В этом году на Каннском фестивале будет всего одна российская картина — "Охотник" Бакура Бакурадзе, который попал в программу "Особый взгляд". "Огонек" побеседовал с режиссером
Автор "Шультеса", победителя "Кинотавра"-2008, российский режиссер Бакур Бакурадзе однажды уже был в Канне: тот же "Шультес" показали в программе "Двухнедельник режиссеров". "Охотник", как убежден режиссер, попал в Канн, потому что это понятная всем история. "Это фильм о природе человеческой близости — с окружающим пространством, с животными, с другими людьми. Мне захотелось понаблюдать за человеком, который живет на своей земле своим умом и принимает все на себя. И убивает, и созидает, и отвечает за свой мир". Формально действие разворачивается в России, но история с таким же успехом могла произойти в любой точке земного шара. Фильм с бюджетом в 1 млн евро произведен компаниями СТВ и Сальвадор-Д.
— Сценарий этого фильма, как и вашего нашумевшего "Шультеса", тоже придуман, или все-таки основан на реальном случае?
Удаленность от индустриального мира, по замыслу режиссера "Охотника", поможет пристальнее вглядеться в базовые человеческие ценности
— Да, он придуман, с одной стороны. С другой, если мы сейчас начнем размышлять, что из придуманного нами действительно придумано, а что является неким микстом из увиденного, услышанного в реальности, мы окончательно запутаемся. Очень сложно сегодня, в информационную эпоху проследить, где что начинается. Вот мы читаем газеты, слушаем радио, видим что-то, наблюдаем — и рождается образ. Этот образ затем притягивает к себе какой-то сюжет. А сюжет требует, в свою очередь, еще каких-то уточнений... Конечно, такая история и такая любовь могла случиться в жизни, но это не тот случай, когда сюжет можно из жизни просто взять и перенести. Это вообще сейчас редко бывает. Поэтому фильм сегодня — всегда какая-то мозаика, которая собирается, складывается из компонентов. Сюжет вымышленный, а компоненты вполне реальные.
— Насколько я понял, в "Охотнике" нет и четкой привязки ко времени, к стране. Любите "вневременное" кино?
— Понятие "вневременное" — это тоже отношение ко времени. По-настоящему вневременными можно назвать, пожалуй, только античные сюжеты. Но вот "Шультес", например, хотя тоже подпадает под понятие "вне конкретного времени и города", все равно это история, четко относящаяся к современности. Пространство, в котором живет Шультес, опознается как сегодняшнее как раз в большей степени, чем в "Охотнике". В нынешнем фильме упор сделан не на времени, а на человеке. На взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, между отцом и сыном.
Конечно же, в большом городе все давно изменилось, и даже секс стал другим, но какие-то основные вещи — они всегда остаются теми же.
— В "Шультесе" очень заметно, что вы ведете борьбу с двумя факторами: с "художественностью" и городским пространством.
— Да, это верно. Эта самая "художественность" в российском кино, или, говоря иначе, некоторая условность, искусственность происходящего на экране, с которой зрители уже давно согласились,— она сегодня выглядит очень странно. Почему так сложилось — это сложный вопрос. Мне большинство отечественных художественных фильмов не нравятся именно потому, что наше кино грешит какой-то стандартной художественностью. Откуда это пришло — из театра, из телевизора, от соединения многих факторов — трудно определить. Разница между кино и жизнью, конечно, всегда будет, но в данном случае она вопиюща. Я уверен, что долго так продолжаться не может, потому что "художественность" — она тупиковая, умирающая. Мне бы хотелось, чтобы российское кино двигалось в какую-то другую сторону. Ну, не могут персонажи в российском кино разговаривать с теми же интонациями, с которыми говорили, скажем, в 1980-х или даже 1970-х годах!..
Что касается "сопротивления городу": мы все, живя в больших городах, находимся в конфликте с городом. Город диктует свои условия жизни. Человеку тут сложно оставаться в своей шкуре, и созидать, и существовать так, как ему диктует его органика и характер. Поэтому мы очень сильно подчиняемся или не подчиняемся городу, но в таком случае все равно зависим от города. Поэтому я не борьбу с городом веду, а скорее, исследую способы сопротивления.
— В "Охотнике" вы, видимо, именно поэтому и вынесли вашего героя за пределы города — для чистоты, так сказать, эксперимента над человеком?
— Да-да, без внешних влияющих факторов. Оставить человека один на один с самим собой. Знаете, у каждой нации есть свои психологические особенности. Они очень сильно влияют на поведение человека. Мне кажется, что в проявлении чувств русский человек более свободен, чем представители многих других наций. Например, в проявлениях любви. В России, если люди расположены друг к другу, есть очень немного факторов, которые могли бы помешать людям сойтись. Гораздо меньше, скажем, чем в Египте. Помешать россиянину может только то, что он сам себе придумал, то есть тот же гигантский муравейник, мегаполис. И чтобы человек сам себя формировал, сам определял, для этого гораздо удобнее какое-то изолированное пространство. Вне города.
— Грузинское кино было в советское время наиболее интересным из всех национальных кинематографов. На мой взгляд, оно существовало на равных с советским, даже конкурировало с ним. Можно ли говорить о появлении новой волны грузинского кино сегодня, в России в том числе? При этом вы, допустим, или Дмитрий Мамулия пока ничем не напоминаете классическую грузинскую школу и, кажется, не стремитесь к этому...
— Для меня существует только один критерий: ничего не делать вопреки какой-то традиции или, напротив, в подражание ей. Я делаю только так, как чувствую. На что это похоже — это уже не мне определять, это дело критиков. Безусловно, на меня в какой-то степени повлияло то, что начальное образование и воспитание я получил в Грузии. С другой стороны, вот допустим, Иоселиани снимает свои фильмы во Франции — и это, безусловно, французское кино; хотя оно отличается от того, что снимают во Франции. При этом еще большой вопрос, у кого в фильмах больше французского — у Иоселиани или его французских коллег. Иоселиани видит и чувствует Францию, по-моему, не хуже французов или даже лучше. Поскольку он смотрит на происходящее чуть со стороны, точно так же, как и грузинский режиссер, живущий в России. И это как раз помогает лучше увидеть французское или российское. Сознательно, конечно, я не стремлюсь делать что-то специфически грузинское, "кино с акцентом", это было бы даже странно. Если говорить о предпочтениях, то мне, например, стилистически гораздо ближе Борис Хлебников.
— В таком случае вы должны чувствовать какую-то общность с теми, кого называют "новой волной",— с Хлебниковым, Хомерики, другими? У вас есть ощущение общей цели, чувство локтя?
— О "новой волне" сейчас очень много разговоров. Я, честно говоря, не думаю, что то, что мы называем "новой волной", имеет что-то общее с французской новой волной. То, что возникло в 1960-е во Франции,— это было совершенно новое, другое кино, которое разрушало, отрицало старое и предлагало принципиально новый язык. Насколько новое российское кино формирует новый язык — спорный вопрос. Не могу судить. В любом случае, то, что происходит сегодня в российском кино, тащит за собой традиции кино советского, хотя при этом и что-то новое, свое предлагает, преподносит. И вот в этом смысле все мы чувствуем друг друга, в какой-то мере отталкивается друг от друга, понимая, что находимся в одном культурном слое. Но у меня есть ощущение, что мы сегодня лишь закладываем какой-то фундамент, основываясь на котором уже второе поколение, те, кто придут за нами, смогут делать нечто принципиально новое. Я просто надеюсь на это.
— Самое общее слово, которым можно было бы охарактеризовать российскую "новую волну" в целом: пессимизм, скептическое отношение к миру, да?
— Вы знаете, если посмотреть современный мировой кинематограф, мы то же самое найдем в очень большом количестве: французы, австрийцы, итальянцы, мексиканцы и даже восточные режиссеры. Мне кажется, здесь дело не только в России — это мировая тенденция. Просто у нас этот скептицизм заметнее на фоне той искусственной "позитивности", на которую продолжает почему-то опираться массовое кино — все эти многочисленные фильмы про войну, про каких-то исторических деятелей. Если разобраться, в этих фильмах нет ни войны, ни мира, ни страстей, ни чувств. Есть какой-то стандартное представление о войне, воспитанное, в свою очередь, телевизором. Причем зритель уже подготовлен к восприятию именно такого, искусственного, абсолютно неправдивого кино. А фильмы нового поколения российских режиссеров — они как раз, на мой взгляд, несмотря на то что по форме пессимистичны, тем не менее не лишены какого-то светлого начала. Тот же фильм Хлебникова "Свободное плавание" — он оптимистический, несмотря на то что пространство разрушается и что для нас симпатичному человеку не находится в этом пространстве места... Но сам по себе образ героя нам внушает надежду.
— Можно ли представить, что вы снимете то, что подпадает под определение "патриотического кино", по жанру, естественно, но в собственной стилистике? На тему войны, например?
— Почему нет? Тем более что для этого вовсе необязательны спецэффекты или массовка. Для меня, например, самый патриотический советский фильм — "Двадцать дней без войны". Мне нравится герой этого фильма, нравится героиня, даже солдаты нравятся, которые появляются только в начале и конце фильма. Несмотря на то что в этом фильме нет батальных сцен, я чувствую в каждом кадре дух, дыхание войны... Ощущение воюющей, страдающей страны. Помните, когда солдат, взрослый мужик, повоевавший уже, встряхивает за плечо контуженого молодого офицера и говорит ему: "Вы нос зажмите и дуйте, дуйте, товарищ лейтенант". Какие-то такие детали, очень тонкие вещи, которые говорят о войне гораздо больше, чем дорогостоящая пальба с танками и пушками. Мне кажется, что патриотическое кино можно снимать о любом времени, с любой историей. Не нужно стремиться обязательно к масштабному высказыванию. И еще в том, что касается поведения героев, нужно отталкиваться от реальности, а не от стереотипов: не от того, как тогда "обычно делалось" или "говорилось", а от конкретной мотивации. Нужно просто подумать, как человек вел себя в той или иной ситуации, и не переживать, "похоже" это будет или "непохоже".
— В 2000-е годы понятие "профессионализм" было своеобразным фетишем, в том числе и в кино. Сегодня мы уже приходим к пониманию того, что профессионализм в кино — вещь необходимая, но недостаточная. У вас в "Охотнике" почти нет профессиональных актеров. Ощущаете профессиональное актерство как помеху художественному высказыванию?
— Если говорить в общем, то да: профессионализм скорее вредит. Но нужно вначале понять: что мы понимаем под этим словом? Если речь идет о том, что актер выкладывается на площадке с таким расчетом, чтобы ему хватило на такую же посредственную игру еще на 22 съемочных площадках,— такой профессионализм меня не интересует. Если речь о навыке, об умении актера, например, рассмеяться, тогда профессионализм очень важен. Знаете, непрофессиональный актер не может специально рассмеяться. Заплакать может, а рассмеяться — нет. Научить этому очень сложно.