Юрий Лужков подвел итоги пятого конкурса правительства Москвы "Реставрация-98". В политике московской мэрии в области восстановления облика исторической Москвы начался новый этап.
У Москвы появился сын
В перестройку Москвы Лужков вкладывает столько страсти, что слепой не увидит за этим яростную политическую кампанию. Определив свое кредо в названии своей книги "Мы дети твои, Москва", он весь период своего мэрства проявляет повышенное внимание к внешнему виду матери. При этом его архитектурная политика радикально отличается от предшествующих градоначальников. В советское время главной идеей архитектуры было создание образа новой Москвы, Лужков впервые выдвинул идею воссоздания Москвы старой. Это определило два главных направления новомосковской архитектуры. Одно — создание "московского стиля" в архитектуре. Суть идеи — строительство зданий, похожих на старые. Второе — реконструкция и воссоздание утраченных московских памятников. О вкусах, как известно, не спорят — трудно сказать, где сформировались эти пассеистические настроения московского мэра. Однако стоит перевести вопрос в плоскость политическую, как мы обнаруживаем целостную идеологическую программу.
Диссидентство как официальная политика
Если обратиться к советскому прошлому, видно, что основные идеи современной градостроительной политики Москвы сформировались как разновидность слабой диссидентской идеологии. Тут все было просто: памятником при советской власти стали здания, утерявшие функцию,— то есть церкви и старинные барские усадьбы, охранять эти символы старого мира приходилось от коммунистической власти. Сначала речь шла об отдельных памятниках, а потом идея охраны распространилась на облик старой Москвы в целом. Суть идеи сводилась к следующему: у нас была замечательная Москва, и "они" ее беспрерывно уродуют новой архитектурой. А надо — совершенно иначе. Надо восстановить все утраченное. В начале 1970-х годов учитель нынешнего главного архитектора Москвы Александра Кузьмина Борис Еремин выдвинул идею "ретроразвития", которая предполагала, что город развивается путем восстановления того, что в нем было снесено,— начиная с храма Христа Спасителя. Легко представить себе, как на это отреагировало тогдашнее руководство города. Прекрасный градостроитель, Еремин так никогда и не был допущен до реального проектирования и всю жизнь занимался преподаванием. Легко заметить, что идея "ретроразвития" стала основой сегодняшнего архитектурного курса.
Заметьте, что ни в одном из искусств диссидентство больше не стало официальной политикой (писатель Солженицын не превратился в нового Горького, художник Кабаков — в нового Герасимова и т. д.). Архитектура в силу ее политизированности стала исключением. Она позволила ясно продемонстрировать не только смену курса — мы строим не так, как строили коммунисты,— но и глубокую укорененность в традиции.
Как бывает всегда, когда диссидентство становится официальной политикой, часть диссидентов пошла во власть, а остальные обиделись. То, что раньше символизировало противостояние власти — покосившийся крест на превращенной в ткацкую фабрику церкви, стало власть символизировать (для чего фабрику выселили, а крест выпрямили и позолотили). Обиженные ушли в еще более отчаянную оппозицию, ибо у них коварно украли предмет оппозиционности.
В свете этой расстановки сил четыре предшествующих конкурса на лучшую реставрацию года выглядели примерно одинаково. С одной стороны, имелся официоз из московского правительства, Управление государственного контроля охраны и использования памятников (УГКОИП), Москомархитектура, богатые строительные организации и реконструированные ими памятники. С другой стороны, имелось Всероссийское общество охраны памятников (ВООПИК), а также одиночные охранники памятников, которые шипели на то, что сделали власти.
Сюжетов для шипения было три. Первый — реконструируют не то. "Они отстраивают уродский храм Христа Спасителя, а в этот момент в Кобыльей Слободке у нас рушатся шедевры мирового уровня". Второй — реконструируют не так. "У нас сегодня новый тип реставрации — реставрация методом кремации. Сначала сжигают, потом отстраивают и делают вид, что это памятник. В результате наследие гибнет. Дом купчихи Распоповой с Жабьего Сиделища погиб безвозвратно". И третий — вообще не понимают, что делают. "Необходим целостный подход к реставрации, одного дома мало. Нужно восстанавливать среду. Третий Предпоследний переулок — это целостный ансамбль, а они этого не понимают".
И основания для недовольства действительно были. Реконструкция как политическая идея сужает весь спектр профессиональных проблем охраны наследия к одной простой мысли: памятники — это наша великая история. Поэтому для реконструкции выбираются соразмерные величию объекты — типа храма Христа Спасителя, Большого театра или Гостиного двора. Власть и диссиденты разделились по простому принципу — масштабу: одни восстанавливали символы всей Руси святой, другие отстаивали достоинства маленьких московских домиков и церквушек.
Смена курса
В этом году, с одной стороны, все было, как всегда. Президиум конкурса украшали Юрий Лужков, выступивший с вдохновенной речью, Александр Музыкантский, который вел церемонию, Владимир Ресин, который награждал двадцать пять победителей конкурса, и Зураб Церетели, который за всю церемонию не сказал ни слова, но чье присутствие говорило само за себя. А с другой — все выглядело совершенно необычно. Охранникам памятников было не на что шипеть, они ходили удивленные и растерянные.
Ни одного суперобъекта. Сюжет "они строят, в то время как рушатся..." было не к чему применить, за исключением Большого кремлевского дворца. Дворец, однако, был выставлен на конкурс исключительно за реставрацию фасадов, а не за безвкусные интерьеры в исторических стилях, выстроенные там усилиями Павла Бородина. Против того, что фасады покрашены, возразить что-нибудь трудно. Уже не говоря о том, что это объект федеральный, а не лужковский, так что Юрий Лужков прямой ответственности за это произведение не несет. Представленные же московские объекты просто-таки воплощали сокровенные мечты самых радикальных "охранников". Дом купца Воробьева на Полянке, дом Яньковых в Газетном, Флор и Лавр на Зацепе, Борис и Глеб в Зюзино — вы чувствуете это неповторимое своеобразие русской топонимики? Московской мэрии удалось привить инвестору вкус к маленькому неказистому московскому особнячку. Получить такой особняк под офис стало престижным. Причем речь идет не о новоделах, но именно о реставрации этих особняков, которая обходится на порядок дороже, чем новое строительство. То же касается и храмов — выставляются не символы православной России, а маленькие слободские церкви, которые спрятаны то в московских окраинах, то в глубине переулков. Кстати, храм Бориса и Глеба в Зюзино действительно является шедевром русской архитектуры эпохи нарышкинского барокко.
Наконец, Лужков прямо поставил перед Управлением охраны памятников и, что важнее, перед Музыкантским и Ресиным задачу целостной реконструкции городской среды. Так что на следующий год мы эту реконструированную среду точно получим. Таким образом, в деле реконструкции Лужков оказался человеком фантастически обучаемым. Можно сказать, что в строительной политике московской мэрии начался новый этап — от суперобъектов к реконструкции рядовой застройки и исторической среды в целом. Перед нами замечательная в своей стройности политическая стратегия, суть которой сводится к следующему. Берется оппозиционная идеология — она становится госполитикой. На месте взятого, однако же, постепенно вырастает новая оппозиция. Как только ее взгляды оформляются в достаточной степени, власть тут же берет ее программу на вооружение.
Ненаучная реставрация
Одно смущает в этих памятниках. С точки зрения норм современной реставрации они слишком "зареставрированные". Они выглядят невероятно новыми. Эстетика этих реставраций напоминает пригороды Петербурга — Павловск и Царское Село, когда все делается так, будто дворцы специально вымыты к ожидаемому завтра приезду государыни. Такая реставрация считается не "научной", а "образной". В "образной" восстанавливается исторический образ, в "научной" — подлинные материальные останки. Научная реставрация — это когда памятник максимально расчищается, демонстрируются старые конструкции, покрытия, заложенные окна, уничтоженные переходы, а все, что не сохранилось, делается в нейтральных материалах, дабы легко можно было различить подлинное и новодел. У научной реставрации также есть образ — тщательно контролируемого распада, подлинности руин.
Главный ее недостаток в том, что научная реставрация затруднена для восприятия. Одно дело — восстановить храм Христа Спасителя. Тут все понятно: величественный храм есть величие России, которое восстановил Лужков. Другое дело — какие-то останки, фундаменты, руины. Поди разберись, чего тут величественного и что тут восстановили.
В принципе структура диалога Юрия Лужкова с реставрационной оппозицией позволяет надеяться, что через некоторое время этот тип реставрации также будет востребован. Сегодня он забрал у оппозиционно настроенных "охранников" основу их оппозиционных взглядов — защиту московских особнячков и церквушек. Единственное, за что осталось упрекать мэрию,— отсталость концепции реставрации, ее "ненаучность", приводящую — эту тему особенно удобно развивать в оппозиционном направлении — к "фальсификации" памятника, поскольку его подлинные материальные останки скрыты под слоем реставрационной штукатурки и позолоты. Научная реставрация в ближайшем будущем должна превратиться в основу оппозиции. И как только ее взгляды оформятся, мэрия может брать на вооружение и эту концепцию.
Но, с другой стороны, есть основания полагать, что именно в точке научной реставрации возможности диалога власти с "охранниками" окажутся исчерпанными. Их идеал — хранение законченного прошлого в бесконечно оторванной от этого прошлого современности. Но когда Лужков берется за реставрацию, он не хранит прошлое, но продолжает нашу славную историю. Опора на историю связана для власти с проблемой ее легитимности, Лужков же обретает легитимность как продолжатель дела Юрия Долгорукого, а не как хранитель его мощей.
ГРИГОРИЙ РЕВЗИН
--------------------------------------------------------
Юрий Лужков: пусть Музыкантский и Ресин возьмут по три улицы
— Когда рассматриваешь представленные на конкурсе работы, на душе становится отрадно. Мы начали этот конкурс пять лет назад. Пять лет назад мы приняли решение о восстановлении облика Москвы, и тогда мы даже боялись, все ли у нас получится. А теперь понятно, что все получается. Мы движемся правильной дорогой.
Все это очень хорошо. Но если сравнить все, что уже мы сделали,— и не только на этом конкурсе, а за все пять лет — с тем, что еще осталось сделать, то это только начало пути. Старина еще не вся приведена в порядок. Работа только начинается. В центре города еще сотни объектов ждут реставрации.
Очень важная мысль. Прекрасно, что реставрируются здания, но это недостаточно. Нужная целостная реконструкция городской среды. Это улицы, ансамбли города, вообще среда в целом. В этом отношении у нас пока сделано мало, а это необходимо. Я решил — взять под свой личный патронат три улицы. И хочу, чтобы эту инициативу поддержали мои подчиненные. Пусть три улицы возьмет Музыкантский. Еще три — Ресин. И так постепенно восстановим всю городскую среду.
Еще одна важная мысль. Очень хорошо, что на конкурсе рядом с реставрацией представлено и новое строительство, которое не уродует городскую среду. Ведь бывает как — сделана улица уже красиво, уже смотришь — уже все как было, а одно новое здание все уродует. Когда на углу Самотечной и Цветного бульвара появилась это стеклянное здание "Энки", оно мне на целый год испортило настроение. Просто больно было. Я хочу подчеркнуть — не должно быть в центре этого стекла с бетоном, этой плоскомордой архитектуры, как я ее называю. Должна быть целостная среда.
Еще усадьбы. Прекрасно, что восстановили парк Тимирязевской академии, Петровско-Разумовское. Но разве у нас одна такая усадьба? У нас много таких усадеб. Сейчас более или менее разобрались с Кусково. А Кузьминки? Я недавно проезжал мимо. Это ведь такая красота, которую нигде в мире не сыщешь. Здесь горожане могли бы по-настоящему культурно отдохнуть. С детьми, и передать детям чувство прекрасного. Но сейчас это разве для людей парк? Это парк для собак. И я хочу призвать всех, и Музыкантского, и Ресина: больше средств в усадьбы!
Подписи
Большой кремлевский дворец — единственный "суперобъект", выставленный в этом году на реставрационный конкурс. Но только за покраску фасадов
Дом Янькова в Газетном переулке — редкий памятник Москвы петровского времени. До реставрации (автор — Лидия Шитова) никто, кроме специалистов, не подозревал, что это
Этот дом принадлежал гениальному русскому архитектору Николаю Львову, но был построен не им — памятник представляет собой пример безымянного рядового московского строительства начала XIX века. Ранее такие памятники привлекали внимание лишь энтузиастов охраны старой Москвы, сегодня им придан государственный статус (здесь расположена резиденция испанского посла)
Памятник героям Плевны построен известнейшим русским архитектором Владимиром Шервудом в 1887 году. Его реставрация сегодня приобретает особое значение, поскольку он славит победы русского оружия, одержанные в порядке братской солидарности с сербами
Храм Бориса и Глеба в Зюзино (ныне "спальном" районе на юго-западе Москвы) — один из шедевров русской архитектуры эпохи "нарышкинского барокко". Его реставрация — ясная демонстрация смены курса московских властей от гигантской стройки Христа Спасителя к незаметным церквям на окраинах