Дэвид Финчер о своих фильмах

О кино

Кино бывает двух видов. Есть кино для тех, кто его смотрит. А есть кино и для тех, кто его смотрит, и для тех, кто его делает. Вот "Бойцовский клуб" — кино второго вида, то есть фильм в целом значительнее, чем совокупность составляющих его элементов. А, например, "Комната страха" — именно такая совокупность, это кино первого вида. Я никогда не думал, что "Комната страха" должна перевернуть мир. Это проходной фильм, своего рода "guilty pleasure". Триллер. Кино о запертой в доме женщине. И ничего больше.

О фильме "Чужой-3"

Знаете, он был дефективным с самого начала, то есть он был дефективным — чтобы не сказать безнадежно испорченным — задолго до того, как мы начали его снимать. "Чужого-3" многие ненавидят. Но едва ли кто-то ненавидит этот фильм сильнее меня.

О фильме "Семь"

Мы хотели снять современный нуар.

Такой, знаете, настоящий, когда в воздухе что-то такое витает, какая-то невидимая опасность, подстерегающая ничего не подозревающих детективов. Я люблю такие штуки. Мы хотели снять цветной фильм, который казался бы черно-белым. Я думал все время в черном цвете, я хотел, чтобы получилась настоящая, глубокая чернота. И еще мы старались, чтобы зритель подумал, что декорации у нас прямо из какого-нибудь нуара 1940-х.

О фильме "Бойцовский клуб"

Я прочитал книгу и подумал: как можно сделать из нее фильм? Она как бы про взросление, но про взросление людей, которые взрослеют в 30 вместо того, чтобы взрослеть в 20.

В этом фильме насилие мне всегда представлялось метафорой наркотиков. Насилие дает герою возможность почувствовать боль. Речь идет о человеке, который почти мертв, о парне, который совсем окостенел — и вдруг он наконец что-то чувствует. И у него формируется потребность в этом чувстве, и эту потребность удовлетворяет Бойцовский клуб. Так люди и подсаживаются на наркотики. Тайное общество, свой язык, свои законы и все такое.

О фильме "Комната страха"

После "Бойцовского клуба" (в котором было около 400 сцен и почти 200 мест действия) мне показалось привлекательным снять фильм в пределах одного дома.

Женщина покупает дом с убежищем, бывают такие тайные комнаты в богатых домах. Потом к этой женщине врываются какие-то люди, и она с ребенком прячется в этом убежище. А люди не уходят, потому что то, что им нужно, находится как раз в этой тайной комнате.

Для меня это фильм про развод. Про разрушение дома и про то, насколько далеко ты готов зайти, чтобы сохранить то, что у тебя есть.

О фильме "Зодиак"

Я никогда не рассматривал этот фильм как детектив, как фильм про полицейских, расследующих какое-то дело, я рассматривал его как фильм про редакцию газеты. Образцом для меня была "Вся президентская рать".

Я знал, что это будет длинный фильм. Я знал, что должен снять фильм, который заставил бы зрителей чувствовать то же, что чувствуют его герои. Должно быть муторно, должно быть безвыходно, время должно тянуться. Нам нужно было чем-то его заполнить. Но там ведь нет авиакатастроф, там вообще ничего не происходит. В комнате сидят люди с пластиковыми стаканчиками с кофе, и кто-то из них пытается рассказать, что он знает или что ему кажется, что он знает. И надо найти хоть что-то определенное в этом потоке предвзятостей. И когда ты долго смотришь на этих людей, которые заходят в комнату с кофе в пластиковом стакане и рассказывают свою версию событий, думаешь: "Боже, лучше бы их всех убили".

О фильме "Загадочная история Бенджамина Баттона"

Принято считать, что молодые люди глупо расходуют свою молодость. Мне кажется, что это абсолютно неправильное представление, и я снимал этот фильм, чтобы показать его неправильность. Но потом несколько человек сказали мне, что я нашел идеальный способ показать, как молодые люди глупо расходуют свою молодость.

Интрига фильма, на мой взгляд, представляет наименьший интерес. Если сказать, что это фильм про человека, который живет в обратном направлении и из старика превращается в Брэда Питта, вряд ли это кого-то заинтересует.

Вот что интересно. Глядя на 65-летнего человека, не думаешь: черт, ему осталось 15 лет. Но глядя на человека, живущего в обратном направлении, которому сейчас 12, думаешь: черт. Это странная штука. Двое людей, вновь встретившихся на восьмом десятке, не производят такого печального впечатления, как если ей 70, а ему 20.