В Новом Манеже открылась первая в России персональная выставка Зураба Церетели. Этого удачливого скульптора устали ругать. Наконец-то его можно похвалить. Как живописца.
Утром 27 октября, на следующий день после вернисажа Церетели, я наблюдал в Новом Манеже следующую сцену. В центре зала стоял круглый стол, за которым сидел сам мастер в окружении разных академиков. Перед ними лежала мятая пресса. Из каждой газеты вынимали статью про открытие выставки и передавали мастеру. Хороших рецензий было мало, но мастер не выглядел расстроенным. По мере того как мятая куча плохой продукции росла, он смотрелся все более триумфально. Сцена выглядела живой аллегорией тщеты критических усилий.
Ни одно из гордящихся своей неангажированностью изданий не пропустило случая рассказать читателям о том, как плох Церетели. Все остальные написали о том, как он хорош. Его вернисаж едва вместил всех желающих насладиться этим плохим искусством. Это сокрушающая известность. И чем хуже мы про него пишем, тем полнее его победа.
Поздняя парижская школа
И тут еще одна неприятность. У него такая живопись, про которую довольно трудно написать, что она плохая. Я скажу сейчас страшную вещь, после которой коллеги-критики перестанут со мной здороваться. У Церетели есть чувство цвета и композиции. Для русского художника он поразительно образован. Его вещи глубоко профессиональны — в том смысле, в каком сформировал профессионализм художника ХХ век. То есть в смысле внутреннего, перешедшего на уровень автоматизма руки знания традиции Ван Гога, Сезанна, Пикассо, Матисса, Шагала.
Это страстная живопись. Он искренне восхищен цветом, краской, пластикой. У него довольно неожиданные для любимого художника власти образы. Его главный герой — человек-глыба, воздвигающаяся в резком цветовом контрасте с окружающим ее фоном, конфликте, в котором начинает плавиться фактура и героя, и фона. Это известная в ХХ веке мутация романтического героя, что-то вроде Хемингуэя, Фолкнера, Маркеса (возможно, в варианте Отара Чиладзе). Но работает он с этим образом превосходно, соединяя необходимую для него понятную суровость с грузинской патриархальной лиричностью (в каждой пятой его работе видны реминисценции Нико Пиросманишвили).
К этой живописи могут быть высказаны упреки двоякого рода. Во-первых, что живопись под великих французов ХХ века сегодня делает половина Измайловского рынка, а во-вторых, что она устарела лет на тридцать. И то и другое справедливо, но неубедительно. Насчет устарела — актуально только для критика, скрыто верящего в прогресс в живописи. Но признаваться сегодня в вере в прогресс еще менее прилично, чем хвалить Церетели. Насчет Измайлово — они действительно работают под Париж, но по картинкам из альбомов. А Церетели видел воочию, и качество его работ говорит само за себя.
В 1910-е годы в Париже образовалась так называемая "парижская школа", куда входили все перечисленные мэтры живописи ХХ века. Пикассо, Матисс, Леже, Шагал прожили там почти весь век и начисто реформировали искусство. Помимо этой своей прямой деятельности они еще оказывали влияние на разных художников из развивающихся стран, которые уезжали на родину и там основывали национальные школы. Такими неофитами были Сикейрос, Ривера, так появились бразильские, мексиканские, греческие и т. д. художники-авангардисты. Этим способом удалось распространить авангард по всему миру, не прикладывая к тому особых усилий.
Церетели оказался в Париже в 1967 году и провел там год. Он, видимо, последний "молодой талантливый" из экзотической страны, который пришел припадать к парижской школе. Конечно, это были уже не великие мэтры-бунтари, а просто великие пожилые мэтры. Но тут образовалась революция 68-го года — в этой атмосфере они очень приободрились. Матисса он живым не застал, а Пикассо с Шагалом его приняли. Чего же не принять — грузин (интересно), из СССР (прогрессивно) и не бесталанный (Сарьян хвалил). Приняли и обласкали.
Национальный колорит
Из всех советских художников его поколения он, как это ни странно, самый "парижанин". Он вернулся с таким уровнем живописи, что, покажи он свои вещи тогда, в 1968 году, мы бы по сей день носили его на руках как нашего любимого "Зураба из Тбилиси". Но все вышло по-другому.
Потому что когда Ривера и Сикейрос приезжали в свои Мексики, их там принимали на ура. Их новый язык парижской школы как нельзя лучше соответствовал идее выхода новых наций на мировую арену, фото расписанных ими правительственных зданий и университетов публиковали по всему миру и доказывали, что в Латинской Америке есть культура как в Париже, но куда масштабнее. У нас, если бы Церетели стал выставлять свою живопись, он бы сразу перекрыл всех мастеров "сурового стиля", кумиров критики 60-х годов. Николая Андронова и Таира Салахова, которые теперь мелко семенят за ним в кильватере, когда он уверенно ходит по своей выставке. Но перекрыв, он вошел бы в такой конфликт с официальными художественными властями, что вместо "ура" кричали бы "фас". Даже слабые отклики на авангард вызывали сильные чувства, а тут — непосредственно парижская школа. Он остался бы "бедным, но гордым Зурабом". На таких "бедных, но гордых" он в Москве насмотрелся, как раз в 60-е годы они умирали один за другим в нищете прямо-таки поразительной. А он так не захотел.
На пресс-конференции по поводу открытия был характерный в этом смысле эпизод. Один корреспондент спросил Церетели, что он думает по поводу общепринятого в России представления, что художник должен быть бедным. "Слушайте, где вы это взяли? Вы плохо читали историю искусства. Вот Тициан. Его же обожал весь венецианский сенат. Вся Венеция, все императоры иностранные. Я как Тициан хочу".
Позволю себе одно этнографическое наблюдение. Однажды в Тбилиси я попал в один дом. Среди многих гостей выделялись два человека, поразившие меня масштабом личности. Разговор плавно перетекал от Шекспира к Прусту и от индоевропейского языка к византийским фрескам. Потом я спросил хозяев, кто эти поразительные люди. Оказалось, директор коньячного завода и директор автобазы.
В России близость к власти и жизненное преуспеяние покупались имиджем человека "от станка и сохи в одном флаконе", а в Грузии этого было не надо. Там можно было делать деньги и оставаться в высшей степени культурным человеком. Церетели и стал таким человеком, с той разницей, что бизнес он делал не просто на рынке, а на художественном рынке скульптуры.
Общественная значимость
Эта система советского двоемирия (внутри — парижская школа, снаружи — памятники космонавтам) была основана на том, что один мир никогда не пересекался с другим. Гениальность Церетели заключается в том, что он ухитрился поставить одно на службу другому уже в постсоветских условиях.
Опять же, он не сразу начал это делать. В памятнике погибшим на Поклонной горе он создал композицию, которая в рамках поэтики 60-х является вещью очень качественной. Ни Эрнсту Неизвестному, ни Михаилу Шемякину такой экспрессии добиваться не удавалось, а среди послевоенных монументов погибшим в мире — считая Израиль и Европу — это один из лучших. Но возмутились власти: больно трагично. В прессе, кстати, это возмущение, идущее от ветеранских советов и генеральских худфондов, так плавно переросло в возмущение, идущее от Марата Гельмана, что никто не заметил: довольно разные люди возмущаются.
Но Церетели заметил. Он понял, что им нужна халтура, такая же, как в позднебрежневское время. Веселую декоративность церетелиевских статуй можно увидеть в скульптурных ансамблях, скажем, Детского музыкального театра или Театра Дурова. Разница только в размерах — в церетелиевских вещах эта веселая декоративность приобрела масштабную монументальность. Можно поражаться тому, что человек, делающий такую живопись, одновременно ляпает Петра, святого Георгия, Колумба, но это просто разные сферы деятельности. Одно для себя, второе для бизнеса.
Прелесть в том, что эти вещи для бизнеса вдруг начали работать как реклама вещей для себя. Благодаря им Церетели получил то, что Сикейрос или Ривера имели сразу — общественный интерес. И получил, кстати, вполне авангардным способом. Ибо общественный скандал — питательная среда любого авангардиста. Трудно создать скандал такой мощи, какой дал памятник Петру, и кроме паблисити заработать на нем денег.
Но главное даже не деньги. Сегодня живопись — крайне маргинальная область культуры, которая мало кому интересна. Церетели, использовав скульптуру как провокацию, совершил нечто невозможное — вернул искусству общественную значимость. Народ валом валит на его живопись. Большей победы художника над общественным равнодушием к искусству в сегодняшних условиях представить себе невозможно. Не думаю, что он всерьез продумал все это как рекламную акцию. Но настоящий художник всегда интуитивно чувствует, что надо делать.
ГРИГОРИЙ РЕВЗИН
--------------------------------------------------------
Покажи Церетели свою живопись в конце 60-х, мы бы до сих пор носили его на руках как нашего любимого "Зураба из Тбилиси"
Живопись Церетели делает для себя, а Петров и Колумбов — для бизнеса. Но скандалы вокруг скульптур создали общественный интерес к живописи
--------------------------------------------------------
Песни о Зурабе
Имя президента Академии художеств, лауреата нескольких госпремий, посла доброй воли ЮНЕСКО Зураба Константиновича Церетели окружено слухами. Иные истории кажутся злыми анекдотами, но что же делать — во все времена сплетни сопровождали успех.
Как Церетели ввел свою валюту
В 70-е годы в Грузии 50-рублевую купюру называли "зурабкой" — скульптор-монументалист не признавал денег мельче, раздавая "зурабки" на чай таксистам и официантам.
Как Церетели прятался за бамбуковыми шторами
Первую правительственную награду Церетели получил за оформление курортного комплекса в Пицунде (1968). Тогда с ним уже работала артель мастеров в поселке Багеби и целая научно-исследовательская лаборатория, занимавшаяся удешевлением мозаики. Подвела мелочь — бамбуковые шторы. По документам они проходили как уникальные художественные произведения — с соответствующим повышением стоимости. Было возбуждено уголовное дело. Но до суда не дошло.
Как стрелочники подвели скульптора
В начале 70-х скульптор получил заказ от 16 грузинских колхозов на изготовление памятников. Чтобы упростить задачу, скульптуры было решено составлять из двух частей — верха и низа. Было разработано два типа ног и четыре типа туловищ, которые можно было комбинировать. Но произошла путаница — в одни колхозы по железной дороге завезли только ноги, в другие — только тела. Но потом путаницу исправили.
Как Церетели сделал скромный подарок Екатерине Фурцевой
Бывший министр культуры СССР Екатерина Фурцева отвергла шикарный музыкальный центр, который преподнес ей грузинский скульптор. Тогда он решил подарить ей золотую чашку с блюдцем, которая будто бы досталась ему от бабушки. От такого искреннего презента Фурцева не смогла отказаться.
Как Церетели дружил с Гамсахурдиа и Шеварднадзе
Звиад Гамсахурдиа назначил Церетели заместителем министра иностранных дел республики с одной лишь целью — чтобы тот устроил ему встречу с президентом Бушем. Не дождавшись обещанного, президент снял Церетели с дипломатической должности. Назло зоилам Церетели принял в своей мастерской на Тверском бульваре президента США во время его визита в Москву. А еще через некоторое время там же организовал встречу Тенгиза Китовани и Тенгиза Сигуа с Геннадием Бурбулисом и Павлом Грачевым, предшествовавшую свержению Гамсахурдиа. После переворота 7 марта 1992 года Церетели одним рейсом с Эдуардом Шеварднадзе прилетел в Тбилиси, где устроил грандиозный банкет с участием всех руководителей новой Грузии.
Как Церетели подарил внуку велосипед
Зураб Церетели любит дарить подарки. Рассказывают, что когда он подарил своему внуку Васе очень дорогой велосипед, тот стеснялся на нем кататься — у других детей таких велосипедов не было. Тогда Церетели купил такие велосипеды для всех детей поселка Багеби.
Как Церетели наделил Лужкова землей
Подарив скульптуру испанскому городу Марбелья, Церетели в качестве компенсации за транспортировку принял от испанцев три участка земли. Газета El Pais сообщила о том, что мэрия Марбелья приняла такое решение для оплаты долга Москве, составившего 141 млн песет. Земельные участки были записаны на имя Юрия Лужкова и Зураба Церетели. По словам самого Лужкова, он был "сильно удивлен тем, что неожиданно превратился в крупного латифундиста в Марбелья".
Как Церетели чуть не стал контрабандистом
Еще при Горбачеве было объявлено, что в честь 500-летия открытия Америки народы СНГ подарят США и Испании две скульптуры Христофора Колумба. Юрий Лужков обратился к Борису Ельцину с просьбой освободить "материалы и элементы, отправляемые в США для формирования этой скульптурной композиции" от таможенных сборов. Президент переправил обращение Виктору Черномырдину, тот — Владимиру Шумейко. В таможенном комитете материалы классифицировали как "подлинные скульптуры и статуэтки" — товары такого рода пошлиной не облагаются. Но простые работники таможни не дремали — вместо частей статуи они обнаружили в вагонах медь в слитках. По факту контрабанды было возбуждено уголовное дело. Выяснилось, что для строительства памятника предполагалось вывезти из страны 85 000 тонн меди (10% годового медного экспорта России). Но следствие не обнаружило корыстного интереса скульптора Церетели.
Как Юрий Лужков решил расписывать храм
Юрий Лужков очень любил Зураба Церетели — даже попросил его крестить своих детей. Но дружба дружбой, а храм Христа Спасителя — это святое. Когда ставший президентом Академии художеств Церетели заломил за роспись храма баснословную сумму, мэр взбунтовался и сказал: "Да за такие деньги я сам полезу с кисточкой на леса!" Но не полез.
Как Церетели увековечил себя при жизни
В поселке Багеби под Тбилиси уже функционирует музей великого скульптора. В банке существует специальный счет, предназначенный для содержания музея после смерти Зураба Церетели.
ЕЛЕНА ЛЕБЕДЕВА, МИЛЕНА ОРЛОВА