Дежурная ругань по поводу главы МИД Андрея Козырева побуждает к мысленному эксперименту: что бы изменилось, если бы всеми порицаемого министра в кресле на Смоленской площади сменил лучший дипломат всех времен и народов, соединяющий в себе достоинства Талейрана, Горчакова и Бисмарка?
Вполне можно согласиться с Лукиным, Бабуриным и Жириновским в том, что неустанно хулимый ими Козырев — не гений дипломатии (как, впрочем, и они сами). Но уместно спросить того же Лукина: а что бы тут сделал гений?
Дипломатическая деятельность включает в себя объективные и субъективные предпосылки. К первым относятся такие факторы, как экономическая и военная мощь государства, позволяющая использовать соответственные рычаги давления на партнеров, а также общая внутриполитическая стабильность, позволяющая без особо тяжелых последствий перенести могущее возникнуть в случае внешнеполитических осложнений перенапряжение государственных сил. И эффективных экономических и военных инструментов, и необходимой внутренней стабильности, позволяющей во время схватки с партнером не опасаться ударов в спину, российская дипломатия лишена, что до чрезвычайности сужает поле ее возможностей.
На то можно возразить, что дипломатический гений проявляется как раз в чрезвычайно стесненных обстоятельствах, субъективным фактором дипломатии, т. е. искусством тонкого внешнеполитического маневрирования уводя свою страну из-под угрозы полного унижения и разгрома. Таков был Талейран, добившийся в 1814 году весьма выгодных условий мира для обескровленной наполеоновскими войнами Франции, таков был Горчаков, преодолевший последствия севастопольского погрома, таковы были Аденауэр и министр иностранных дел послевоенной ФРГ фон Брентано, добившиеся того, что ненавидимая и презираемая всеми Германия в считанные годы успешно включилась в механизм европейской интеграции. Никаких подобных успехов Козырев предъявить не может.
Но прежде чем сделать тот напрашивающийся вывод, что он не умеет играть на противоречиях между партнерами, следует понять, существуют ли в настоящий момент международные противоречия, структурно схожие с теми, на которых играли Талейран, Горчаков или Аденауэр.
Доселе известные нам случаи подпадали под два сценария: "Европейский концерт" и "Тьма с Востока".
Сюжет господствовавшего в XIX веке "Европейского концерта" в том, что узкий клуб участников концерта (Азия, Африка и обе Америки в нем не участвовали и для дипломатии как бы и не существовали) был заинтересован в поддержании равновесия и недопущении чрезмерного усиления одного из участников. Удача того же Талейрана объяснялась тем, что Россия не могла допустить чрезмерного ослабления Франции, ибо это означало бы соответственное усиление спокойных за свои западные границы Пруссии и Австрии. По принципу "дружи не с соседом, а через соседа" Александр I желал иметь на западе достаточно сильный противовес Вене и Берлину. Сценарий Талейрана мог бы быть разыгран Козыревым в том случае, если бы противоречия между ведущими державами Запада (G7 как аналог "Европейского концерта") обострились до такой степени, что, например, США начали бы серьезно заботиться о создании противовеса, давящего на Германию с востока. Грубо говоря, если бы война между ведущими державами Запада стала закладываться в текущие политические расчеты, разыгрывание российской карты стало бы неизбежным и МИД РФ мог бы похвалиться многими удачами. До тех пор, пока интеграционные механизмы западного сообщества делают тему серьезного внутризападного конфликта неактуальной, рассчитывать на удачу не приходится.
Сюжет "Тьмы с Востока", разыгранный Аденауэром и фон Брентано, базировался на том, что в условиях общей для всего Запада грозной опасности дальнейшая изоляция ФРГ означала бы сдачу Сталину без боя всего германского стратегического предполья. Благодаря Сталину и его наследникам ФРГ было прямо предписано держать "щит меж двух враждебных рас — монголов и Европы". Этот сценарий мог бы быть реализован РФ, если бы на ее южных или восточных границах зримо нависал призрак нового монгольского ига над Европой (вар.: нового халифата). В этом случае Ельцин и Козырев могли бы добиваться всяческих преференций от Запада, указывая, что в противном случае "не сдвинемся, когда свирепый гунн в карманах трупов будет шарить, жечь города и в церковь гнать табун и мясо белых братьев жарить".
При отсутствии гуннов, халифа, а равно китайского богдыхана, готовых обрушиться на Запад (в 1949 году европейцев не надо было убеждать в том, что Сталин стоит всех гуннов, вместе взятых), России затруднительно закрывать Запад от не имеющейся пока в наличии Тьмы с Востока — тем более что ряд заявлений и поступков российских политиков может порой навести на мысль, что потенциальная тьма как раз от самой России и исходит.
Из книги Гарольда Никольсона "Дипломатия". М., ОГИЗ. 1941 г.
О демократической дипломатии
Всеми признано, что главная опасность демократической дипломатии заключается в безответственности суверенного народа. Я хочу этим сказать, что, хотя народ является высшей властью, которая контролирует в конце концов внешнюю политику, он не отдает себе отчета относительно ответственности, лежащей на нем.
Теперь, когда множество неизвестных и непонимающих избирателей контролируют внешнюю политику, чувство личной или корпоративной ответственности исчезло. Суверенный народ не сознает своих суверенных прав и не знает, что по его поручению эти договоры, которые он отказывается признать, были подписаны.
Эта безответственность поощряется некоторыми популярными газетами, которые способны поддерживать отказ от данных обещаний, не упомянув даже, что эти обещания были сделаны надлежащим образом избранным правительством и ратифицированы после тщательного обсуждения парламентом. Тот же самый владелец газеты, который был бы глубоко возмущен, если бы фирма, помещающая объявления или изготовляющая шрифт, отказалась выполнить контракт, готов проповедовать отказ от обязательств там, где это касается страны в целом. Если демократии начнут не признавать решений, принятых от их имени и скрепленных надлежащими представителями, то, конечно, рухнет фундамент, на котором построены международные соглашения, и наступит анархия.
Эта проблема тесно связана со второй опасностью демократической дипломатии, а именно с незнанием. Обычный избиратель не только невежественен, ленив и забывчив там, где вопросы касаются международных обязательств, за которые он отвечает, но он не проявляет в отношении вопросов внешней политики той вдумчивости и понимания, которые он посвящает делам внутренним. Он не желает даже приложить усилий, чтобы попытаться понять элементарнейшие вопросы. Рядовой избиратель еще не усвоил, что иностранные дела — по сути иностранные, т. е. то, что они затрагивают не только наши национальные интересы, но также и интересы других стран. Он думает, что внешняя политика строится таким же образом, как бюджет или любой закон, касающийся народного просвещения, т. е. что она подготавливается соответствующим министром, докладывается кабинету, одобряется парламентом и после этого передается для исполнения министерству иностранных дел. Благодаря этому ложному представлению он считает, что достаточно придумать внешнюю политику, соответствующую интересам Великобритании, чтобы эта политика была выполнена. Он игнорирует тот факт, что внешняя политика должна быть согласована с другими державами, тоже обладающими могущественным вооружением для защиты своих интересов и предубеждений.
Еще более опасны, чем невежество, поверхностные знания. Профессиональный дипломат, потративший всю жизнь на изучение положения и психологии других стран, избегает делать обобщения на основании наспех собранных фактов. Избиратель поступает иначе. Поездка на лето в Далмацию, велосипедная прогулка по Шварцвальду, трехдневное пребывание в Порто Фино для него достаточны, чтобы вернуться с определенными взглядами о положении на Ближнем Востоке, о взаимоотношениях Гитлера с генштабом и о влиянии абиссинской авантюры на общественное мнение Италии. Так как его суждения построены на чувствах, а не на разуме, они зависят от любой случайной встречи или разговора.
О политике Италии
Цель внешней политики Италии состоит в том, чтобы путем переговоров приобрести большее значение, чем это соответствует ее собственным силам. Таким образом, итальянская система противоположна немецкой системе: вместо того чтобы основывать дипломатию на силе, она силу основывает на дипломатии. Она противоположна французской системе: вместо того чтобы стараться обеспечить постоянных союзников против постоянных врагов, она считает, что друзей и врагов можно легко переменить. Она противоположна английской системе, так как вместо солидных достижений она ищет лишь немедленной выгоды. Кроме того, ее понимание равновесия сил отличается от английской концепции. В Великобритании эта доктрина понимается как сопротивление любой стране, пытающейся господствовать в Европе; в Италии на нее смотрят, как на такое равновесие, при котором ее сила будет решающей.
Итальянские дипломаты сделались мастерами искусства переговоров. Их обычный метод состоит в том, чтобы сначала создать плохие отношения с той страной, с которой они хотят договориться, а затем предложить "хорошие отношения". Перед началом таких переговоров они заботливо запасаются тремя козырями: во-первых, они провоцируют среди итальянского народа чувство обиды и ненависти, во-вторых, они находят какую-нибудь зацепку против страны, с которой Италия готовится вести переговоры, и, в-третьих, они требуют каких-нибудь уступок, которых они и не надеются получить и которых они в сущности не хотят, но взамен которых другая страна вынуждена будет что-нибудь предложить. В ходе переговоров прибавляются другие подобные приемы. Если переговоры заходят в тупик, делается намек, что такие же переговоры могут быть начаты с другой страной. Иногда переговоры ведутся одновременно с двумя враждебными странами. Так, в 1914-1916 гг. Италия одновременно торговалась со своими союзниками и с их врагами относительно того, сколько смогут первые заплатить за ее нейтралитет, а последние — за помощь. Последние имели возможность предложить более высокую цену.
Итальянская дипломатия, несмотря на ее ловкость, является, пожалуй, плохим примером искусства переговоров. Она соединяет честолюбие и притязания великой державы с методами малой державы.