Поглощение Гонконга вызвало в Китае национальную эйфорию. Что-то подобное испытывают и в остальном мире. "Китай — это уже сверхдержава," — не сомневается госсекретарь США Мадлен Олбрайт. Однако России как соседу КНР следовало бы задуматься о другом: что может сдержать стремительное развитие сверхдержавы, в которой живет одна пятая населения Земли?
Причины неудач страны всегда следует искать в господствующем в ней мировоззрении. Превращение Китая в полуколонию в прошлом веке было обусловлено удивительным снобизмом китайцев, который не позволил им за три столетия контактов с европейцами разглядеть в них опасного противника. Слабость Китая в нынешнем веке была обусловлена колебаниями от свирепых междоусобных войн к абсолютной диктатуре.
То, что происходило в Китае в XX веке, отразило характерную особенность китайской истории: большая ее часть приходится на периоды междоусобицы, спровоцированной как интригами придворных партий, так и сепаратизмом отдельных частей громадной империи. Как только страна оказывалась в руках сильного правителя, опиравшегося на широкую поддержку всегда могущественных чиновничества и армии, Китай превращался в угрозу своим соседям. "Слава Богу, что это случалось нечасто," — пошутил однажды известный французский востоковед Масперо.
Казалось бы, к концу века "китайский маятник" (распад — единство) остановился и Китай един как никогда. К счастью, это не совсем так. Хотя Китай и обрел подобающее ему влияние в мире, о чем свидетельствует возвращение Гонконга, внутренние противоречия делают его не столь опасным, как это может показаться на первый взгляд.
Китаем реально правит примерно десяток руководителей коммунистической партии. Большинство из них являются членами высшего партийного органа — постоянного комитета политбюро. Остальные входили ранее в его состав, а затем добровольно отказались от членства, как правило в силу преклонного возраста. В отличии от Европы, патриархи, не занимающие официальных должностей, не являются номинальными фигурами, а обладают реальным влиянием. Однако, несмотря на немногочисленность, нынешняя политическая элита Китая никогда даже не казалась хоть сколько-нибудь единой.
Группа нынешних лидеров страны в основном сформировалась после студенческих волнений на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 года, когда пытавшиеся использовать выступления молодежи "либералы" в высшем руководстве, и прежде всего глава партии Чжао Цзыян (якобы со слезами на глазах уговаривавший студентов разойтись), были отправлены в отставку, а более радикальные диссиденты эмигрировали.
После июня-89 самый могущественный человек Китая, "архитектор китайских реформ" Дэн Сяопин в преддверии своей добровольной отставки с последних официальных постов распределил власть между двумя своими сторонниками: премьер-министром Ли Пэном и Цзян Цзэминем, до этого руководившим шанхайским горкомом. За Ли Пэном был просто сохранен пост премьера (председателя госсовета), а Цзян Цземинь стал главой государства (председателем Китая) и компартии (генсеком КПК).
Вокруг этих людей фактически и сформировались кланы, правящие страной. Противоречия между ними были обусловлены природой их лидеров.
Ли Пэн — потомственный партийный деятель. После гибели отца он был усыновлен Джоу Эньлаем — соратником Мао Цзэдуна, долгие годы возглавлявшим правительство Китая. Ли Пэн получил этот пост в 1988 году и сумел удержать его в 1989 году, когда без колебаний поддержал меры Дэн Сяопина по подавлению студенческих волнений на площади Тяньаньмэнь.
Ли Пэн известен как консервативный коммунист, не приемлющий политических и радикальных экономических реформ. Его поддерживали консервативные патриархи компартии.
Дэн Сяопин понимал, что, если не уравновесить усилившихся после событий на Тяньаньмэне консерваторов, они будут представлять угрозу для начатых им реформ. Он решил создать противовес консерваторам. Таким противовесом стал Цзян Цземинь, которого Дэн возвысил, объявив "ядром", вокруг которого должно формироваться партийное руководство. Цзян постепенно привлек на ключевые должности своих людей, большинство из которых были выходцами из родного ему Шанхая. Цзян Цзэминь и его люди слывут либералами по сравнению с консервативными коммунистами группировки Ли Пэна, но все же не являются сторонниками слишком радикальных реформ, которых боялся Дэн. Они скорее центристы.
Важнейшее политическое разногласие между консервативными коммунистами и сторонниками радикальных реформ состоит в том, нужно ли лишить компартию фактической монополии на власть. Главное противоречие во взглядах на экономическую реформу заключается в том, нужно ли акционирование и приватизация госсобственности. Сторонники Ли Пэна категорически против таких преобразований. "Шанхайцы" занимают центристскую позицию, осторожно высказываясь за повышение роли парламента и осуществляя акционирование предприятий. Но на большее они официально не согласны.
В 90-х годах расстановка сил между основными кланами изменилась. Позиции Ли Пэна заметно ослабли. Он больше не может опираться на патриархов партии, лишившихся влияния или просто ушедших из жизни. В это же время "шанхайская" группировка Цзян Цзэминя захватила контроль над всеми ключевыми институтами власти: партией, армией и даже возглавляемым Ли Пэном правительством.
Два первых зама премьера — шанхайцы Чжу Жунцзи (одновременно возглавляет центральный банк Китая) и У Банго (отвечает в правительстве за наиболее щекотливый вопрос — реформу предприятий, в том числе акционирование). Каждый из них нередко принимает решения без согласования с премьером Ли Пэном.
Пять из семи членов высшего партийного органа — постоянного комитета политбюро — выдвиженцы Цзян Цзэминя (остальные двое — сам Цзян Цзэминь и Ли Пэн).
Цзян также добился контроля над армией, заняв пост председателя центрального военного совета (ЦВС — фактически высший военный орган, руководил которым долгое время не кто иной как Дэн Сяопин), повысив в звании ряд кадровых военных и выбрав себе из их среды замов по ЦВС.
Лидеру коммунистов Цзяну не чужды и предпринимательские круги. Его заместитель по государственной линии (заместитель председателя КНР) — беспартийный, крупный шанхайский бизнесмен Жун Ижэнь.
Сложившийся в результате всего этого новый расклад сил точно отражен в популярном в Китае анекдоте. У премьера Ли Пэна спрашивают: о чем шла речь на последнем заседании политбюро? "Я так и не понял, — отвечает тот в замешательстве, — они говорили на шанхайском диалекте".
В ближайшие месяцы расстановка сил в китайских верхах изменится. Дело в том, что заканчивается второй срок пребывания Ли Пэна на посту премьера. А по китайским законам эту должность можно занимать не более двух сроков. Наиболее вероятно, что на очередном ХV съезде компартии, который должен пройти осенью и утвердить кадровые изменения, Ли Пэн, лишенный прежней опоры, утратит реальную власть, возможно получив некий номинальный почетный пост.
Все это приведет к безраздельному воцарению "шанхайской" группировки. Однако, скорее всего, это будет Пиррова победа. "Шанхайцев" поджимает возраст. Большинству из них не менее семидесяти лет, некоторым за восемьдесят. А в Китае сложилась традиция в таком возрасте уходить с постов. Поэтому, отвоевав у столь же пожилых консерваторов власть, Цзян Цзэминь будет вынужден максимум через несколько лет отдать ее кому-нибудь другому. Кому? Наиболее вероятна кандидатура самого молодого члена высшего партийного органа — 55-летнего Ху Цзиньтао, которого, как поговаривают в Пекине, сам Цзян Цзэминь прочит своим преемником у руля партии.
Значит ли все это, что расколу власти в Китае приходит конец? Ничего подобного — это только начало новой волны смуты.
От власти уходят наиболее ортодоксальные коммунисты. Обновляемое руководство Китая вскоре перестанет тяготиться догмами, не позволявшими до сих пор даже обсуждать возможность более радикальных реформ — отмену идеологической монополии китайской версии марксизма-ленинизма и монополии государства на крупную собственность.
Понимая неотвратимость дальнейшей либерализации экономики и перевод партии на новые идеологические основы, многие партийцы хотели бы вписать свое имя в историю. Не осмеливаясь говорить об этом при жизни, они высказывают тайные мысли на смертном одре. Так, Лу Диньи, многие годы возглавлявший в ЦК КПК не что-нибудь, а консервативную коммунистическую пропаганду, перед смертью в мае 1996 года написал обращение к руководству страны с призывом к свободомыслию.
Внутри партии раздаются голоса, что нынешним лидерам неплохо бы связать свое имя с настоящими реформами в обществе, иначе эта заслуга достанется другим. Однако при всем желании старые члены шанхайской группировки, возглавляемые Цзянь Цзэминем, вряд ли смогут снискать лавры истинных реформаторов. Хотя бы потому, что в этом случае пришлось бы реабилитировать снятого после Тяньаньмэня с поста генсека компартии Чжао Цзыяна — непримиримого врага "шанхайцев".
Поэтому новую волну либерализации начнут лидеры, не имеющие прямого отношения к подавлению студенческих волнений 1989 года. А это значит, что речь может идти уже о следующем после пожилых "шанхайцев" поколении. Молодым лидером, вокруг которого сформируется новый клан политиков, может стать один из семерки всемогущих членов постоянного комитета политбюро Ху Цзиньтао.
Сегодня он молодой, покладистый протеже Цзян Цзэминя. Он и не может быть другим в условиях официального единомыслия в руководстве. Так же вел себя Хрущев при Сталине или Горбачев при Андропове. Подобно им, после ухода своего патрона, Ху Цзиньтао неизбежно начнет ломать систему, которая его породила.
Итак, Китай объективно движется к новому периоду политических и экономических реформ. То есть к меньшему единству во власти, хотя в данном случае и большей предсказуемости — закрытость в стиле средневековых властителей Чжуннаньхая все более явно уходит в прошлое ан протяжении 80-90-х годов. Смена поколений политиков не может пройти без смягчения режима. А потому, когда через несколько десятилетий Китай действительно станет сверхдержавой, как это запланировали коммунисты, от самих коммунистов и тоталитарного государства мало что останется. Следуя неумолимому закону китайского маятника страна вновь погрузится в бесконечную внутреннюю политическую борьбу. Только на этот раз она, судя по всему, уже не будет сопровождаться массовыми убийствами, пожарами и голодом гражданских войн. Так что если в прошлом веке Китай сдерживали иностранные пушки, в нынешнем — маоистские идеи, то в следующем столетии его усмирит демократия.
ИГОРЬ ГОДУНОВ
Китай объективно движется к демократии, то есть наименьшему единству во власти и наибольшей предсказуемости