Тайны самого закрытого русского портретиста

Сегодня его признали бы интровертом, но в конце XIX века называли молчальником. Тихий, тонкокожий, замкнутый, в своих работах Серов показывал то, что его модели часто не замечали в себе или старались скрыть.
К 160-летию со дня рождения Валентина Серова расшифровкой тайнописи занималась Елена Соломенцева.

I. Детские травмы

У Валентина Серова было классическое детство в артистической семье Санкт-Петербурга конца XIX века. Отец, Александр Серов,— заслуженный композитор, мать, Валентина Серова,— музыкантша с феминистскими взглядами. Валентин рос в наполненном творческими гостями доме.

Серовы устраивали театральные вечера с Алексеем Толстым, спорили о литературе с Иваном Тургеневым, иногда занимали денег в долг у Федора Достоевского. Родители будущего художника постоянно путешествовали по Европе и с четырех лет брали сына с собой. В дневниках Валентины Серовой сохранилось воспоминание о том, как маленький Валентоша (а еще его называли дома Тошей) в Швейцарии катался на ньюфаундленде друга семьи Рихарда Вагнера, пока взрослые обсуждали наброски к циклу «Кольцо нибелунга».

Жизнь Серова напоминала яркую карусель, но без домашнего тепла. Отец умер, когда мальчику было шесть. Мать могла оставить сына ночевать на крыльце, если тот опоздал к назначенному времени. После смерти мужа она отдала ребенка на год в трудовую коммуну под Смоленском и уехала строить музыкальную карьеру в Мюнхен.

О сыне Валентина Серова вспоминала в перерывах между музыкальными занятиями и общественными протестами, но сделала для него главное. Когда Тоша стал проявлять интерес к рисованию, мать нашла для него первого учителя — немецкого графика Карла Кёппинга. А когда все-таки взяла сына жить к себе в Европу — тогда уже в Париж, попросила друга семьи Илью Репина давать ему уроки.

В Репине Серов почти всю жизнь искал не только учителя, но и отца: хотел поддержки и очень болезненно реагировал, если не встречал. А альтернативу своей жесткой матери увидел в Елизавете Григорьевне Мамонтовой — жене промышленника и мецената Саввы Мамонтова, у которого часто гостил ребенком в усадьбе Абрамцево. Именно там Серов впервые нашел настоящих друзей и чувство дома.

II. Синдром самозванца

В таланте Валентина Серова было не меньше 90% труда. Он сам до конца жизни, уже будучи классиком живописи, сомневался в своем призвании. А в первое время ему постоянно припоминали знаменитого отца-композитора и представляли его как «сына того самого Серова».

Обучение живописи давалось тяжело из-за грызущей неуверенности в себе. Серов писал картины максимально медленно — не больше одной-двух в месяц. Убивался, когда Репин гениально, одним росчерком поправлял его этюды, над которыми тот корпел несколько дней. Учитель позволял ему делать копии своих работ, но больше всего времени уделял живописи с натуры. С пленэрами Репин и Серов объехали всю Украину.

В Академию художеств он поступил вольнослушателем уже в 15 лет. Попал в класс к знаменитому педагогу Павлу Чистякову, чье мнение высоко ценил. Его сокурсником был молодой Михаил Врубель, природный талант которого внушал Серову настоящий комплекс неполноценности: эскиз, написанный Врубелем за 15 минут, Серов вымучивал несколько часов.

Неуверенность заставляла Серова резко обороняться от критики и любых, даже кажущихся, намеков на недостаток мастерства. Однажды у них с Репиным случился своеобразный живописный батл: они одновременно писали портрет одной модели — Софьи Драгомировой в национальном наряде. Передавая ей работу, не законченную Серовым из-за отъезда, Репин позволил себе сделать «несколько мазков на костюме и аксессуарах, не трогая лица». Ученик воспринял это как личное оскорбление и отчитал учителя в письме.

III. Идеалист

Валентин Серов писал своей будущей жене Ольге Трубниковой: «В нашем веке пишут все тяжелое, ничего отрадного. Я хочу, хочу отрадного и буду писать только отрадное!» Ему было 22 года, он был уверен, что так и будет.

Мечта воплотилась в двух ранних работах, представленных художником на выставке Товарищества передвижников в 1888 году. Это были «Девочка с персиками» (1887) и «Девушка, освещенная солнцем» (1888), в которых многие разглядели новаторство и черты импрессионизма.

«Девушку, освещенную солнцем» Павел Третьяков купил для своей галереи за 300 рублей и получил ворох критики от некоторых друзей-передвижников. Григорий Мясоедов и Константин Маковский бросали ему в лицо обвинения в дурновкусии, но коллекционер был уверен в своем выборе и прочил Серову большое будущее. Сам Серов считал эту картину лучшей своей работой. «Написал эту вещь, а потом всю жизнь, как ни пыжился, ничего уже не вышло, тут весь выдохся»,— сокрушался он после.

Многие с Серовым не согласятся и отдадут предпочтение «Девочке с персиками», которая стоила автору недешево. 12-летней дочери хозяина Абрамцева Вере Мамонтовой не нужен был портрет: картина была задумана как подарок маме. Девочка хотела весело проводить лето, гоняя по округе с деревенскими мальчишками, а не сидеть часами перед мрачным живописцем. Серов «покупал» ее время персиками и ежедневными прогулками на лошадях. «Все, чего я добивался,— это свежести, той особенной свежести, которую всегда чувствуешь в натуре и не видишь в картинах,— вспоминал он.— Писал я больше месяца и измучил ее, бедную, до смерти, уж очень хотелось сохранить свежесть живописи при полной законченности, вот как у старых мастеров».

В жизни Валентин Серов служил своим идеалам так же верно, как в творчестве. Подал заявление о выходе из состава действительных членов Академии художеств после того, как стал свидетелем расстрела мирной демонстрации рабочих в 1905 году. Художник винил в случившемся президента академии — великого князя Владимира Александровича Романова. И еще разругался с Ильей Репиным из-за того, что тот не последовал его примеру.

IV. «Вы мне не нравитесь»

«Портреты Серова срывают маски, которые люди надевают на себя; и обличают сокровенный смысл лица, созданного всей жизнью, всеми тайными помыслами и всеми утаенными от других переживаниями»,— писал Валерий Брюсов. И все-таки желающих попозировать ставшему популярным Серову было невероятно много. Если мастер испытывал к модели симпатию, мог выражением глаз или разворотом плеч подчеркнуть ее личностную красоту. Но раскрывал жадность бизнесмена в жесте или ухмылке. Великосветского повесу писал в надменной позе и с пустым взглядом. И никаких скидок на статус: любой заказчик мог быть уверен в том, что получит о себе всю правду — и только ее.

Учитывая то, как медленно Серов писал картины и насколько при этом был востребован, без работы он не сидел ни дня. Череда заказных портретов выматывала. Часто художник отказывал, аргументируя правдиво и ясно, причем самому заказчику: «Вы мне не нравитесь». Но часто и соглашался: надо было как-то кормить шестерых детей. Только с надеждой спрашивал у друзей о будущей модели, если еще не был лично знаком: «Не рожа ли?»

С прямотой Серова столкнулась и императорская семья. Николай II изъявил желание получить портрет от мастера и был готов к долгим сеансам позирования. Дело шло хорошо, пока не вмешалась жена императора Александра Федоровна. Стоя за спиной у художника, она начала давать советы «по улучшению портрета». Серов парировал: «Я полагал, что все же умею писать лица. Вы же, Ваше Величество, не рискнете завершить эту работу вместо меня?» После чего извинился и откланялся, а начатый портрет не стал завершать, несмотря на все просьбы царственных особ. И хотя потом Серов все же написал для Николая II утешительный домашний портрет, за ним закрепили ярлык художника, посмевшего отказать государю. Популярность, и так немалая, взлетела до небес.

V. Милый друг

Федор Шаляпин, ставший близким другом Серова, признавался, что первое время опасался «этого невысокого, крепко сбитого человека с пронизывающим взглядом и вечной папиросой в уголке рта».

А вот с художником Константином Коровиным у Серова случилась дружба с первого взгляда. Когда они встретились в Абрамцеве, первому было 23, а второму 19. Всегда веселый, обаятельный Коровин хорошо дополнял замкнутого, молчаливого Серова. Работалось вместе им тоже отлично. Савва Мамонтов часто называл их тандем «Серовин» или «Коров» и даже посылал в совместные командировки. Например, в турне по северу — от Вологды до Архангельска.

Когда на Серова нападала хандра, он становился мрачен и нелюдим. И тогда Коровин и другие друзья пытались вытащить его развеяться:

Антон!!!
Наш дорогой Антон,
Тебя мы всюду, всюду ищем,
Мы по Москве, как звери, рыщем.
Куда ж ты скрылся, наш Плутон?
Приди скорее к нам в объятья,
Тебе мы — истинные братья.
Но если в том ты зришь обман,
То мы уедем в ресторан.
Оттуда, милый наш Антоша,
Как ни тяжка нам будет ноша,
А мы поедем на Парнас,
Чтобы с похмелия пить квас.
Жму руку Вам
Шаляпин — бас.
Ты, может, с нами (час не ровен),
Так приезжай, мы ждем.
Коровин.
Федор Шаляпин, Константин Коровин. Москва, 1904

VI. Древнерусская тоска

В конце жизни Серов мучился приступами беспричинной тоски. Сейчас бы ему посоветовали провериться на депрессию, но в начале ХХ века предпочитали эскапизм. Путешествия хоть и ненадолго, но исцеляли художника. В турне по Франции, Италии, Греции он заметно оживал.

Стабильно от хандры спасал художника Париж. Когда в 1910-м он отправился туда в последний раз с надеждой поймать за хвост ощущение «отрадного», ему помог друг — импресарио Сергей Дягилев. Он привлек соратника по объединению «Мир искусства» к оформлению своих «Русских сезонов». Валентин Серов был в восторге — его энергии хватило не только на занавес к балету «Шахерезада», но и на афишу балета «Сильфида» с воздушной Анной Павловой, и на полотно с обнаженной танцовщицей Идой Рубинштейн. Картина, напоминающая египетскую фреску, спровоцировала скандал. Даже Илья Репин осудил модернистские опыты своего ученика. Но Серова в этот раз критика только забавляла, он как будто уже знал, что именно этот живописный стиль станет хитом следующего десятилетия в Европе.

По возвращении домой художник снова мрачнел на глазах. К привычной меланхолии добавились ипохондрия. В конце жизни Серов стал суеверен. Как-то в окно его московской квартиры залетел попугай. Живописец приручил птицу и увидел дурной знак в ее скорой гибели. Сам он ушел из жизни в 46 лет, ранним утром 5 декабря 1911 года, по дороге на очередной портретный сеанс. Смерть наступила от приступа стенокардии, которую тогда называли «птичье сердце».

Не всегда то, что писал Валентин Серов, было для него отрадно, но всегда — правдиво. Словами Коровина: «В нем жил искатель истины», и он ее находил.