Сергей Эйзенштейн в своем эссе о Чарли Чаплине писал, что жизневосприятие гениального коллеги ему гораздо интереснее его мировоззрения, поясняя это тем, что в произведениях Чаплина не столько важны режиссура, трюки или техника комического, сколько взгляд на вещи, абсолютно лишенный морально-этической оценки. Эйзенштейн справедливо полагал, что таким взглядом могут обладать только дети, для которых практически любое явление, включая смерть, «безобидно». К детскому взгляду стремились многие отцы-основатели модернизма. Взять хотя бы Пикассо, с которым Чаплин был близок, они оба, хоть и в разной степени, симпатизировали коммунистам. Ребенку почти все смешно, ведь его восприятие не опосредовано суждением. Когда ребенок смеется над действительно смешным — это заразительно. Когда ребенок смеется над чем-то трогательным или грустным, его смех примиряет с действительностью. Но когда ребенок смеется над чем-то ужасным, этот смех пугает. Анализируя кинематограф Чаплина, Эйзенштейн не имел возможности сравнить экранный образ с оригиналом. С Чаплином они встречались эпизодически, а разницу между своим жизневосприятием и мировоззрением Чаплин изложил в мемуарах лишь в 1964 году, подробно объяснив, есть ли в искусстве место пропаганде добра и борьбе за справедливость, кого стоит жалеть и кого на самом деле жалко ему самому. Перечитав «Историю моей жизни», можно убедиться, что человек, скрывавшийся за легендой, и в делах, и в словах, и, главное, в своем творчестве был удивительным образом очень последователен.