«Месье Азнавур»: смехотворный байопик великого шансонье

В российский прокат выходит «Месье Азнавур». Этот байопик с Тахаром Рахимом в главной роли забавен уже тем, что всего за два с небольшим часа умудряется оправдать решительно все худшие опасения, какие только может вызвать перспектива пойти на «биографический фильм».

Текст: Алексей Васильев

«Мы наблюдаем на эстраде жулика маленького роста. И его голос пещерного человека не спасают даже изящные жесты» — так начиналась одна из рецензий 1950-х годов на первые сольные концерты Шарля Азнавура. Ближе к середине фильма «Месье Азнавур» 30-летний бард зачитывает ее, с негодованием отшвыривая газету. Зрители почти наверняка взорвутся на этом месте хохотом, потому что в этой цитате убийственно емко аккумулированы впечатления — не от Азнавура, а как раз от того, что вот уже битый час творится на экране.

К моменту выхода «Месье Азнавура» очевидно выросло не одно поколение зрителей, вообще не знающих, кто такой Шарль Азнавур. Для них, приученных считать, что успех измеряется в долларах, фильм все понятно объясняет: в дни своих первых американских гастролей, в начале 1960-х, Азнавур запальчиво бросает Синатре: «Фрэнк, однажды я буду получать здесь за концерт больше тебя». И действительно, в финале, в середине 1970-х, он получает известие, что его новый американский ангажемент оплачен более щедро, чем Синатры. За кадром звучат лучшие песни Азнавура в его собственном исполнении — маленькие трагедии, поэзия повседневности, влитые рифмы, сочные аранжировки. Даже когда на плечи актера Тахара Рахима в сценах живого исполнения возлагается неподъемная задача исполнить их самому, он справляется почти идеально — и голосово, и интонационно, и по департаменту мимики и жеста.

Другое дело, что плечи эти — широкие и мощные, и когда Рахим, выкручивая на старте припева талию на 240 градусов, разворачивает их и поднимает вслед руки, у него выходит не отчаянный — пан или пропал! — вызов маленького человека времени и обстоятельствам, как у тщедушного Азнавура, малыша ростом 1 м 64 см, а штангист, который ради смеха мужиков, опьяненных его свежим рекордом и ящиком пива, показывает после выступления пародию на тот механический штопор для винных пробок, что бытует у французов под прозвищем Шарль де Голль. Режиссер справедливо считает пустой тратой бюджета не показать такие красивые плечи еще и в обрамлении белой майки-алкоголички, когда герой крутит педали велосипеда, или просто голыми, когда бард прохлаждается у бассейна. Но тем самым обессмысливается вся канитель вокруг собственно внешности Азнавура, бывшей, согласно сценарию, едва ли не главной преградой к его успеху на эстраде.

Рахим, алжирец по происхождению, покорил публику 15 лет назад в «Пророке» Жака Одьяра, который по праву входит в списки лучших фильмов всех времен и народов многих солидных изданий. В нем Одьяр реанимировал специфическое переживание экзистенциальной отдельности, одиночества, которым славилось французское блатное кино эпохи Делона, сделав главным героем магрибца и поместив его в маргинальную среду иммигрантов. Однако, собрав кучу премий, Рахим пошел иным путем: он стал показывать исторических личностей, от серийных убийц до лидеров Французской революции, пока не довыступался до Иуды Искариота и Деда Мороза.

По иконической завершенности образа, степени узнаваемости во Франции, Шарль Азнавур уверенно примыкает к этим двум последним. Концентрируясь на том, чтобы скопировать манеру пения и сцендвижения, мимику, запомнившуюся по тысячам телепередач и концертов, Рахим не поспевает, собственно, играть. Выходит площадное представление в духе «Покажи, мишка, как мужик в бане моется». Это впечатление довершает трагическое несоответствие в лепке лица актера и его героя. Такое чувство, что Азнавуру бахнули в скулы ботокса, и по нарастающей возникает впечатление, словно Шариков из «Собачьего сердца», став героем успешной телеэкранизации, завис на студии и стал откликаться на Азнавура. Ну или жулик Рахима из «Пророка», в том фильме благополучно стравивший своих врагов и вышедший на волю, теперь к числу своих криминальных активностей добавил еще и самозванство.

И даже если отменить идею художественных достоинств и списать фильм по ведомству просветительской работы, то и с этой миссией он не справляется: уж больно странная зверюга топчет экран, распевая про «J’habite tout seul avec maman» («Живу я с мамой»). Что уж говорить про зрителей, которые Азнавура знают (если уж кто купится на предложение посмотреть фильм про его жизнь, так это в первую очередь они)? Трудно найти второго такого зарубежного исполнителя, чей голос, внешность, манеры, сценические повадки были бы настолько изучены советскими людьми эпохи цветного телевидения. Даже американец Дин Рид был нам особенно любезен, когда, сводя к переносице бровки, заводил азнавуровский романс «Yesterday When I Was Young» («Вчера, когда я был молод»). Даже нашу народную французскую певицу Мирей Матье мы часто видели приставленной к Азнавуру — в том числе когда они исполняли песню «Вечная любовь» («Une vie d’amour»), специально сочиненную и записанную им для фильма «Тегеран-43».

Один из первых профессиональных советов, который в фильме даст Азнавуру, сыну армянского повара, другая народная французская певица, Эдит Пиаф, под патронажем которой Азнавур пробивался на парижский эстрадный Олимп сразу после войны,— пойти к пластическому хирургу и сделать что-то с носом. В гораздо большей степени этот совет мог бы пригодиться гримеру, делавшему в «Месье Азнавуре» саму Пиаф из артистки Мари-Жюли Бо: если бы Пиаф, о чьем ртутном темпераменте фильм дает представление, увидела, что ей в середине лица привинтили ту позапрошлогоднюю маринованную сливу, с которой она щеголяет в новой картине, мадемуазель Бо пришлось бы привыкать жить вовсе без носа. И уж совсем трудно предположить, что Бо было бы отпущено право даже на такое жалкое существование после того, как она своим голосом запела бы при Пиаф «Аккордеониста»: если Рахим с партией Азнавура справляется на уровне победителя шоу «Один в один», то, пой Пиаф, как пела Бо, умерла бы она в той канаве, из которой голосила на заре жизни еще ребенком. Скорее всего, задушенной жителями ближайших домов.

Пиаф, равно как и упомянутый Синатра, не единственные знаменитости, представленные в этом музее восковых фигур. Но если Пиаф авторы еще дали развернуться, то Синатре — в дуплете с Сэмми Дэвисом-младшим — выпало только выслушать в гримерке неизвестного француза обещание урыть их и засим почтительно откланяться. Ни дать ни взять — видные революционеры и полководцы перед Сталиным в советских фильмах начала 1950-х. Но и это в контексте «Месье Азнавура» — концертный выход. Другие просто бессмысленно толкутся, пока громко и четко, на манер ярмарочного зазывалы, выкрикиваются их имена и фамилии: «Шарль Трене! Жильбер Беко! Франсуа Трюффо! Джонни Холлидей!» Эпизоды, где Азнавур снимается у Трюффо в «Стреляйте в пианиста!» (1960) или записывает дуэт с юным Холлидеем, слишком иллюстративны, чтобы иметь смысловую или художественную нагрузку, а для ликбеза поданы так впроброс, что человек, незнакомый с биографией Азнавура, не успеет ничего разобрать.

А если даже он, как Ленин, награжден даром скорочтения, то и такому я бы не посоветовал отвечать в институте культуры на экзамене по билету «Азнавур», опираясь на фактографию фильма. Так, авторы мало того что сочли уместным оставить в живых после триумфа Азнавура в 1960 году с программой «Je m’voyais deja» («Я себя уже видел») его агента Рауля Бретона, в реальности умершего за полтора года до этого, так еще и в следующем, 1961-м, именно Бретона наделили честью лично сообщить Азнавуру о продаже трехсоттысячного экземпляра одноименной пластинки.

При этом в показаниях красноречиво отсутствует Лайза Миннелли, обязанная Азнавуру значительной частью своего репертуара — например, лучшей песней портовой шлюхи всех времен «Sailor Boys» («Морячки»): неслучайно Рахим, исполняя «Комедиантов», бессознательно копирует улыбки и мимику Миннелли, ведь именно этой песней они с Азнавуром на пару открывали триумфальный совместный концерт во Дворце конгрессов. Азнавура с Миннелли связывала самая долгая, глубокая и взаимообогащающая творческая дружба. Однако неудивительно, что на карусели проходных, хотя и видных представителей, не нашлось место ее фигурке. Дружба, очень похоже, была не только творческая и привнесла немало переполоха в третий брак Азнавура. Увековечить ее означало бы для продюсера картины Жан-Рашида Каллуша разбередить раны собственной теще, третьей жене и вдове Азнавура, которая в фильме показана ангелом во плоти, первой и единственной женщиной, сумевшей стать утешением и опорой Азнавура, той, что в лучших традициях «Женщины, которая поет» или мелодрам с Рафаэлем становилась свидетелем и вдохновителем рождения за домашним пианино его шедевров вроде «Богемы». Среди наиболее навязчиво болтающихся по периметру экрана знаменитостей также композитор Жорж Гарваренц, автор музыки той самой «Вечной любви» и по совместительству муж сестры Азнавура, Аиды.

Помимо того что «Месье Азнавур» — семейное предприятие, другая ветвь его генеалогии восходит к французскому Comedy Club. В то время как Жан-Рашид прославился как эстрадный и телевизионный юморист, поставил фильм поэт-декламатор или, как сейчас принято их называть, слэм-поэт по прозвищу Grand Corps Malade, или Больной Дылда. Это он в 2010-м вытащил с собой под телекамеры 85-летнего, опасливо моргающего по сторонам Азнавура. Под музыку Дылда читал стих про то, как одиноко сидел на скамейке и к нему подсел старик, Азнавур пел партию старика про то, «как жаль, что нынче люди перестали говорить друг с другом», а Дылда вторил ему речитативом «Друг с другом! Как жаль!». Больше всего это походило на номер Гурченко с Моисеевым, где Людмила Марковна с платочком в руке пела «Ты уехал, ты уехал…» и, уходя в завыванье,— «в Пе-е-е-тер-бург», а Моисеев вороной каркал у ней из-под платочка «Пьтирбуррррх». Два с небольшим часа примерно такого удовольствия и представляет собой фильм об Азнавуре, где под лучшие песни ХХ века ладно что гоголевские «хари в окне висят», так еще и мешают их слушать, то и дело из того окна подвывая.

В прокате с 14 ноября

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram