичное восстановление разрушенной эмали, деликатная закрепка драгоценных камней, работа с органикой. В мушечницах были зеркала с ртутной амальгамой — ртуть из них хоть и испарилась, но все равно до сих пор остается довольно вредной. Повреждать этот слой было нельзя, поэтому потребовалось минимальное внедрение, чтобы сохранить исторический крепеж. Как медицинская операция.

— Какой предмет оказался самым проблемным?

— Сапфировая корзинка. Первым этапом стала ее лазерная очистка, которая работает на молекулярном уровне. Потом мы закрепили разболтанные касты и корнеры, где помещались бриллианты и сапфиры — для этого пришлось удалить следы предыдущих реставраций, в частности восковые крепления камней. Под сапфирами находилась серебряная подложка с краской, чтобы сделать блеклые камни более насыщенными по цвету — этот прием был распространен в ювелирном деле XVIII века. Краска подложки деградировала, поэтому пришлось убрать и эти загрязнения, не вынимая камней, с помощью тонкой лазерной чистки. Воду, спирт и другие химические вещества не подходили: если бы водяные пары попали на подложку, она стала бы разрушаться. Вся работа заняла примерно три месяца.

Другим сложным объектом оказалась табакерка с двуглавым орлом с большими утратами эмали. Для их восполнения мы использовали обратимые керамически армированные композиты, отверждаемые с помощью ультрафиолета. Эти дополнения не должны быть видимы визуально, а при необходимости их можно будет легко удалить.

— Главная цель реставрации — вернуть первоначальный облик?

— Нет-нет! Главное — не испортить вещь. Главное для реставратора ювелирных экспонатов — не пытаться сделать «лучше» мастеров прошлого. Реставрацию не должно быть видно обычному человеку, поэтому я исповедую минимально возможное внедрение в исторический экспонат. Вообще, есть непреложные правила, которые мы не можем нарушать: например не допускать новодельных вещей. Все реставрационные мероприятия должны быть на 100 процентов обратимы — всегда должна быть возможность вернуть вещь в дореставрационное состояние. Ни одна работа не начинается без утверждения и одобрения специальной комиссии (внутренняя комиссия экспертов и хранителей Эрмитажа). Любой реставрационный проект сначала моделируется на компьютере, затем этот виртуальный результат оценивает коллегиальная комиссия, которая принимает решение о целесообразности и методах реальной реставрации.

— Какими еще правилами вы руководствуетесь?

— Золотое правило: если не знаешь — изучи, исследуй. Я без конца стараюсь учиться, осваивать новое. Некоторые современные реставраторы используют современные технологии, не особенно разобравшись в том, подходят ли они. А кто-то действует по старинке, восстанавливая разрушенные скульптуры с помощью монтажной пены — именно так пытались отреставрировать Колесницу славы на Арке главного штаба после попадания в нее петарды. Мне, как реставратору, необходимы знания по ювелирному делу, физике, химии, материаловедению, истории искусств. Например, я прошел целый курс по закрепке бриллиантов у лучшего мастера в Европе.

— Так вы могли бы работать ювелиром?

— Я и работаю ювелиром! Когда я трудился археологом в Эрмитаже, моя зарплата составляла семь долларов, а мне нужно было кормить семью с двумя детьми. Так что я работал все выходные и праздники: делал украшения дома, рисовал эскизы, исполнял частные заказы. Теперь у меня есть своя мастерская, я член Союза художников. Некоторые из моих произведений хранятся в Эрмитаже, а в моей ювелирной мастерской, как и на работе, стоят высококлассные лазерные машины. Я работаю сам, один. Мне нравится делать авангардные украшения, главное, чтобы времени и сил хватало на все.

Нина Спиридонова