Александр Минкин был единственным журналистом, допущенным на переговоры Лебедя с Масхадовым. И едва ли не больше, чем исходом переговоров, несколько десятков его коллег интересовались: как он туда попал? что он там делал?
Отвечает Александр МИНКИН.
Участь журналиста на переговорах печальна
"Стороны" часами сидят в доме, а ты часами слоняешься по двору. В доме — пять-шесть человек, во дворе — около сотни. Охрана Лебедя, охрана Масхадова, боевики, журналисты и непонятно кто. Бесконечное курение, идиотские разговоры...
— Вся эта война потому, что Черномырдин — еврей, — сообщает пожилой, хорошо вооруженный чеченец.
— Господи! Почему вы думаете, что Черномырдин — еврей?
— Если бы он не был евреем — он был бы человеком...
Наконец к народу выходят Лебедь, Масхадов, и ты слышишь: "Штурма не будет. Языком ультиматумов говорить больше не будем". И все?!
Потом едешь на танке, летишь на вертолете, потом — на другом вертолете, потом — на самолете, сознавая, что ТАСС и "Интерфакс" уже донесли до населения историческую фразу, а значит, ты везешь в Москву не информацию, но всего лишь свои "впечатления". Ты вернешься, а люди уже все видели по ТВ, в том числе и тебя.
После первого такого опыта стало ясно: надо участвовать в переговорах или хотя бы присутствовать на них. В каком качестве? Да хоть стенографисткой. Важно попасть.
Лебедь выслушал просьбу и посмотрел, как на сумасшедшего.
— Александр Иванович, должен же хоть кто-то там быть! Ведь это исторический процесс. С полученной информацией буду крайне аккуратен.
— А что я скажу Масхадову?
— А не надо ничего говорить. Вы же его не спрашиваете, кто с ним.
Утром в четверг 22 августа поднимаемся на 2-й этаж. За главным столом с одной стороны Лебедь с тремя помощниками, с другой — Масхадов, Удугов, Ширвани Басаев, министр внутренних дел Чечни.
Сбоку за маленьким столиком полковник Бенчарский, занимающийся исключительно обменом пленных, и я. За дверью несколько офицеров и боевиков, обеспечивающих связь соответственно с федералами и полевыми командирами.
Связью, увы, приходилось пользоваться часто. О мирных переговорах знали все, но пока они шли, более десятка раз возникали серьезные стычки то в Грозном, то в Аргуне, вновь и вновь начинался артобстрел. Возможно, спонтанно. Но и Лебедь, и Масхадов реагировали на эту стрельбу как на попытки сорвать диалог и пресекали их по радио решительно и жестко.
Задача Лебедя (поставленная перед ним от имени президента) — вернуть Грозный в 5 августа 1996 года. То есть убрать боевиков из их столицы.
Задача Масхадова — вернуть Чечню в 10 декабря 1994 года. То есть убрать войска из республики.
Через несколько часов мучительный поиск взаимоприемлемых формулировок был вчерне закончен.
Федералы привезли в Новые Атаги компьютер, чтобы на нем набрать окончательный текст Соглашения. Питание к федеральному компьютеру подвели от чеченского движка. Но кооперация на этом не закончилась. Оказалось, что наш офицер-компьютерщик умеет включать аппарат (и, возможно, играть на нем), но как найти абзац и где на клавиатуре спрятано тире — не знает. Тогда на улице нашли опытного чеченского подростка.
Схема была такая: слева наш офицер следил за питанием, справа полковник вслух разбирал генеральские каракули и перечерки, а между ними сидел упитанный чеченский мальчишка с зачатками усов и одним пальцем тюкал по клавишам. Смотреть на это было больно.
Времени хватило и на перекур, и на обед. Заглянул со двора начальник охраны Лебедя и сказал, что никогда не слышал, чтобы журналисты так ругались. Я поинтересовался, о чем они говорят. "Они называют вас желтым земляным червем", — отвечал шеф охраны, ненавязчиво демонстрируя знание Киплинга.
Чувствуя себя садистом, я подошел к окну и отодвинул занавеску. Внизу во дворе на штативах стояли "Бетакамы", рядом, умирая от скуки, сидели и бродили братья по разуму. Я свистнул. Они подняли головы. Выражение их лиц было восхитительно и неподдельно. Даже Станиславский закричал бы "верю!". Хорошо понимая, какие чувства они испытывают, я приветственно помахал рукой, как Брежнев с мавзолея. "Зачем вы с ними так?" — раздался у меня за спиной вопрос какого-то жалостливого чеченца.
...Текст был наконец набран. По предложению Лебедя, мне поручили редактуру. На этой стадии документ уже содержал взаимоприемлемые позиции, сформулированные, однако, с легкими отклонениями от норм русского языка.
Есть некий специфический язык инструкций. Желание высказаться на нем как можно точнее приводит иногда к обратному результату, к затемнению смысла. Инструкция, скажем, гласит: "Левой верхней конечностью обхватите сосуд за середину цилиндрической части, а правой, плавно вращая по часовой стрелке, вводите...". По-русски все это называется одним словом "откупоривай".
Я прочел шапку: "СОГЛАШЕНИЕ о неотложных мерах по прекращению огня и боевых действий в г. Грозный и на территории Чеченской Республики" и сразу исправил "в г. Грозный" на "в г. Грозном". И сразу услышал за плечом голос полковника: "Нет, на военном языке надо в г. Грозный". "Понимаете, — начал объяснять я, — 'Грозный' склоняется; это как в г. Москве, в г. Ленинграде". Он не прогнулся: "Как у вас — не знаю, а на военном языке — не склоняется". И я покорно вернул Грозному именительный падеж.
Это была новая любопытная работа: согласовывать военный язык с русским. Было: "похищение, захват в заложники". Стало: "похищение, захват заложников". На мой взгляд, в этой конструкции все равно лишнее слово "похищение". Захват есть захват, и какая разница: тайный он (похищение) или явный. Но — оставили.
Было: "порядок формирования комендатур организовать на...". Стало: "формирование комендатур осуществлять на...". Легко удалось убедить, что и на военном языке речь идет о формировании комендатур, а не об организации порядка формирования. И что задачу эту надо осуществить, а не организовать.
Есть вещи, которые сейчас согласовать абсолютно невозможно. Попробуй предложить чеченцам сдать оружие, когда они только что отбили город у регулярной армии. Но вместо того чтобы биться лбом о стену, можно культурно обойти. В поисках этих обходов есть определенное лингвистическое удовольствие.
За внешне спокойными формулировками типа "вывод войск противоборствующих сторон осуществляется со всем вооружением и боеприпасами" скрыты политические бомбы. Ибо где-то в этой фразе спрятана огромная фигура умолчания. Ведь с самого начала одной из основных целей войны было "разоружение незаконных вооруженных бандформирований". А в Соглашении мы об этом как бы забыли.
Еще одна фигура умолчания — Доку Гапурович Завгаев. Его самого и его правительства нет в тексте Соглашения. Завгаев, конечно, жив. Но это некое политическое привидение. Что касается его физического существования, то он жив только потому, что чеченцы не хотят его убивать. Они хотят поймать его и судить.
К сожалению, я был не журналист, прорвавшийся на переговоры (да это и невозможно: охрана отсекает, грубо хватая за плечо, тех, "кто не понимает по-хорошему"). Я не прятался под диваном. Меня допустили. И я, как всякий, получивший допуск, оказался связан определенными обязательствами. Потому опять вынужден некоторую информацию заменять впечатлениями. Вот главное из них.
Отличие Лебедя от всех предыдущих наших чиновников-миротворцев не в полномочиях. Они боялись не угодить президенту, он — избирателям. Чиновников выгоняют в небытие. Лебедя можно выгнать только в президенты.