Превращение думских слушаний по социальной политике в очередное заушение премьера показывает, что приписываемое в основном люмпенизированным социальным низам понимание свободы как ничем не стесненной безответственной воли в не меньшей степени присуще и депутатским социальным верхам.
Стандартный тезис о полном обнищании народа требует известной коррекции. При исчислении народного достатка слабо учитываются скрытые от государства теневые доходы, также кормящие людей. Наиболее часто упоминаемые в пропаганде социальные язвы (нищие, бомжи, беспризорные дети родителей-алкоголиков) существовали задолго до всякого Гайдара, но при коммунизме от них тщательно очищали парадные улицы, служащие местом глубокого знакомства элиты с жизнью масс. Вина "антинародного режима" не в том, что он кардинально умножил число нищих, а в том, что он перестал охотиться на них с милицией. Всегда стоит принимать в расчет, что дежурный прогноз дежурного пророка о грядущем массовом голодоморе может отражать не реальные продовольственные перспективы, а мучительный голод самого пророка до власти.
Тем не менее наличие демагогии еще никак не отрицает наличия самой проблемы, и положение социально слабых групп населения и вправду плачевно. Деятельное сочувствие обездоленным делает честь всякому, а политику накануне выборов приносит не только честь, но и добычу. Остается лишь поинтересоваться, в какой степени это сочувствие, нашедшее выражение в очередном пожелании отправить правительство в отставку, является деятельным. Ведь если для Бориса Федорова или Сергея Глазьева политический труп Черномырдина сам по себе будет вкусной и здоровой пищей, то нищие старушки нуждаются не в политических, а в реальных кушаньях. Между тем кроме той общей закономерности, что любая перетряска наверху в первую очередь бьет как раз по тем, кто внизу, т. е. по многожды оплаканным старушкам (политические пертурбации — вспышка инфляции — опережающий рывок цен), есть то частное обстоятельство, что до выборов осталось менее пяти месяцев, и, следственно, самое благодетельное новое правительство, не успев даже мало-мальски утрястись и приступить к благодеяниям, снова будет сменено. Так что защитники сирых и убогих предложили в качестве действенной помощи старушкам заведомо гарантированные пять месяцев верхушечной тряски, ценовой пляски — и ничего более.
Конечно, на то и демократия, чтобы оппозиция мечтала свалить правительство, для достижения этой цели используя самые разные предлоги — отчего же и не старушек. Правда, некоторое различие между западной и отечественной манерой парламентской игры заключается в том, что на Западе игра в смену кабинета широко практикуется тогда, когда ущерб от встряски довольно невелик и заведомо перекрывается преимуществами свободной перемены управляющих. В случае, когда по тяжким внутренним или внешним обстоятельствам ущерб может оказаться более серьезным, смена управляющих уже не рассматривается как блаженная самоцель — см. 14-летнюю "эру Аденауэра" или 12-летнюю "эру Рузвельта". В случае, когда представительный образ правления подкрепляется внутренней ответственностью народных представителей, демократия оказывается, по Черчиллю, "наихудшим способом правления за исключением всех остальных". При отсутствии такой ответственности более уместными оказываются иеремиады Победоносцева про "величайшую ложь нашего времени".
Удивительного в депутатском поведении мало, ибо справедливо замечено, что "первое прикосновение московской души к западной культуре почти всегда сказывается нигилизмом; разрушение старых устоев опережает положительные плоды воспитания. Человек, потерявший веру в Бога и царя, утрачивает и все основы личной и социальной этики". Трагизм эпохи, переходной от рабства к свободе, когда прежние регуляторы поведения уже не действуют, а новые еще не действуют, превосходно описан сегодняшней оппозицией, справедливо отмечающей, что экономическая свобода оборачивается наглым и ничем не стесненным хищничеством, а личная свобода приводит к такому совершенному разрушению социабельности, при котором карьера рэкетира или проститутки полагается не зазорной, но почтенной. Причина такой беды в том, что вместо свободы является воля, т. е. "возможность жить по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями; свобода немыслима без уважения к чужой свободе, воля — всегда для себя". Парадокс, однако, в том, что наиболее яростными обличителями дурной воли, демонстрируемой как низами (хулиганство, падение нравов), так и верхами (хищничество, коррупция), являются те самые представители непримиримой оппозиции слева (коммунопатриоты вроде Говорухина) и справа ("яблочно"-демократическая альтернатива), которые в применении к самим себе эту дурную волю, выражающуюся в готовности крушить антинародный режим по принципу "а там хоть трава не расти", считают отнюдь не пороком, но, напротив, выдающейся гражданской добродетелью. Пример Григория Явлинского, в "Нижегородском прологе" популярно описавшего с привлечением многочисленных цитат из немецкого философа Хайдеггера различие между ответственной свободой и безосновной волей, а затем сделавший таковую волю сутью и смыслом деятельности возглавляемой им фракции, показывает, что близость к народу является важнейшей чертой оппозиции, подобно Антею, черпающей силы от соприкосновения с массами.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ