Феномен Лебедя свидетельствует о том, что социальный заказ на Бонапарта в России есть. Вопрос в том, до какой степени генерал ему соответствует.
Возвращение Лебедя из Египта
Всякий основательный общественный переворот доходит до той точки, когда общество испытывает сильную нужду в завершителе — в том, кто, надежно закрепив приобретения (прежде всего имущественные) переходной эпохи, устранит присущие ей болезненные издержки: развал государственной власти, расцвет преступности, неистовое казнокрадство. Исходящие от низов требования большей справедливости, а от верхов — большей эффективности государственной власти, входя в резонанс, объединяются в общем требовании установить твердый правопорядок, в случае надобности особенно не считаясь с либеральными представлениями прежней, так скомпрометировавшей себя эпохи. Тогда и настает 18 брюмера — резюмирующая часть революции.
Реакция общества на избирательный успех генерала Лебедя, а равно на его триумфальное вхождение в Кремль, сопровождавшееся изгнанием непопулярных сановников, напоминала дни осени 1799 года, когда приезд Бонапарта из Египта возбуждал радостные ожидания — "Генерал Вандемьер вернулся, чтобы снова спасти Республику". В действительности генерал вернулся с прямо противоположной целью, но явно неадекватное восприятие личности Бонапарта, в котором каждый видит не то, что он есть, а то, что он хочет видеть, — это тоже необходимое условие успеха 18 брюмера. Однако в сегодняшней ситуации мы наблюдаем главным образом неадекватное восприятие личности генерала, что необходимо, но никак не достаточно для успешного развития бонапартистского сюжета — нужна еще такая малость, как деловые и политические качества, делающие честолюбивого генерала признанным вождем. А их немного.
Соотношение слова и дела у гражданина первого консула и у секретаря СБ
Успехи предпринятого первым консулом Бонапартом гражданского строительства покоились на применении в делах гражданских того же принципа, что и в делах военных: главное — быть всегда сильнее противника в данный конкретный момент и в данном конкретном месте. Во внутренней политике принцип концентрации сил работал не хуже, чем в дни победоносных кампаний: уничтожение разбойничьих шаек на юге страны — усмирение Вандеи — разгром якобинцев — разборка с парижскими казнокрадами — разгром роялистов — стабилизация валюты — административная реформа и т. д. До 18 брюмера — всем приятные общие слова, после — не всем приятные конкретные дела. Российский же кандидат в бонапарты не всем приятным делам предпочитает беспрерывные разговоры — от компьютерной безопасности до гонений на мормонов, от надобности в институте вице-президентства до затруднения въезда иностранцев в Россию. Совокупность угроз, которые нельзя одновременно реализовать даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, тем более оказывается пустым звуком, когда воля государственного деятеля стеснена недостаточностью практических средств. Единственный выход для него — точная расстановка приоритетов и стремительная расшивка то тех, то других узких мест, наиболее угрожающих в данный момент существованию государственного организма. Человек, бьющий (и то только на словах) растопыренной пятерней и во все стороны разом, — это кто угодно, но только не Бонапарт.
Дисбаланс голов и шпаг
Другая черта секретаря СБ, не слишком способствующая вырастанию его в действительно крупную политическую фигуру, — это его идеологическая всеядность. Лебедь — что мешок: что положишь, то и несет. Ультралиберальные конструкции Виталия Найшуля сменяются ультрадирижистскими концепциями Сергея Глазьева, а затем до публики доходят и вовсе гэбистско-патриотические рассуждения о "психосемантических технологиях", примененных темными силами для разрушения СССР. Речь, похоже, идет даже не о политическом маневрировании, сопровождающемся сменой вех (хотя и тут есть известные и сильно превышенные Лебедем ограничения на скорость), а о вещи, куда менее простительной для политика, — о совершенно некритическом восприятии высказываний, принадлежащих различным кликам, конкурирующим за право эксплуатировать фигуру популярного генерала.
И в случае с Бонапартом имели место попытки сходной эксплуатации. "Нам нужна одна голова и одна шпага", — говорил накануне 18 брюмера состоявший в заговоре член Директории Сийес, имея в виду, что голова уже есть — его собственная, а проблема лишь в шпаге, которая покорно будет осуществлять задумки головы. Последующие события показали, что относительно соотношения головы и шпаги Сийес находился в прискорбном для себя заблуждении. Оно оказалось совсем иным — Бонапарт отнюдь не предполагал быть орудием в чьих бы то ни было руках. Нынешняя ситуация также отлична от модели Сийеса, но только в совершенно обратную сторону. Имеется ли вообще в наличии шпага, понять довольно сложно, зато руководящих голов имеется как минимум три — Найшуля, Глазьева и помешанного на всемирном заговоре анонимного чекиста-патриота. А будем живы — будут и другие.
Огорчительное непонимание природы российского бандитизма
При таком положении дел естественно, что государственное строительство осуществляется генералом главным образом на поприще красноречия.
Самое прискорбное, что в отличие от голов, приданных извне, собственная голова участвует в этом процессе в минимальной степени, если вообще участвует. Если взять коронный номер генерала — призывы к борьбе с бандитизмом, то удручает не столько правовая расплывчатость предлагаемых им мер, сколько непонимание всего истинного трагизма положения. Дело не в том, что бандиты непомерно расплодились, а в том, что они заполняют создавшийся в результате самоустранения государства частноправовой вакуум. Доколе четкие нормы частного права не поддерживаются всей мощью судебной и репрессивной машины государства, сколь угодно радикальное физическое устранение бандитов не устраняет породившего их вакуума — а природа не терпит пустоты. Но как раз присущего Бонапарту внимания к правовому строительству ("Кодекс Наполеона") и механизму его практической реализации (судебная реформа), не оставляющих ниши для сил, желающих присвоить исконно государственные функции, наш генерал не проявляет. Однако без отсутствия хотя бы интуитивного понимания природы вещей, различения причин и следствий и т. д. политик обречен оставаться заложником своих мудрых советчиков. Не они являются его интеллектуальными орудиями, а он — их политическим орудием.
У Бонапарта было много неудачливых предшественников
Сами по себе бонапартистские настроения даже и в сочетании с публичным явлением мощного (или кажущегося таковым) человека еще отнюдь не означают немедленного наступления 18 брюмера. Может быть или слишком рано, или слишком поздно. О желательности прекращения хаоса посредством явления победоносного генерала начали подумывать еще в 1793 году, но целый ряд опытов оказался неудачным. Один генерал (Дюмурье) выступил слишком рано и к тому же в союзе с неприятелями-австрийцами. Двое (Гош и Жубер) погибли на поле брани. Еще один "нерешительный честолюбец" (Моро) слишком долго колебался, и его опередил Бонапарт. Очевидный социальный заказ осуществлялся методом проб и ошибок, пока не явилась фигура, адекватная поставленной задаче.
"Я не мог оторвать глаза от бравого генерала Буланже"
Но политический образ может формироваться и по инерции, уже не соответствуя текущим потребностям нации. Франция после революционных безумств, возможно, и не могла обойтись без крутого штаб-лекаря. Безумства последнего российского десятилетия неизмеримо более умеренны, и необходимые тут способы лечения скорее всего куда более консервативны. По типу политической культуры ельцинская Россия ближе не к Директории, а к ранним годам Третьей Республики — "республики без республиканцев", когда запоздавший политический миф про генерала-спасителя родил трагикомическую фигуру генерала Буланже. В 1885 году Клемансо, считая, что Буланже — это фигура, посредством которой он сможет контролировать армию, добился назначения генерала военным министром. Буланже занимался армейской реформой, делал очень много эффектных публичных заявлений и тем совершенно влюбил в себя донельзя утомленную грязью буржуазной политики публику, возглавив, как выразился социалист Лафарг, "синдикат недовольных".
В стране начал раздуваться совершенный культ Буланже — "Есть такой человек. И ты его знаешь". Как отмечает историк, "газеты, журналы, листовки, превозносили Буланже и описывали его блестящую карьеру; вся страна была наводнена его портретами в военной форме и в штатском, во весь рост и верхом; во всех магазинах и лавках продавались игральные карты, тарелки, платки, курительные трубки, детские игрушки с изображением героя. Шансонье сочиняли песенки о бравом генерале, толпа подхватывала их. Участники манифестаций скандировали: 'Буланже, Буланже, нам нужен Буланже!'".
Генерал, окончательно вырвавшийся из-под контроля Клемансо, начал бурную закулисную деятельность, исхитрившись очаровать обещаниями решительно всех: легитимистов, орлеанистов, бонапартистов, просто националистов, радикалов и бланкистов. Причем каждый из контрагентов генерала был бы сильно смущен, узнай он, в сколь разношерстной компании ему предстоит реализовывать свои заветные политические мечтания.
Донельзя раздутый культ в сочетании с попытками быть приятным всем политическим силам в итоге сгубили генерала. Снятый с поста военного министра, он был назначен командующим 13-м армейским корпусом (почти 14-й армией), затем, уволенный за нарушение воинской дисциплины, был триумфально избран депутатом, но, запутавшись в интригах окончательно, бежал из страны и в 1891 году в Брюсселе застрелился на могиле своей возлюбленной. Клемансо почтил память своего протеже эпитафией: "Здесь покоится генерал Буланже, который умер так же, как и жил: младшим лейтенантом".
Ни в какой Брюссель генералу Лебедю ездить не нужно, но при наличии некоторого политического слуха нельзя не заметить, что посвященные гражданину первому консулу и секретарю Совета безопасности величественные аккорды Героической симфонии все более сбиваются на другое музыкальное произведение — "Марш Буланже. Соло на тубофоне".
МАКСИМ СОКОЛОВ
1: Каждый политический интриган ждет, что новоявленный диктатор окажется послушным орудием его интриг
2: Российскому обществу больше подходит не настоящий диктатор, а опереточный, максимум — оперный