Анвар Либабов о спектакле «Нетленка», важности разноплановости и честности для клоуна и артиста

Премьера спектакля «Нетленка» прошла в первую неделю декабря в театре «Лицедеи». «Ъ-СПб» поговорил о новой постановке с артистом Анваром Либабовым.

— Почему спектакль называется «Нетленка» и в чем его отличие от других спектаклей «Лицедеев»?

— Во-первых, это слово красивое. Идея спектакля пришла Леониду Владимировичу Лейкину еще в 2007 году, и он нас ею заразил со временем. Чем мы взрослее становимся, тем больше нами ценятся устойчивые вещи, особенно это проявляется в искусстве. Если ты сделал какой-то номер или произведение сильно, хорошо, то и говорят: это нетленное. «Нетленка» — сильный номер, даже какая-то классика. Весь сюжет основан на жизни последнего жителя заброшенного театра — старого портного. Он один, вокруг только сплошные вешала с костюмами, и они тлеют. Но искусство не тлеет, и портной продолжает хранить память о нем. Он начинает шить полотно — ткань и река жизни одновременно проплывают перед зрителем. Сквозь вешалки на сцене появляются какие-то герои прошлого, образы и призраки, Леня это гениально придумал. Персонажи — это роли. От Деда Мороза до Гамлета. Мы перевоплощаемся, появляясь из ниоткуда и уходя в никуда. Это и есть магия театра. Искусство и творчество остаются нетленными.

— Вы совсем недавно получили премию «Золотой софит» за исполнение роли Санчо Пансы в спектакле Влада Фурмана «Дон Кихот». У вас хватает времени на сторонние проекты?

— Да, я не очень сильно занят. В «Лицедеях» работает очень много молодых наших воспитанников. Я дал себе немного времени передохнуть, пособирать «бяки» — мы так называем номера, репризы для нового спектакля. И когда рождается творческий эксперимент, сходный с изначальным замыслом, мы его оставляем для дальнейшей разработки. За время работы артистом я понял, что лучше брать не количеством. Кстати, после получения премии мне дома утром сказали: «Хватит звездиться, иди гуляй с собачкой — и на работу!»

— Как создавалась «Нетленка», как проходил репетиционный процесс?

— Был аврал, что присуще для любого театра. Это как сдача объекта, и в этом присутствует нерв. Всегда перед премьерой возникает такое чувство, что не хватает недели, а затем и дня, часа, пяти минут. За два месяца мы выдали почти весь материал, всю руду из «шахты». И все равно чего-то всегда не хватает: либо переделали, либо недоделали.

Новая работа отличается элементарностью, простотой. Как сказал Леня Лейкин: делать не из простого сложное, а из сложного — простое. Репетиции проходили всегда нервно, ведь чтобы комедия работала — нужен единый часовой механизм. Свет, звук, работа артистов, понемножечку замахиваемся на некие масштабы, но не как у Андрея Могучего в БДТ, мы же бедный театр. Большинство механизмов придумано за счет идеи и образа, отсюда мы кроим и лепим наше творчество. Например, я своими руками лично гнул ковер-самолет, на котором вылетаю на сцену в дыму. Стиль-утиль такой. Все костюмы на вешалках — закрома костюмеров, сундуки и ящики, все со складов, на «Уделку» (блошиный рынок у станции метро «Удельная».— «Ъ-СПб») съездили, нашли кое-что, чтобы создать забытый театр прошлого века. Наш главный герой сродни Фирсу из «Вишневого сада».

— Кого вы играете в спектакле?

— У меня есть пара интересных репризок. С ковром я играю моль, обязательный атрибут каждого театра. Второй номер называется «Однажды ночью», где я — маленький человек, чеховский персонажик, испуганный. И вокруг нуарный детектив, вызывающий и смех, и слезы. У нас общий финал и зачин под оркестр. Мы все фантомы, дающие почву для фантазии.

— Почему вы так цените простоту в спектаклях?

— Ребусов здесь особо не надо. Чего зрителя грузить-то? Мы театр драматической клоунады, есть элементы цирка и эстетика эстрады. Зритель приходит посмеяться, отдохнуть, где-то поплакать и посопереживать. Мы это называем элементарный, наивный театр. Он приносит радость.

— Недавно в Театре имени Андрея Миронова вы проводили мастер-класс по пластике в рамках лаборатории «Пространство Фигаро». Как цирковая пластика может дополнить драматического актера? 

— Элементы невербального, физического театра играют важнейшую роль. Есть язык тела и вербальный язык — у нас первичнее тело. Оно отзывается на эмоции, чувства и мысли. Только что был показ этюдов у нашей мастерской. Пахать надо, работать, чтобы держать себя в форме. И мозгами, душой играть, глазами. Глаза все выдают, поэтому у нас в центре лица есть носик — красная точка, чтобы немного обезличить. Словами можно иногда соврать. Мне близко воплощение сверхмарионетки, потому что надо уметь делать все. Недавно мы долго ругались за кулисами, чтобы одна из актрис надела красный нос, чтобы ей стало легче, появилась отстраненность и неконкретность.

— Вы помните, как «Лицедеи» появились в Петербурге?

— Даже без «Википедии» скажу, что вся история началась в ДК Ленсовета, в студии Рудольфа Славского познакомились Слава Полунин и Саша Скворцов. Сначала один отслужил в армии, затем другой. И, как гласит легенда, долго переписывались. Сначала это было для души. Одни заканчивали институты для высшего образования, другие становились потом архитекторами и конструкторами, но душа требовала. Дядя Саша Скворцов рассказывал, как они ездили на заводы, в больницы, чтобы веселить людей. Появилась программа «Двадцать одна новелла о смешном и серьезном». Сложился дуэт, их приглашал Аркадий Райкин, а потом наступила эпоха эксцентрической клоунады, и к «Лицедеям» присоединились мы: Леня Лейкин, Витя Соловьев и я.

— На ваш взгляд, чем отличается артист клоунады от драматического актера?

— Лично у меня раньше было заблуждение, от невежества и гордыни, что клоунада — одно из самых сложных видов искусства. Не каждый драматический актер может быть клоуном, а вот каждый клоун может стать актером. Наверное, потому что был великий Юрий Никулин — и в цирке, и в кино. С годами, когда я уже сыграл в спектаклях Андрея Могучего, Влада Фурмана, я понял, что это не так.

Беседовал Илья Титаренко