440 лет назад Джон Харингтон построил унитаз со сливным бачком

С его унитаза начинается история отхожего места современного типа. Сэр Джон не только соорудил сливной унитаз в своем родовом имении в Келстоне близ Бата, но и дал ему развернутое теоретическое технико-экономическое и эстетическое обоснование. Сейчас его унитаз считается «одним из величайших вкладов Великобритании в современную цивилизацию».

Родившийся в 1560 году и умерший в 1612 году Джон Харингтон был крестником английской королевы Елизаветы I, его мать служила фрейлиной в личных покоях королевы. Но карьеры при дворе не сделал, потому что, во-первых, он был одним из 102 крестников бездетной Елизаветы, а во-вторых, слишком часто раздражал королеву и ее приближенных своими раблезианскими стихами и эпиграммами. Этот стиль, введенный в литературу Рабле в пику рыцарским романам, изобиловал площадных языком, вульгаризмами, скабрезностями, едким сарказмом и нарочито «низкими» сюжетами. Но при этом содержательно он был рассчитан вовсе не на простой народ (народ был поголовно неграмотный), а как раз на аристократию, и благодаря столь вызывающему контрасту быстро вошел в моду среди той же аристократии.

Джон Харингтон был одним самых ярких и талантливых писателей этого направления. И до начала XX века, когда унитаз в городах окончательно превратился из роскоши в предмет первой необходимости, он и его произведения были объектом интереса исключительно литературоведов. Ими были написаны сотни статей о его произведениях, в том числе о его стостраничном эссе 1596 года «A New Discourse of a Stale Subject, Called The Metamorphosis of Ajax». Оно свободно доступно в интернете на английском языке, и любой может его почитать сам, только чтение это нелегкое как раз из-за его раблезианского стиля.

Название этого эссе можно перевести как «Новый разговор на устаревшую тему под названием “Метаморфозы Аякса”». А можно и так: «Новый разговор на вонючую тему под названием “Метаморфозы сортира”». Слово «stale» (несвежий, затхлый) многозначное и одно из его значений — «вонь». А имя гомеровского героя Аякса Теламонида (и его тезки мифологического покровителя моряков Аякса Оилида) созвучно со словом «jakes» (сортир), эвфемизмом эпохи Шекспира, ныне не столь распространенным, как в XVI-XVIII веках, но иногда использующимся и сейчас именно в этом значении. Впрочем, Харингтон совершенно хамским образом (с точки зрения антиковедов) постарался проследить этимологию этого слова от имени Аякса, пережившего метаморфозу в A JAX, где «а» — неопределенный артикль.

Но самое удивительно здесь другое. Четыреста лет ученые рассматривали «Метаморфозы Аякса» как политическую аллегорию и искали в ней зашифрованную критику монархии, в результате чего это эссе стало самой известной работой Харингтона. И только в наше время обратили внимание, что по своей сути и по форме данное эссе Харингтона до смешного похоже на современную диссертацию на соискание степени кандидата технических наук по специальности «2.1.4. Водоснабжение, канализация». Любой, кто не поленится просто полистать его эссе, легко это заметит.

Тут есть все, что должно быть в такой диссертации. Начинается она с введения с постановкой цели, задач и обоснования актуальности исследования. Оно, кстати, представляет собой столь показательный образчик раблезианства Харингтона, что его стоит привести полностью: «Когда я обнаружил, что не только в моей собственной бедной хижине, но даже в самых красивых и величественных дворцах нашего королевства, несмотря на все наши меры предосторожности: подземелья, шлюзы и решетки, мучения бедняков при их подметании и чистке, этот мерзкий вонючка, хотя ему и было приказано под страхом смерти не входить в ворота, все же назло нашим носам напирает на покои прекрасных дам, я начал питать такую злобу ко всему его роду, что поклялся вести с ними смертельную вражду, пока не наделю отхожее место некоторыми принципами философии (так называли тогда научные принципы.— “Ъ-Наука”), о которых я читал, и некоторыми архитектурными решениями, которые я видел, и некоторыми приемами других людей, о которых я слышал, и некоторыми моими (соображениями.— “Ъ-Наука”) из собственной практики, за которые я заплатил; и в конце концов я нашел способ, который описан ниже, и это удивительно простой и дешевый способ; и я осмелюсь сказать, положа руку на сердце, не без большого опыта, что, хотя это не притянуто за уши и не стоит дорого, все же это полезно для дам; и мало найдется домов, которые не могли бы воспользоваться этим преимуществом».

Далее идет история вопроса, от ветхозаветных времен до Нового времени, из которой, к слову сказать, выясняется, что не только Веспасиан, но многие другие римские императоры внесли свою лепту в туалетостроительство, а сам Веспасиан сделал общественные уборные платными еще будучи эдилом, то есть заведующим департаментом ЖКХ в Риме. Потом в эссе Харингтона идет рассмотрение технических недостатков предшествовавших конструкций и чертежей предлагаемой им конструкции (филигранно выполненные гравюры на дереве), на которых видно, что в унитазе был поддон с отверстием в нижней части, закрытым кожаным клапаном, а система ручек, рычагов и грузиков набирала воду из цистерны в сливной резервуар и открывала в нем клапан при смыве в унитазе.

Далее шла оценка экономической выгоды предлагаемой конструкции и предлагаемые области ее использования. Завершается его раблезианская диссертация, как и полагается, выводами. Нет в ней только благодарностей в самом конце, вместо них присутствует «Извинение»: «Однако тьфу! О чем я все это время говорил? Об “АЯКСЕ”? Фи, я удивляюсь, что вы это вообще читаете. Я потеряю весь свой авторитет в глазах наших девиц, если они услышат, что мое перо таким образом испачкало бумагу».

Британским историкам науки оставалось лишь определить точную дату приоритета Харингтона на смывной туалет, что было не так-то просто сделать. Хронология здесь прослеживалась такая. Придворный поэт Джон Харингтон взялся за перевод «Неистового Роланда» Ариосто, и в ходе своей творческой работы показывал фрейлинам Елизаветы отрывки из уже переведенного им. Фрейлины фыркали, краснели, но читали их и с нетерпением ждали следующих. Так продолжалось до тех пор, пока их, эти отрывки, не увидела королева-девственница. Она отправила Харингтона из Лондона в ссылку в его родовое имение и велела не показываться ей на глаза, пока он не переведет Ариосто как полагается, без непристойностей.

«Болдинская осень» Харингтона продолжалась с 1584-го по 1591 год. «Неистового Роланда» он за эти годы все-таки перевел до конца без скабрезностей. Но начал он с реставрации своего родового дома, в котором ему предстояло жить неизвестно сколько лет. В ходе ремонта он и соорудил в нем смывной унитаз. Так что его приоритет историки считают с самой ранней из возможных дат — 1584 год. Достоверно известно, что в 1592 году Елизавета в ходе свей очередной поездки на Королевские ванны в Бат посетила дом Харингтона в Келстоне и, как логично предполагают британские ученые, воспользовалась его инновационным туалетом. Говорят, что она была настолько впечатлена, что заказала себе такой же, и Харингтон сделал его в ее королевской резиденции в Ричмондском замке.

Впрочем, последнее — из области предположений, инновации такого калибра всегда обрастают собственной мифологией. Факт же состоит в том, что, несмотря на энтузиазм королевы по поводу этого нового туалета, публика оставалась верна ночному горшку еще на века. Также вполне вероятно, что Харингтон, столкнувшись с равнодушием современников к его унитазу, попробовал его, равнодушие, смыть своим эссе об Аяксе, вложив в него всю свою душу и немалый талант литератора. Но напрасно старался.

Технари цинично скажут, что он просто не додумался до U-образного водяного запора, благодаря которому вода постоянно остается в сливной трубе, препятствуя попаданию канализационных газов из выгребной ямы обратно в кабину туалета и весь дом, то есть называя вещи своими именами, унитаз Харингтона ощутимо пованивал. Такой сифон для унитаза придумал часовых дел мастер Каммингз в 1780-е годы. Но как бы там ни было, а смывные туалеты стали постепенно завоевывать свое место в этом мире только начиная с середины XIX века, после их презентации в Хрустальном дворце, возведенном в лондонском Гайд-парке из чугуна и стекла для Всемирной промышленной выставки 1851 года.

В том самом дворце, который приснился Вере Павловне в ее знаменитом четвертом сне как прообраз городов будущего. Без туалетных подробностей, разумеется. Чернышевский был чужд раблезианству, хотя самолично посетил Хрустальный дворец и с очень большой вероятностью заходил там в туалет. Туалеты в этом дворце посетили 827 280 посетителей выставки. Их число известно с такой точностью, потому что вход в туалет стоил 1 пенни. Когда выставка закрылась, а Хрустальный дворец переехал в лондонское предместье, туалеты должны были закрыться, но их оставили открытыми, и доход от них за год превысил тысячу фунтов стерлингов. Веспасиан, наверное, заплакал бы, если бы узнал об этом.

Впрочем, дальнейшая судьбы унитаза — отдельная история. Что же касается сэра Джона Харингтона, то он без особых последствий перетерпел еще один приступ гнева Елизаветы, на этот раз за участие в неудачном походе графа Эссекса в Ирландию. После смерти Елизаветы он остался при дворе Якова I, где по-прежнему развлекал аристократию стихами и эпиграммами, стал учителем наследника престола. В 1612 году его ученик умер от брюшного тифа, а через две недели после него от той же причины скончался его учитель. Похоронили сэра Джона в его родовом имении в Келстоне, где он внес «один из величайших вкладов Великобритании в современную цивилизацию». Во всяком случае, именно так оценивают его унитаз в британском государственном фонде English Heritage («Английское наследие»).

Ася Петухова