Члены каннского жюри дают подписку о неразглашении обстоятельств, связанных с судьбой премий. Однако никакие подписки еще никого не останавливали, и вскоре после объявления наград рождается множество апокрифов. Вот три из них, посвященные каннской судьбе русских фильмов.
"Ностальгия" (Специальная премия за творчество)
На фестивале 1983 года в конкурсе была "Ностальгия" Андрея Тарковского, а в жюри сидел Сергей Бондарчук. В 1975-м они тоже совместно участвовали, а точнее, не участвовали в каннской эпопее.
Тогда французы хотели взять "Зеркало", обвинявшееся на родине во всем на свете, в том числе и в "оскорблении общественной морали". Соответствующие советские инстанции рекомендовали вместо фильма Тарковского картину Бондарчука "Они сражались за Родину".
По идее Канны должны были не глядя согласиться на новое творение оскаровского лауреата, но этого не произошло, и в результате обе картины остались дома. Тарковский счел себя жертвой советского режима, олицетворением которого в кинематографе был тогда Сергей Бондарчук. В свою очередь, Бондарчук счел себя жертвой международной интриги, олицетворением которой для него отныне стал Андрей Тарковский.
В Каннах 1983 года именно голоса постановщика "Войны и мира" оказалось достаточно, чтобы "Ностальгия" не получила золотой пальмовой ветки. Западные комментаторы, склонные во всем видеть большую политику, расценили это как выпад творца номенклатурного реализма против полуавангардистского и полуэмигрантского художника. Думается, дело было намного проще: любые идеологические соображения и естественный патриотический порыв поддержать соотечественника перекрыла затаенная стариковская обида. Как бы то ни было Тарковский получил второй по значению "специальный приз за творчество", разделив его со своим кумиром, французом Робером Брессоном.
Впрочем, каннскую публику наравне со скандалом вокруг Тарковского занимал и скандал, устроенный самим Андреем Тарковским по случаю мемориального показа на фестивале последнего фильма Райнера Вернера Фасбиндера "Керель". Представленный в Каннах спустя год после смерти великого немецкого кинорежиссера, "Керель" был обвинен гонимым русским во всем на свете и, главное, в "оскорблении общественной морали".
"Покаяние" (Большая специальная премия) и "Очи черные" (Приз за мужскую роль Марчелло Мастрояни)
В 1987 году в Каннах перестраивающийся СССР представил фильм "Покаяние", но помимо Тенгиза Абуладзе в конкурсе участвовали еще два советских режиссера. Италия выставила "Очи черные" Никиты Михалкова, а Америка — "Скромных людей" Андрона Кончаловского. В фестивальном рейтинге "Скромные люди" занимали свое скромное место, "Покаяние" было встречено уважительно и кисло, но зато михалковским "Очам" сопутствовал оглушительный успех. Все прочили им пальмовую ветку, однако вышло иначе.
Фестиваль был юбилейный, сороковой по счету. От Советского Союза в жюри вошел Элем Климов, председателем назначили Ива Монтана. Перед открытием Миттеран дал обед в честь высоких гостей и как бы невзначай поинтересовался, сколько лет французы не получали пальмовых веток. Ко всеобщему удивлению выяснилось, что больше двадцати: в последний раз таким счастливцем был Клод Лелуш, удостоившийся главной награды за фильм "Мужчина и женщина" в 1966 году.
Однако возможности нарушить эту печальную для хозяев традицию у жюри вроде бы не оказалось. Французская картина "Под солнцем сатаны" была, что называется, на любителя — слишком суха и интеллектуальна для каннского золота. В фестивальных рейтингах фильм Мориса Пиала занимал последнее место: ни острой социальности, ни бурной эмоциональности в его картине не содержалось, но она была чисто и очень изящно сделана. Именно за это и ухватился Климов, когда понял, что хвататься больше не за что.
Первоначально жюри распределило награды в полном соответствии с фестивальными рейтингами. Пальмовая ветка доставалась бурно эмоциональным "Очам". Гражданственному "Покаянию" не доставалось вообще ничего. Для Климова, персека тогдашнего самого передового Союза кинематографистов, это было равносильно административному провалу. Даже гораздо хуже: неуспех "Покаяния", знамени перестройки, могли истолковать как неуспех самой перестройки, чем Е.К. Лигачев в борьбе с А.Н. Яковлевым наверняка бы воспользовался. И Климов решился на бунт.
— Господа, мы на юбилейном фестивале, — напомнил Климов. — Пусть на этот раз восторжествует искусство! Бог с ней, с реальностью, бог с ней, с эмоциональностью. Кино, в конце концов, — великое искусство. И мы должны судить его как профессионалы. А раз так, то лучшим несомненно является французский фильм "Под солнцем сатаны".
Может быть, не так буквально, но что-то в этом роде сказал Климов и встретил благодарный взгляд просиявшего Ива Монтана.
— Давайте говорить про искусство, давайте судить как профессионалы, — радостно повторил председатель. — При таком повороте первым действительно будет Морис Пиала, а вторым — Тенгиз Абуладзе.
В соответствии с новыми высокохудожественными требованиями переписали и все остальные премии. Заодно привалило Виму Вендерсу, который в списке мастеров искусств оказался на почетном третьем месте: он получил режиссерский приз за свою картину "Небо над Берлином" — одну из лучших в мировом кинематографе восьмидесятых годов. Пошла такая пьянка, что отметили даже Стивена Фрирса и его блистательный и совсем уж на любителя фильм "Навострите ваши ушки", награжденный за музыку.
Зал встретил вердикт жюри свистом, настолько дружным и продолжительным, что Морис Пиала был вынужден ответно освистать публику. Миттеран мог быть доволен. Втроем с Е.К. Лигачевым и А.Н. Яковлевым они сделали все для торжества искусства.
"Утомленные солнцем" (Большая премия жюри, поделенная с фильмом "Жить" Чжана Имоу)
Накануне фестиваля 1994 года автор этих строк встретил на улице Александра Кайдановского, которого пригласили в каннское жюри. Поздравив его с этой честью, журналист принялся сочувствовать.
— Вы едете судить фильм Михалкова, который на днях закончен, его никто не видел, а о нем уже год говорят как о самом великом. Что будет, если ему не кинут ветки? А что будет, если кинут? Вас в любом случае распнут. В общем, как из Канн вернетесь, приходите ко мне водку пить.
— Вам смешно, — сказал Кайдановский. — А я решил все забыть, все, что знаю про Никиту, и буду смотреть и судить по совести. Вдруг чудо?
По приезде он первым делом взял с меня слово не исполнять свой профессиональный долг и не разглашать тайн жюри в прессе: "В Каннах такой визг подымется, а мне с ними еще жить". Я слово дал и два года честно держался. Но Кайдановского больше нет, и жить ему теперь не с ними.
Вот наш разговор.
— Я несколько дней читаю те глупости, которые пишут про жюри. Лучше всего, конечно, о Денев, которая возненавидела молодую и прекрасную Аджани и заставила всех проголосовать за сморщенную Верну Лизи. Чушь какая. Аджани даже не обсуждалась. Обсуждалась, кстати, Чурикова, что вашим коллегам с их страстью к мелодраматическим поворотам даже не приходит в голову. И проиграла всего лишь двумя голосами — я очень жалею, что не сумел протащить Инну. Зато все-таки вытянул Никиту.
— Намекают, что именно вы его топили.
— Ну да, и Михалков в этом уверен. Он после награждения перестал со мной здороваться, а до того все звал выпить. Нет, чуда не случилось, Никита сделал свою михалковскую картину, обычную. Там есть одна очень противная сцена. Михалков лежит, на него уселась Дапкунайте, и он ей страстно шепчет, как лучше двигаться. Очень натурально получилось. Но почему я должен знать, как Никита занимается этим?
— Однако вы уверяете, что его тащили.
— Конечно. Все думают, что была борьба между ним и Тарантино. Но никакой борьбы не было, ни малейшей, про Тарантино сразу решили, что он получает золото. И занялись другими. Там было много вариантов. И вот в какой-то момент про Никиту забыли. Он выпал. Просто выпал из всех раскладов. И мог вообще ничего не получить. Но я, знаете ли, патриот, и все мы учились в советской школе.