Этюд в бугровых тонах

200 тыс. гектаров лесных угодий, самые крупные и производительные мельницы, буксирные пароходы и баржи, а главное — многолетние контракты на поставку муки, соли и леса казне и прочим надежнейшим покупателям принадлежали самому известному нижегородскому предпринимательскому семейству Бугровых. Три поколения этой семьи, начиная с Петра Бугрова, с удивительным искусством постоянно выигрывали торги за подряды, шла ли речь о перевозках, строительстве или иных казенных и городских заказах. При этом всегда подчеркивалось, что Бугровы не давали взяток. Однако, как выясняется, не давали взяток деньгами только мелким чиновникам, предпочитая одаривать их своими товарами. А ради крупных покровителей шли на весьма солидные издержки.

ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Бурлак-первопроходец

Жизнеописания крупнейших русских предпринимательских семей, если рассматривать все их варианты, публиковавшиеся на протяжении последних полутора веков, представляют собой довольно занимательное чтение. Пока основатель династии или его наследники пребывали в добром здравии, имели приличное состояние и достаточное влияние, их расхваливали льстецы, о них благодушно писали друзья и знакомые и только изредка покусывали недоброжелатели и конкуренты. Время от времени, правда, встречались и вполне объективные биографии, где наряду с описанием успехов говорилось и о том, какой ценой они в действительности достигались.

Затем, в советскую эпоху, все купцы и промышленники без особого разбора, скопом оказались в числе кровопийц и эксплуататоров. А история накопления ими первоначального капитала, как правило, изобиловала криминальными историями об ограблениях, убийствах и мошенничествах.

После краха СССР все представители купеческого сословия в одночасье превратились в истинных праведников. Если верить подобным биографиям, они днями и ночами занимались благотворительностью, а в свободное от забот о сирых и убогих время с отеческой теплотой опекали своих многочисленных работников. Мало того, самые видные представители купечества всеми силами боролись с чиновничьей коррупцией и вели свои дела с невероятной скрупулезностью и честностью.

Среди предпринимательских династий, удостоенных постсоветской канонизации, особенно выделяется семейство Бугровых. До революции оно славилось богатством и размахом в ведении дел. Но, возможно, куда более важным обстоятельством, обеспечившим Бугровым место в отечественной истории, оказалось близкое знакомство некоторых представителей династии с видными русскими литераторами, буквально вписавшими выходцев из крестьян-старообрядцев в летопись отечественного предпринимательства. Первый из Бугровых, Петр Егорович, водил знакомство с писателем П. И. Мельниковым-Печерским и стал, по мнению некоторых историков и литературоведов, прототипом Чапурина, главного героя романов "В лесах" и "На горах".

Другой видный русский литератор, Владимир Иванович Даль, после назначения в 1849 году главой Нижегородской удельной конторы, ведавшей землями, находившимися во владении членов императорской семьи, в едином лице объединял в себе начальника удельного крестьянина Петра Бугрова, его заказчика, поскольку Бугров получал подряды на строительство для удельного ведомства, и его доброго приятеля, если судить по тональности очерка Даля "Дедушка Бугров".

Даль искренне восхищался историей неграмотного крестьянина, родившегося в екатерининскую эпоху, в 1785 году, к тому же старообрядца, ограниченного поэтому в правах, с помощью ума и смекалки сумевшего стать одним из известнейших нижегородских купцов:

"Всякому ведомо,— писал Даль в своем очерке,— что из простолюдинов наших выходят иногда замечательные люди, самородки, ничем не обязанные воспитанию своему, учению и образованию, и крайне жаль, что мы обращаем на это слишком мало внимания — в чем себя укоряет и пишущий строки эти, вспоминая иногда выходящего из ряду вон нижегородского удельного крестьянина Семеновского уезда Петра Егоровича Бугрова, известного в последние годы жизни своей во всем городе под именем дедушки".

Как писал Даль, Петр Бугров заметно выделялся уже тогда, когда нанимался на самую тяжелую работу, какая только существовала на берегах Волги,— бурлаком:

"Петруху-балалаечника помнили купцы старожилы или приказчики их как бойкого, но трезвого и смирного бурлака, который являлся на пристани еще до прилета жаворонков, как только лед на Волге начинал синеть, а местами по синеве выказывались черные ряды и кучи. Кроме ложки и лямки в мешке за плечами у него была балалайка. Судовщики приятельски привечали приземистого, кряжистого голыша с песчаной и болотистой почвы этой части Заволжья, где земля не кормит детей своих хлебом и откуда щепенный товар, ложки и чашки, ставцы и складни идут на всю Русь".

Поскольку в Нижнем Новгороде с давних времен располагались обширные казенные склады соли, именно этот товар чаще всего приходилось тянуть на баржах нижегородским бурлакам. А наблюдая за погрузкой и беседуя со складским людом, Петр Егоров, как он писался тогда ввиду отсутствия фамилии, понял, что грузить соль куда выгодней, чем тянуть ее на себе по Волге. Но, как писал Даль, несколько лет спустя произошло событие, изменившее жизнь героя его рассказа:

"Свернувшись однажды и полетев под ношей своею в воду, он сильно расшибся и сверх того несколько дней сряду таскал мешки даром, отрабатывая утрату размокшей соли. Но вскоре Бугров опять сам догадался, что даже и кряжистому и плечистому мужику выгоднее работать смыслом своим, чем спиною или, по крайности, прилагать к делу и разум свой, как не одни плеча; Бог указал пчеле соты строить, говаривал он, и не станет она землю копать и в навозе рыться, как жук: коли дал Бог человеку ум, так надо работать и им. Он пошел не то в кормщики, лоцмана, не то в водоливы или в приказчики, верно не знаю, но стал ходить со сплавом соли; затем вошел в долю, потом спустил и свою барочку и стал промышлять на свою руку. Наконец, продолжая держать суда, он стал торговать хлебом и стал брать подряды".

История о том, как Петр Бугров подряжался строить дороги и дома, в изложении Даля приобретает поистине эпический оттенок:

"Вступив в подряды, он очень скоро стал известен своими особенностями, коими заслужил уважение многих и сильную неприязнь иных: он был исполнителен, добросовестен и точен в делах своих и этим умел избегать всяких придирок и даже предлогов к ним, но зато терпеть не мог крупных взяток и поборов, приносящих другим подрядчикам огромные выгоды; никогда он не шел наперед на такие сделки, никогда не входил в стачки".

Нетипичный взяткодавец

Но вот чиновник Нижегородской палаты государственных имуществ В. И. Глориантов, оставивший весьма любопытные воспоминания о жизни в Нижнем Новгороде за 60 лет и нравах тамошнего купечества и чиновничества, знал Петра Бугрова с иной стороны:

"Петр Егорыч Бугров, удельный крестьянин Семеновского уезда, в Н. Новгороде имел дома, производил в широких размерах хлебную торговлю и в то же время занимался казенными подрядами, в которых по своим большим денежным средствам всегда и везде считался главным действующим лицом. Несмотря на свои громадные денежные средства, он по наружности нисколько не отличался от обыкновенного крестьянина и не допускал по отношению к себе никакой роскоши. Жилище свое он пристроил в кухне, где его часто находили лежащим или на печи, или на палатях. Пища его была щи с черным хлебом и каша, а в виде роскоши — белый хлеб, испеченный из самого низкого сорта пшеничной муки, в посты же заставали его за большою деревянною чашкою, наполненною квасом, капустою с луком и солеными огурцами. Чаю он не пил, считая за грех... По городу ездил на дрянной лошаденке, запряженной в дроги, с висячею для ног подножкою; сбруя на лошади была тоже незавидная... Так как у Петра Егорыча было много дел по подрядам в разных присутственных местах, то все чиновники, в столах у которых производились эти дела, были ему весьма знакомы и даже иногда пользовались от него разными подачками. Однако же надобно сказать, что он не имел обыкновения давать взятки деньгами, а всегда расплачивался мукой. Ты приди завтра ко мне, говаривал он кому-нибудь из чиновников, я дам тебе записочку, по которой тебе из лавки отпустят пшеничной мучки. Чиновник приходит к нему. А, ты пришел, здорово, барин! Вот тебе бумага, перо и чернила, и пиши, что я скажу: "Отпустить сему подателю один пуд 3-го сорта пшеничной муки". Что, написал? Ну давай теперь я подпишу, и подписывает каракулями: "Бугров". Вообще же он был совсем безграмотный. Между тем чиновник, пользуясь его безграмотностью, написал в записке не то, что он ему диктовал, а чтоб отпустить мешок в пять пудов пшеничной 1-го сорта муки".

Совершенно по-иному относился Бугров к высокопоставленным чиновникам, от которых зависело распределение подрядов, хотя и здесь предпочитал расплачиваться за покровительство не деньгами, а услугами, хотя порой они и обходились весьма и весьма дорого. Тот же Глориантов рассказывал историю отношений Бугрова с нижегородским губернатором князем Михаилом Александровичем Урусовым:

"На Благовещенской площади, на том самом месте, где в настоящее время дом Городской Думы, был тоже дрянной одноэтажный деревянный домишка, который в сравнении с находившимися на этой площади каменными домами был для всех как бельмо на глазу; поэтому князь Урусов предложил Петру Егорычу Бугрову войти в соглашение с владельцем этого домишка и прибрести его в свою собственность, а затем на этом месте выстроить новый каменный дом с таким расчетом, чтобы его приспособить для театра... Необходимость устройства театра была вызвана, откровенно сказать, не столько в пользах города, сколько по преимуществу в угоду двух сестер актрис Глазуновых, к которым князь Урусов был весьма расположен... Губернатор сильно торопил Бугрова этою постройкою... Поэтому каменная кладка производилась даже и осенью при наступлении уже морозов. Нужно же было случиться, что этот дом подвергся жестокому приговору со стороны преосвященного Иеремии. Это было 8-го Сентября, в день Рождества Пресвятой Богородицы, когда преосвященный проезжал мимо означенного дома и, увидавши, что в такой великий праздничный день производилась работа, произнес свой приговор в таковых страшных словах: "Да будет проклят этот дом и все зиждущие его!"... Ранней весною следующего года вновь начались работы, и когда было еще не совсем тепло, тогда шли они все еще благополучно; с наступлением же более теплых дней, когда стены стали уже оттаивать, внутри дома средняя капитальная стена рухнула, придавив собою одиннадцать человек рабочих... Князь Урусов сильно взбудоражился этою катастрофою, и поэтому заведовавшего постройкою добрейшего и честнейшего архитектора Грицевича запрятал на гауптвахту, а на Бугрова напустился так, что сулил ему и острогом, и каторгою, одним словом, чуть даже не виселицею. Но Бугров был не из робких и не из дураков, тем более еще, что он с князем всегда объяснялся "на ты" и очень часто являлся к нему прямо в кабинет без всякого доклада. Ты что это, Бугров, делаешь? — спросил его дожидавшийся в приемной губернатора полицеймейстер, увидав, что Бугров по приходе туда же начал разуваться. Да у меня сапоги-то очень грязны, так боюсь, чтоб не замарать пол, отвечал Бугров и босиком прямо отправился в кабинет губернатора. И вот там по настоящему делу Бугров и высказал губернатору так: "Ты, князь, не горячись; ни я, ни архитектор не виноваты в этом деле, а виноват ты; ведь ты торопил нас работой и заставлял даже в морозы производить кладку, и значит, что и на гауптвахте следует быть не архитектору, а тебе". Такой смелый ответа Бугрова окончательно смирил князя Урусова, и он начал уже объясняться с ним самым тихим образом. Так что же нам теперь делать? — спросил князь; ведь мы одиннадцать человек рабочих сгубили, и теперь их семьи остались без всяких средств к существованию. А вот всю вину в этом деле мы и свалим на покойников-то, сказал Бугров. Ведь они из мертвых уж не воскреснут и, значит, нас уличать не будут; я и скажу так, что, дескать, они без моего ведома и без ведома архитектора, самовольно производили подкоп под стену, отчего она и рухнула. А об семьях их ты, князь, не беспокойся, дополнил Бугров: я их всех обеспечу своими средствами. Этим самым дело и закончилось. Грицевич с гауптвахты был освобожден, и постройка дома снова продолжалась беспрепятственно, так что к декабрю этого года в нем был уже открыт и театр. А вот вскоре после этого Бугров устроил для себя и весьма выгодную спекуляцию тем, что этот театральный дом он обменял помещику Турчанинову на водяную мукомольную мельницу на р. Сейме в Балахнинском уезде вместе с лежащею при ней лесною дачею. Тогда про Турчанинова сведущие люди в насмешку говорили, что, дескать, "сменял кукушку на ястреба"".

Подобные связи с первым лицом губернии позволяли Бугрову вести себя при торгах на казенные подряды отнюдь не столь честно и благородно, как описывал Даль.

"Совсем он был не так прост, когда участвовал на торгах,— свидетельствовал Глориантов.— Сметливость и сообразительность в нем в высшей степени были развиты. У него была какая-то своего рода математика на пальцах, по которой он быстро соображал число потребного материала или денег, и мне совсем неизвестно, чтобы он по каким-либо предприятиям потерпел неудачу или убыток. На торгах у него всегда были еще двое подручных, тоже из удельных крестьян, М. Ем. Макаровский, обладавший порядочным капиталом, а другой, по капиталу из посредственных, Н. А. Григорьев; все они трое вели дело на торгах всегда в согласии между собою и никогда, как говорится, друг другу ног не подставляли. Но когда к ним припутывался еще кто-нибудь и начинал им мешать, тогда они дружно старались его смять или же просто, как говорится, подсолить ему. Главным и, можно сказать, опасным для них соперником на торгах всегда считался купец 1-й гильдии Василий Климентович Мичурин. Но вот были торги на постройку громадного здания для дворянского Женского Института, на которых Мичурин окончательно шел на перебой Бугрова и его компаньонов, все сбавляя и сбавляя цену, и наконец довел до такой, что, по соображению Бугрова, сделалось совсем невозможным взять за эту цену постройку означенного здания, и поэтому он решился подсолить Мичурину, умышленно сбавив еще довольно порядочную сумму против цены Мичурина, а когда тот, в свою очередь, еще сбавил, тогда Бугров уже отказался; и, обратившись к своим компаньонам, сделал рукою отмах по своему лицу, как будто бы поймал на нем беспокоившую его муху, и сказал: "Ах, шельма, которая кусалась, та и попалась!" И действительно попалась".

Мичурин, как писал Глориантов, естественно, не уложился в смету, потом в здании образовались трещины, и, несмотря на помощь властей, купцу пришлось залезать в долги и потом еще долго из них выпутываться. Так что конкурировать с Бугровым и компаньонами он не мог еще очень и очень долго.

Род без племени

При всем том Петр Бугров проявлял удивительную для человека его склада щедрость, когда речь заходила о его земляках и единоверцах. К примеру, вносил вместо них подати или откупал от армейской службы.

"Привозя в город оброк и подушные с волости,— писал Даль,— голова всегда заезжал наперед к Бугрову и безотказно брал 200, 300 рублей, коих не успел собрать, и много из этих денег засело за волостью навсегда: ни на это, ни на другое что он жалоб никогда не приносил. Мне лично известны были до 15-ти человек, выкупленных им из солдатства; каждый из них стоил ему не менее 800 рублей и заклинался всеми святыми, что отслужит ему эти деньги; человека три из них сдержали свое слово, остались вернейшими слугами его, остальные спились с кругу, были им отосланы или сами ушли, и он даже не поминал об них. "Их воля,— говаривал он,— я свое дело сделал, а они — как знают; перед Богом будем отвечать всяк сам за себя, там, на миру, чай, круговой поруки нет!""

Но на самом деле руководствовался он не только богобоязненностью, но и абсолютно деловым расчетом. Сколько бы ни зарабатывал Бугров, нужда в оборотных средствах для расширения дела существовала с первого дня его нахождения в бизнесе. И всякий раз он получал средства в тайной казне старообрядцев — "общаге". К тому же благодаря помощи единоверцам он обладал таким авторитетом, что по одному его слову, как свидетельствовал Даль, в короткий срок могли собраться тысячи рабочих-старообрядцев, чтобы взяться за очередной его строительный проект.

Тем же путем, опираясь на единоверцев, но нигде и ни в чем не упуская своей выгоды, пытались идти по жизни сын дедушки Бугрова, Александр Петрович, и внук — Николай Александрович.

Александр Бугров прославился тем, что смог собрать в своих руках огромные лесные угодья. Одним из первых крупных приобретений были леса, принадлежавшие предводителю нижегородского губернского дворянства А. А. Турчанинову, доставшиеся Бугровым в обмен на построенный по приказу князя Урусова проклятый дом на Благовещенской площади.

"Внимание Турчанинова,— писал биограф семьи Бугровых профессор А. В. Серов,— привлек красивый особняк Бугровых на Благовещенской площади. Он с 1853 года находился в аренде у городского театра. Но театральная администрация деньги выплачивала неисправно, Бугрову эта канитель надоела, и контракт был расторгнут. На предложение Турчанинова продать ему дом Александр Бугров ответил согласием, в 1862 году договорились о цене: 27 075 рублей 50 копеек серебром. А поскольку на Турчанинове и без того висел огромный долг в 36 179 рублей 55 копеек за кредит, взятый в Московской сохранной казне под залог владений в Семеновском уезде, купчая была совершена на имя жены Прасковьи Ивановны. Расплачиваться же Турчанинову пришлось своими лесными владениями: в 1867 году он передал Бугрову лесной массив по реке Сейме в Балахнинском уезде. Только вот пожить Алексею Александровичу в новом доме так и не довелось. Даже и ремонта начать не успел, как обрушилось на него большое горе: в 1863 году скоропостижно скончалась жена, оставив у него на руках двух малолетних девочек — 9 и 10 лет. Чтобы достойно похоронить жену и устроить девочек, Турчанинов залез в новые долги — под большие проценты занял у купчихи Долгановой 22 тысячи рублей, пообещав вернуть долг через три года. Но с обещанием не справился. И нависла над ним угроза долговой ямы. Спас его А. П. Бугров. Он согласился уплатить его долги с условием, что Турчанинов отдаст ему все леса родового имения в Катунской и Пурехской волостях Балахнинского уезда. Конечно, непросто было помещику своими руками разорять родовое владение, но угроза долговой ямы была страшнее. От былого лесного величия Турчаниновых в Катунках остался лишь великолепный парк в четыре десятины, до сих пор украшающий село".

Точно так же у разоряющихся после освобождения крестьян дворянских семей задешево скупались и остальные лесные угодья, так что к концу века Бугровы имели без малого 200 тыс. гектаров лесов, оценивавшихся в 14 млн руб. Расширялись и прочие виды бизнеса семьи Бугровых. С появлением на Волге пароходов они обзавелись буксирами, таскавшими их баржи с солью, хлебом и иными товарами вместо бурлаков. Особую гордость Бугровых составляли мельницы, приносившие им все больше и больше дохода. Николай Бугров вошел в число самых влиятельных деловых людей Российской империи. Знавший его лично Горький писал:

"Глава государственной церкви, нигилист и циник Константин Победоносцев, писал — кажется, в 1901 году — доклад царю о враждебной, антицерковной деятельности Бугрова, но это не мешало миллионеру упрямо делать свое дело. Он говорил "ты" взбалмошному губернатору Баранову, и я видел, как он в 96 году на всероссийской выставке дружески хлопал по животу Витте и, топая ногою, кричал на министра двора Воронцова".

У Бугрова-внука, кажется, было все. Богатство, влияние, заслуженная слава видного благотворителя. Все, кроме наследника. Все его женитьбы были, как говорили современники, роковыми и мистическими.

"В первый раз,— писал профессор Серов,— он женился в 22 года на Евдокии Федоровне Рыбаковой из купеческого старообрядческого рода. Прожили в любви и согласии семь лет, появился сын-наследник, названный в честь деда Александром. Но в 1865 году семейная идиллия рухнула: погиб сын, а следом за ним умирает убитая горем мать. Через два года Николай Александрович женился вторично. На единоверке Федосии Васильевне Кутаковой. Она подарила ему двух дочек — Анну и Елизавету. И снова несчастье: спустя три года Федосия умирает, а вслед за ней умирают и обе девочки. Словно злой рок навис над бугровским родом. За единоверца встревожилась вся беглопоповская община. Третью жену сосватали Бугрову в Москве — из знатного московского купеческого рода Шепелевых. Третье счастье оказалось еще короче: третья жена скончалась через год с небольшим в Москве, не успев даже перебраться в Нижний. И Николай Александрович в 36 лет снова остался вдовцом. Больше он уже не женился. Старая вера, которой он строго придерживался, не дозволяла жениться больше трех раз. В чем причина этой почти мистической семейной драмы?.. Якобы жила в бугровском доме рачительная экономка Фекла, которая отлично вела домашнее хозяйство, пользовалась полным доверием хозяев и была тайно и безответно влюблена в Николая Александровича. Вот и изводила всех его жен и детей".

Был, правда, еще и внебрачный сын. Но отношения с ним у Николая Бугрова не сложились. В донесении полицейского исправника Семеновского уезда нижегородскому губернатору графу П. И. Кутайсову в 1878 году говорилось:

"Крестьянин Балахнинского уезда Дмитрий Андриянов Анохин 25-27 лет есть незаконнорожденный сын купца Н. А. Бугрова. Он проживал и воспитывался в доме Бугровых с самого раннего возраста... Сам купец Н. А. Бугров почему-то чрезвычайно недолюбливает своего сына и при всякой возможности дает ему это чувствовать, назначая его по своей торговой части на самые худшие должности. Отец же его Александр Петрович, наоборот, любит Дмитрия Анохина и по возможности смягчает суровое обращение с ним его отца. Дмитрий, живя в доме Бугровых, влюбился в родную сестру жены своего отца и желает на ней жениться, но родственное отношение, хотя и незаконное, помешало исполнению его желания. Это-то обстоятельство и послужило к тому, что Дмитрий Анохин в конце масленицы сего года начал кутить, чем страдал и прежде, лет пять тому назад... Его тогда сочли больным и увезли на Малиновский хутор, где над ним по раскольничьему обряду производили отчитывание разные старухи, во время чего Анохин был привязан в растянутом положении к деревянному кресту, отчего, по понятиям раскольников, нечистая сила оставляет болящего. Пробыв в этом положении около двух месяцев, он, Анохин, поправился и не хворал до настоящего года. В апреле сего года он снова захворал припадками бешенства и в конце пасхальной недели был опять отправлен на Малиновский хутор купцов Блиновых, где у Бугрова имеется несколько своих домов. Первоначально Дмитрий Анохин был помещен в отдельную избу, где за ним ухаживал присланный из Нижнего работник Бугрова, а потом за ним ухаживали и читали над ним каноны и псалтырь родственницы Бугрова, крестьянки Авдотья Федорова и Анна Егорова. Но так как больному облегчения не было, то по совету какой-то старухи его перевели в молельную комнату и там за ширмами приковали к стенке на цепь, которая охватывала Анохина за туловище и была заперта на замок, причем вязать Анохина пригласили крестьян деревни Филипповой Ефима Денисова, Никиту Иванова и Петра Ларионова. Во время припадков бешенства Дмитрий Анохин неистово кричал и визжал и потом начинал биться об стену, отчего на него надели кожаную рубаху. Во время моего приезда больной так страдал припадками бешенства, что совершенно терял сознание, причем испражнялся под себя, и эти нечистоты невозможно было убрать суток по двое, трое и более, так как не было никакой возможности к нему подойти. В первых числах сего июля я прибыл в Малиновский хутор и вместе с приказчиком Бугрова, крестьянином деревни Каликино Леонтием Лукиным, застал Дмитрия Анохина уже в здоровом виде и свободно ходящим по хутору, но чрезвычайно слабым. Из его рассказов я узнал, что он поправился от болезней только за два дня до моего приезда".

В 1911 году Николай Бугров умер, оставив все свое состояние одной из сестер — Зиновее. А когда в 1916 году скончалась и она, разгорелся конфликт из-за наследства с участием потомства старшей из сестер — Еннафы. И в результате разделить состояние и вступить в права наследства им удалось только в мае 1917 года, так что воспользоваться изрядно похудевшим фамильным имуществом племянницам Бугрова так и не удалось.