При жизни Андрея Синявского умерли почти все, кто был ему так или иначе интересен, — его друзья, враги, защитники, судьи, учителя, соперники, единомышленники, оппоненты. Сейчас, когда газеты всего мира публикуют статьи памяти Синявского, Ъ предлагает посмотреть, как относился к жанру некролога он сам.
В июне 1975 года писатель Виктор Некрасов перенес тяжелую операцию, после которой врачи сказали, что его положение безнадежно. Некрасов умирал. И тогда, по свидетельству Марии Розановой, Андрей Синявский сказал, что есть одно крайнее средство и что он его испробует. И написал по Некрасову некролог (текст приводится в сокращении).
Некрасов... Светскость как определяющее, как положительное начало. Все мы монахи в душе, а Некрасов — светский человек. Мы — закрытые, мы — застывшие, мы — засохшие в своих помыслах и комплексах. Некрасов — открыт. Светский человек среди клерикалов. Ему недоставало трубки и трости.
И посреди феодальной социалистической литературы — первая светская повесть — "В окопах Сталинграда". Странно, что среди наших писателей, от рождения проклятых, удрученных этой выворотной, отвратной церковностью, прохаживался между тем светский человек. Солдат, мушкетер, гуляка Некрасов.
...Преждевременный некролог? Я понимаю. Нехорошо, что преждевременный. Но и как воздать, если не преждевременно? Если все мы уходим и уходим, и никто не стоит за нами с подъятыми факелами в руках!
...Потому и тороплюсь. Надеюсь. Не умрет... Чтобы, если он выживет, подарить ему эти странички, как очередную медаль — за отвагу.
..."В окопах Сталинграда"... Нужно же было родиться и кончить свои дни в Париже, чтобы где-то посередине написать — в око-пах Ста-лин-града... Да! Нужно. Нужно же было уехать из Киева, из России, чтобы в Париже тебя разрезали пополам и выкачивали бы гной из брюшины, из почек и из легких?
Не лучше ли было бы там, не проще ли было бы в Киеве и окончить дни, отмеченные "Литературной газетой"?
Куда лезешь? Зачем летишь?
Глоток воздуха. Последний глоток свободы...
На следующее утро Некрасов, вопреки прогнозам врачей, начал поправляться. Через две недели ему исполнилось 64 года, и Синявский подарил ему на день рождения "прижизненный некролог". Некрасов прочел и сказал: "Как жаль, что такие про меня слова нельзя напечатать сегодня. Сделайте это после моей смерти". Некролог был опубликован 3 сентября 1987 года.
"Дело Даниэля — Синявского" сплавило их фамилии в одну — двойную. Их тексты, сколь бы они ни были несхожи, останутся в истории параллельными — такими их сделал советский суд, но с этим приговором они оба были согласны.
Юлий Даниэль умер на восемь лет раньше. Текст, посвященный его памяти, Синявский опубликовал параллельно с текстом самого Даниэля о смерти — это были как будто похороны Даниэля-Синявского.
...Умер мой друг, русский писатель Юлий Даниэль. Сколько раз наша дружба подвергалась проверке, изобретательным испытаниям: и в нелегальном писательстве, когда мы с ним, сговорившись, тайно переправляли на Запад рукописные тексты, и на допросах КГБ, и на скамье подсудимых, и в лагере, и в эмиграции...
У Даниэля и в жизни, и в писательстве было редкое чувство общежития с людьми, братское отношение к людям. Он писал об этом содружестве: "Это твой мир, твоя жизнь, и ты — клетка, частица ее. Ты не должен позволять запугать себя. Ты должен сам за себя отвечать, и этим — ты в ответе за других".
И негромким гулом неосознанного согласия отвечала тебе Москва...
Даже в последнем слове на суде Юлий Даниэль говорил: "А здесь люди — и в зале сидят люди, и за судебным столом тоже люди".
Я бы так не сумел: и в зале, и за судебным столом сидели тогда палачи...
Люди — все люди — в Юлии Даниэле потеряли верного друга.
Андрей Синявский, 31 декабря, 1988
Я не хотел бы умереть внезапно. Это не значит, что я предпочел бы длительное и болезненное умирание... Мне приятней было бы жить сейчас, если бы я знал, что уйду из жизни постепенно, спокойно, благообразно. Что ж, может быть, так и будет. Мне всю жизнь везло, почему бы не повезти и с финалом?
...Смерть. Почему она женского пола? Даже в непристойном российском выражении, обозначающем смерть, катастрофу, фигурируют именно женские половые органы. Казалось бы, женская сущность, жизнетворящая, детородная, не должна была бы давать языковой стихии повод для этого. Ан нет. Смерть — женщина. Но, может быть, и в Европе было время, когда Смерть была не скелетом со страшной косой и даже не равнодушной Паркой с ножницами, а Матерью...
Юлий Даниэль
Смерть далась им обоим тяжко и мучительно. Разделенные ею на восемь лет, сейчас они снова Даниэль-Синявский.