Фестиваль "Дуэль" в Балтийском доме

Бывают фестивали одного драматурга, одной пьесы,  одного режиссера. Организаторы "Дуэли" придумали для фестиваля, приуроченного к вполне официозной дате стапятидесятилетия А.П. Чехова, оригинальную форму столкновения разных интерпретаций одной и той же пьесы. Можно будет сопоставить двух "Ивановых", две "Чайки", двух "Трех сестер", двух "Дядь Вань" и два "Вишневых сада".

Уже не одно десятилетие Чехов — хлеб российского театра, не уступающий ни Шекспиру, ни Островскому, ни тем более "новой волне". Мало кого из драматургов можно интерпретировать с такой легкостью. В Чехове свободно размещаются разные эстетики и концепции, он подвижен и запросто принимает форму любых режиссерских фантазмов. Ценность фестиваля и в том, что он привозит в Петербург театры, не бывавшие здесь лет по тридцать, и спектакли, о которых никто здесь и не знает, кроме узких специалистов. Не знает не потому, что они провинциальны, а потому, что провинциален сам Петербург, чей фестивальный запас ограничен Александринским и Балтийским домом и их западными гостями. На "Дуэль" съезжаются театры крупных театральных центров — Екатеринбурга, Новосибирска, Перми, Казани. Особый гость — московский "Дядя Ваня" в постановке Римаса Туминаса.

Уже прошли два "Иванова" — "Небольшого драматического театра" и "Такого театра"; на очереди две "Чайки". Красноярскую поставил Олег Рыбкин, худрук Театра им. Пушкина, один из самых частых номинантов на "Золотую маску". Неуемный талант Рыбкина, поместившего чеховских персонажей в современное дачное болото, выдернул из многолетнего болота и сам театр.  В центре одинокий дачный сортир, по краям бочка для полива огорода и клумбы из автопокрышек. Из бочки выскакивает Нина Заречная в качестве Мировой души, сортиру персонажи поверяют тайные слезы, Костю Треплева, ставшего знаменитым столичным писателем, эскортируют playboy-девицы в заячьих ушках. Но в беспокойном спектакле Рыбкина важен не эпатаж и не актуализация: на куцые творческие поползновения и абсурдные эротические игрища провинциальной богемы он смотрит не свысока, а с какой-то щемящей жалостливостью. Понятно, все знавали лучшие времена, друг к другу привыкли и связаны давними мучительными садо-мазо узами, как Маша и Медведенко, Дорн и Полина, Тригорин и Аркадина. А молодые — Треплев и Заречная — только пополняют ряды страдальцев.

Из Перми едет Академический театр, возглавляемый Борисом Мильграмом, по совместительству министром культуры Пермского края. Его визуально эффектный, музыкально прихотливый и куда более прохладный в эмоциональном отношении спектакль отталкивается от мысли: что было бы, если бы "Чайка" была оперой, балетом, мюзиклом — или же попросту нормативно-соцреалистической постановкой. Фотографии вечных женственностей и жертв искусства (Мэрилин Монро, Одри Хепберн) в финале у Рыбкина — жесткое предупреждение, что за славу, бывает, платят жизнью. А финальное превращение души пермского Кости Треплева в чайку и ее вознесение на афишу МХТ — скорее ода театру.