"Больного посмотрел мельком и допустил ошибку в диагнозе"

55 лет назад, в 1956 году, Хрущев объявил, что никакого основания для "дела врачей-убийц" не существовало, а был только донос врача Лидии Тимашук на своих коллег. Обозреватель "Власти" Евгений Жирнов обнаружил документы о странных смертях высокопоставленных пациентов, послуживших основой для развертывания "дела врачей".

"Называя меня "чужим" и "опасным человеком""

Если спросить любого человека, более или менее сведущего в отечественной истории, как началось "дело врачей", потрясшее страну незадолго до кончины Сталина, ответ будет однозначен: врач Лидия Тимашук, не согласившись с тем, как светила советской медицины лечили члена Политбюро Андрея Жданова, написала донос на коллег, которых арестовали, а затем, разобравшись, отпустили. А у Тимашук отобрали орден Ленина, которым ее в январе 1953 года наградили за бдительность.

Кто-то может еще припомнить пассаж из доклада Хрущева "О культе личности и его последствиях" на XX съезде КПСС в 1956 году, где говорилось:

"Следует также напомнить о "деле врачей-вредителей". Собственно, никакого "дела" не было, кроме заявления врача Тимашук, которая, может быть, под влиянием кого-нибудь или по указанию (ведь она была негласным сотрудником органов госбезопасности) написала Сталину письмо, в котором заявляла, что врачи якобы применяют неправильные методы лечения".

Получалось, что едва ли не единственной ответственной за поразившее всю страну дело — ведь виднейших специалистов-медиков, в знания которых все верили и на которых надеялись больные, объявили врачами-убийцами — оказалась Лидия Тимашук. Сама она с таким раскладом, естественно, не согласилась и на протяжении многих лет пыталась доказать, что на нее возвели напраслину. Ее принимали в ЦК, успокаивали, но для реабилитации в глазах общества ровным счетом ничего не предпринимали.

В 1966 году Лидия Тимашук в письме президиуму XXIII съезда КПСС вновь рассказала историю своего конфликта с коллегами и своих последующих мытарств:

"Дело, с которым я обращаюсь в столь высочайшую инстанцию, заключается в последствии медицинского конфликта, возникшего между мною и профессорами В. Н. Виноградовым, В. X. Василенко и нач. Леч. Сан. Управления Кремля проф. П. И. Егоровым, лечившими А. А. Жданова. Причина конфликта заключалась в расхождении диагноза, лечения и установленного режима больному А. А. Жданову. Клинические данные и методы объективного исследования (электрокардиограмма, анализы крови, температура и другие клинические данные) свидетельствовали о наличии у больного острого инфаркта миокарда в области передне-боковой стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки. Между тем как проф. В. Н. Виноградов, В. X. Василенко и П. И. Егоров настаивали на "функциональном расстройстве сердечно-сосудистой деятельности на почве склероза и гипертонической болезни". Такое расхождение в диагнозе, а следовательно, в лечении и режиме для больного было угрожающим. Это и заставило меня немедленно обратиться к личной охране А. А. Жданова — майору Белову А. М. для связи меня с Москвой, других возможностей в то время в Валдае у меня не было. Там же, в Валдае, я написала письмо, которое было продиктовано моей врачебной совестью и желанием помочь больному и передано вместе с электрокардиограммой майору Белову А. М., которого я попросила побыстрее направить в ЦК. 30/VIII-48 г. А. А. Жданов скончался. Результаты патологоанатомического вскрытия, произведенного на месте в Валдае патологоанатомом А. В. Федоровым, подтвердили диагноз инфаркта миокарда, поставленного мною при жизни больного, но отвергнутого профессорами".

Вполне возможно, что на этом конфликт был бы исчерпан. Однако начальник Лечсанупра Петр Егоров решил, что последнее слово должно остаться за ним.

"6/IX-48 г.,— писала Тимашук,— начальник ЛСУ Кремля проф. П. Ив. Егоров созвал совещание в составе пр. Виноградова, Василенко, д-ра Майорова, патологоанатома Федорова и меня (стенографистка Е. Н. Рубчевская). На этом совещании пр. Егоров открыл дискуссию по поводу расхождения диагноза и упомянул о моей "жалобе" на присутствующих здесь профессоров, стараясь всячески дискредитировать меня как врача, нанося мне оскорбления, называя меня "чужим" и "опасным человеком", а 7/IX-48 г. меня вызвали в отдел кадров и вручили приказ нач. ЛСУК П. И. Егорова о переводе из больницы в филиал II Поликлиники, якобы для усиления там работы".

Естественно, Тимашук сочла такой перевод наказанием за правду и поступила так, как поступали в подобной ситуации десятки и сотни тысяч советских людей: написала письмо в ЦК ВКП(б):

"7/IX-48 г. я написала письмо в ЦК КПСС на имя секретаря ЦК А. А. Кузнецова, в котором изложила свое мнение о диагнозе и лечении А. А. Жданова (имеется копия письма). Я не получила ответа ни на письмо от 29/VIII, переданное в Москву через майора Белова, ни на письмо в ЦК тов. А. А. Кузнецову, звонила по телефону в ЦК КПСС в секретариат А. А. Кузнецова, и мне ответили: "Ваше письмо получено, Вас скоро вызовут". Не получив ответа и вызова в течение 4-х месяцев, 1/I-49 г. я вторично обратилась в ЦК к А. А. Кузнецову с просьбой принять меня по делу покойного А. А. Жданова, но и на это письмо ответа не получила, с тех пор я больше никуда не обращалась".

Возможно, Алексей Кузнецов, курировавший в ЦК госбезопасность, не хотел навлекать гнев Сталина на МГБ, а следовательно, и на себя. Не исключено, что он, как и подавляющее большинство граждан страны, верил, что вождей, включая его самого, обслуживают самые лучшие медицинские кадры. А потому они не могли ошибиться. Возможно и то, что он решил придержать этот компромат и использовать его во время непрекращавшихся аппаратных интриг. Но в августе того же 1949 года он оказался среди арестованных по "ленинградскому делу".

"Отстаивала свое врачебное мнение"

Однако, как оказалось, историю кончины Жданова в ЦК и Министерстве госбезопасности не забыли.

"Спустя 4,5 года, летом 1952 г.,— писала Тимашук,— меня внезапно вызвали по телефону в МГБ в следственный отдел по особо важным делам — к следователю Новикову, а через некоторое время — к следователю Елисееву по делу покойного Жданова, для уточнения информации по поводу лечения А. А. Жданова, и я снова подтвердила все то, что знала и что уже мною было написано в ЦК — А. А. Кузнецову. Спустя еще полгода, 20/I-1953 г., меня вызвал по телефону А. Н. Поскребышев (заведующий особым сектором ЦК — секретариатом Сталина.— "Власть") и пригласил в Кремль к Г. М. Маленкову, который сообщил мне о том, что Совет Министров и лично И. В. Сталин благодарят меня за то, что я в свое время (т. е. 4,5 года тому назад) проявила большое мужество, выступив против профессоров, лечивших А. А. Жданова, и отстаивала свое врачебное мнение в отношении больного, и объявил мне, что я награждена орденом Ленина. Я была потрясена неожиданностью, т. к. не думала, что врачи, лечившие А. А. Жданова, "вредители". Я возразила Г. М. Маленкову, что столь высокой награды не заслуживаю, потому что как врач я ничего особенного не сделала, а поступила так, как на моем месте поступил бы любой советский врач. На следующий день, 21/I-53 г., я была награждена орденом Ленина, а 4/IV-53 г. награждение было отменено Постановлением Верховного Совета СССР как ошибочное. При сдаче ордена Ленина в Верховном Совете СССР присутствовали тт. А. Ф. Горкин и Н. М. Пегов. Они заверили меня в том, что Правительство считает меня честным советским врачом и что отмена награждения не отразится на моем авторитете и служебном положении. Я продолжала работать в той же Кремлевской больнице в должности зав. отделением функциональной диагностики".

В 1954 году Лидию Тимашук наградили орденом Трудового Красного Знамени, так что дело вновь можно было бы счесть закрытым, если бы не доклад Хрущева.

"Спустя 3 года, в 1956 г., в Закрытом письме ЦК КПСС Н. С. Хрущев, высказываясь по поводу культа личности И. В. Сталина, упомянул мое имя в связи с "делом о врачах". Это вызвало у большинства людей впечатление о клевете. 31/III-56 г. я обратилась с письмом в ЦК КПСС лично к Н. С. Хрущеву, в котором вновь изложила свое участие в обследовании А. А. Жданова и моем медицинском конфликте с проф. Виноградовым, Василенко и Егоровым, что же касается других врачей и профессоров, упомянутых Хрущевым в "деле о врачах", пострадавших во время "культа личности", ко мне не имеют никакого отношения. По поводу письма Н. С. Хрущеву я была вызвана в ЦК к В. В. Золотухину (завотделом административных органов ЦК КПСС.— "Власть"), который сказал, что мое письмо было зачитано на Президиуме ЦК КПСС. Вопрос обо мне поднимать сейчас не время, а мне по-прежнему надлежит работать на своем месте и в той же должности и ни о чем не беспокоиться, и добавил: "А если будут какие-либо трудности, обращайтесь только к нам в ЦК КПСС"".

А когда трудности возникли, оказалось, что помогать Тимашук никто и не собирался:

"Прошло 13 лет, а мое положение в обществе до сих пор не ясное, в народе существует мнение, что "дело о врачах" возникло вследствие того, что якобы я оклеветала честных врачей и профессоров, благодаря чему было создано "дело о врачах". Эти кривотолки продолжаются и до сих пор, постоянно травмируя меня. Руководство 4-го ГлавУправления во главе с проф. А. М. Марковым в апреле 1964 г. заявило мне, что я не могу больше оставаться в должности зав. отделением функциональной диагностики (несмотря на то что руководимое мною отделение носит звание "Бригады коммунистического труда"), потому что в 4-ом Управлении работают профессора пострадавшие, и создали мне такие условия, что я вынуждена была уйти на пенсию. После ухода на пенсию я потеряла возможность получить квартиру, мне отказано в характеристике для получения персональной пенсии и т. п. Проработав в системе 4-го ГлавУправления 38 лет, я ушла на пенсию с большой незаслуженной обидой. Ведь я не только врач, отдавший всю свою жизнь служению народу и своему любимому делу, я мать, воспитавшая сына — офицера Советской Армии, летчика истребительной авиации, который при выполнении боевого задания, защищая Родину, на горящем самолете получил ожоги и увечья. Ныне — инвалид Отечественной войны I группы, награжден орденом Отечественной войны. У меня есть внуки — школьники, пионеры и комсомольцы, муж — врач Центрального военного госпиталя... Я не буду описывать, каким обидным и несправедливым упрекам подвергаюсь, когда произносится мое имя, такое положение больше существовать не может".

"Помешал ЦК выявить законспирированную группу врачей"

Во все то, что писала Тимашук, можно было верить или не верить. Но во всех ее заявлениях начиная с 1948 года говорилось одно и то же. А о ее высочайшей квалификации как специалиста рассказывал мне выдающийся советский хирург, бывший министр здравоохранения СССР академик АМН СССР Борис Петровский, который, по его словам, без Тимашук не приступал к операциям. Кроме того, слова Тимашук косвенно подтверждает и история возникновения "дела врачей".

Первым из видных советских врачей сотрудники МГБ в ноябре 1950 года арестовали профессора Якова Этингера. Причем арестовали его отнюдь не как врача-убийцу, а как антисоветчика и еврейского националиста, вина которого была полностью доказана: его квартиру оснастили микрофонами и на протяжении длительного времени записывали откровенные разговоры профессора с близкими. Занимавшийся делом следователь МГБ Михаил Рюмин предложил добавить к обвинениям терроризм, поскольку Этингер в качестве консультанта Лечсанупра Кремля участвовал в лечении умершего в 1945 году секретаря ЦК Александра Щербакова. Но министр госбезопасности Абакумов приказал ему больше не предлагать чепуху.

Несколько месяцев спустя Рюмин забыл в автобусе портфель со служебными документами, должен был вылететь со службы и поступил как все: обратился за защитой и помощью в ЦК. Его история об умершем в тюрьме террористе Этингере оказалась востребованной недругами Абакумова, прежде всего Берией и Маленковым, которые добились освобождения министра госбезопасности от работы. Причем в решении Политбюро, принятом 11 июля 1951 года, говорилось:

"При допросе старшим следователем МГБ т. Рюминым арестованный Этингер без какого-либо нажима признал, что при лечении т. Щербакова А. С. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить ему жизнь... Однако министр госбезопасности т. Абакумов, получив показания Этингера о его террористической деятельности, в присутствии следователя Рюмина, зам. начальника следственной части Лихачева, а также в присутствии преступника Этингера признал показания Этингера надуманными, заявил, что это дело не заслуживает внимания, заведет МГБ в дебри, и прекратил дальнейшее следствие по этому делу. При этом т. Абакумов, пренебрегая предостережением врачей МГБ, поместил серьезно больного арестованного Этингера в заведомо опасные для его здоровья условия (в сырую и холодную камеру), вследствие чего 2 марта 1951 года Этингер умер в тюрьме. Таким образом, погасив дело Этингера, т. Абакумов помешал ЦК выявить безусловно существующую законспирированную группу врачей, выполняющих задание иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства".

Такие обвинения требовали доказательств, но арестованная 16 июля 1951 года врач Лечсанупра Кремля Софья Карпай призналась только в давнем знакомстве с профессором Этингером. 2 апреля 1952 года новый министр госбезопасности Семен Игнатьев докладывал о ней Сталину:

"Обвиняется в проведении террористической деятельности. С 1930 года поддерживала связь с особо опасным государственным преступником Этингером Я. Г., знала об отдельных его вражеских проявлениях".

В деле Карпай фигурировали кардиограммы Жданова, которые она анализировала до Тимашук. И это свидетельствовало о том, что заявления Тимашук уже нашли в архивах и попытались использовать в деле:

"Проведенной по делу медицинской экспертизой установлено, что Карпай были неправильно расшифрованы электрокардиограммы А. А. Жданова и у него не был обнаружен инфаркт миокарда, в результате чего режим лечения А. А. Жданова был нарушен. Установлено также, что в 1941 году Карпай, являясь лечащим врачом М. И. Калинина, выписала ему увеличенную в 10 раз по сравнению с положенной дозу стрихнина, которая не была выдана больному лишь благодаря вмешательству работников аптеки".

Но дальше дело не двигалось, и Игнатьев, по сути, предлагал его прекратить:

"Карпай, отрицая наличие в ее действиях террористического умысла, заявляет, что рецепт с увеличенной дозой стрихнина она выписала М. И. Калинину по ошибке, а выводы медицинской экспертизы по электрокардиограмме А. А. Жданова считает неправильными. Продолжать следствие по делу Карпай не было возможности из-за ее тяжелого болезненного состояния. Дело Карпай целесообразно направить на рассмотрение Особого совещания при МГБ СССР и осудить Карпай на 10 лет тюремного заключения".

Однако дело не прекратили. Возможно, потому, что в ЦК получили два крайне интересных заявления. Причем не от Лидии Тимашук.

"Ругал их за постоянное пьянство на даче"

В справке о проверке заявлений говорилось:

"В КПК при ЦК КПСС в конце марта 1952 г. поступило два заявления от членов партии т. Лукьянова о серьезных непорядках в санатории "Барвиха" и от т. Макарова о неправильном поведении руководителей гаража при этом санатории. Врач санатория т. Лукьянов сообщал, что директор санатория Мироненко, его заместитель по хозяйственной части Мизеров и секретарь парторганизации Хазанов создали нетерпимую обстановку в работе, зажимают критику недостатков, насаждают подхалимство и семейственность, бесхозяйственно расходуют государственные средства, не заботятся о самом необходимом оборудовании, неправильно используют средства соцбытфонда и премирования и что директор санатория Мироненко не вводит новых методов лечения и проявляет преступную бездеятельность в руководстве медицинской работой, проводимую быв. заместителем директора Рыжиковым, репрессированным органами госбезопасности. Шофер санатория т. Макаров сообщал, что зав. гаражом Дробатый и секретарь партбюро Хазанов зажимают критику недостатков в работе руководства гаража, не рассматривают причины большого числа аварий, совершенных по вине Дробатого и механика гаража Шабаева. Проверку этих двух заявлений было поручено провести от Лечсанупра Кремля профессору Брайцеву, от Управления делами Совета Министров СССР т. Фотееву и от КПК контролеру т. Кузнецову. Вся работа по проверке заявлений проводилась с выездом в санаторий "Барвиха" с 23 апреля до конца мая 1952 года".

На санаторий "Барвиха" жаловались и прежде. В ЦК писали, к примеру, о том, что персонал ворует продукты, предназначенные для высокопоставленных отдыхающих. Но дело как-то тихо и незаметно закрыли. Однако после проверки 1952 года стало очевидным почему. Продукты расходовались не персоналом, а начальником Лечсанупра профессором Егоровым и его друзьями, приезжавшими к нему в "Барвиху".

"Тов. Егоров,— говорилось в отчете о проверке,— проживает несколько лет в двухэтажной даче санатория "Барвиха". Для ее оборудования т. Егоров взял мебели, белья, посуды, предметов украшений всего на 85.816 рублей, но полностью за это имущество он не платил до самого последнего времени. В ходе проверки выяснилось, что повара санатория часто готовили различные блюда для тов. Егорова, так как у него на даче постоянно бывали гости. В один из таких приемов гостей у т. Егорова повар "Барвихи" потребовал от него и от Власика уплатить деньги за их личное обслуживание, учинил им на даче скандал, ругал их за постоянное пьянство на даче и добился уплаты ему денег. Нам сообщили, что Егоров очень часто пьет, постоянно устраивает у себя сборища гостей с обильными выпивками".

Причем этот факт объяснял не только пропажу продуктов. Генерал-лейтенанту Власику, начальнику Главного управления охраны, отвечавшему за безопасность руководства страны, отправила первое заявление Лидия Тимашук. И видимо, благодаря дружбе с Власиком Егорову в 1948 году удалось спустить дело о смерти Жданова на тормозах.

"Отменял без всяких обоснований процедуры"

Полностью подтвердились и факты из заявлений о безобразиях в санаторном хозяйстве. В гараже "Барвихи" по знакомству ремонтировали машины нужным людям, изготавливали ограды для могил и надгробные памятники. Подтвердилось и то, что все руководство санатория, Лечсанупра и Министерства здравоохранения живет в "Барвихе" в благоустроенных домах и квартирах, а одним из домов для персонала служит слегка отремонтированный свинарник, где царит полная антисанитария.

Не менее скотски относилась администрация санатория к своим пациентам, не входившим в высшее руководство страны. К примеру, шторы из их палат забирались для нужд медицинского начальства, а вместо них вешали нечто сшитое из ткани для пижам. А некоторые палаты для руководителей второго сорта были почти полностью лишены дневного света.

Однако, если верить отчету, все это меркло в сравнении с тем, как в "Барвихе" лечили больных под руководством научного руководителя санатория профессора Бориса Когана:

"При проверке фактов, указанных в заявлении о непорядках в лечебной работе, мы столкнулись с рядом серьезных недостатков в ведении историй болезней и организации лечения больных. Эти недостатки нами были выявлены при выборочном просмотре историй болезни лиц, находившихся в разное время в санатории. В записке об итогах проверки мы указали в качестве примеров 12 историй болезни, в которых имели место те или иные недостатки в части установления диагноза, в назначениях лекарств и процедур, в несогласованности действий различных специалистов-консультантов и т. д. Значительная часть выявленных недостатков в организации лечения и ухода за больными была нами установлена у научного руководителя санатория проф. Когана, а также у врачей, работавших под его непосредственным руководством".

Самой вопиющей комиссия сочла историю смерти И. А. Солоницына:

"В процессе проверки мы выявили грубую врачебную ошибку, допущенную в "Барвихе" в отношении больного Солоницына, находившегося там на излечении в отделении врача Колесниковой, работой которой руководил проф. Коган. Солоницын поступил в "Барвиху" 22.V.1951 г. и находился там до 26.V.1951 г. Первые три дня больной чувствовал себя удовлетворительно, но 25.V состояние его стало резко ухудшаться, а накануне электрокардиограмма указывала на изменения сердечной мышцы. После консультации с доктором Рыжиковым проф. Коган дал указание перевезти Солоницына в Москву в Кремлевскую больницу, что было сделано 26.V.1951 г., и там больной через 8 дней умер. На вскрытии врачи-патологоанатомы установили, что Солоницын умер от свежего инфаркта в сердце, и, как указывали специалисты, Коган и Рыжиков допустили в этом случае неправильные действия, они не должны были давать указаний о перевозке в Москву Солоницына со свежим инфарктом сердца".

Причем, как указывалось в отчете, этот случай не единичен:

"Был выявлен факт, когда в истории болезни Жукова, умершего в "Барвихе" после повторного инфаркта, были вырваны две страницы, в результате чего нельзя установить, правильно ли лечили этого больного. В имеющихся записях указано, что проф. Коган и лечащий врач Марковская без всяких оснований отменили назначение пенициллина, данное Жукову проф. Валединским, который установил у него воспаление легких. Но Коган никак не обосновал этого своего распоряжения, а на вопрос, почему же в руководимом им отделении так преступно-небрежно ведутся истории болезни и даже вырываются целые страницы, он никакого ответа не дал. Нами было отмечено, что Коган нередко отменял без всяких обоснований те или иные врачебные процедуры, назначенные другими профессорами (Валединским, Хачатуровым, Членовым, Василенко). Кроме того, Коган, в ряде случаев назначая больных к выписке, указывал, что состояние этих больных удовлетворительное, а через несколько дней они умирали. Так было с больными Митюшиным и Семашко".

Кроме первого наркома здравоохранения Николая Семашко, как свидетельствовал отчет, после лечения в "Барвихе" скончался первый советский нарком по военным делам Николай Подвойский. Впечатляли и данные об остальных умерших пациентах:

"Петрищев А. Ф., 49 лет, председатель Пензенского облисполкома, находился в санатории с 14.XI.1949 г. по 22.V.1950 г., 190 дней. Диагноз: состояние после инфаркта сердца. Аневризма сердца. Обращают на себя внимание следующие обстоятельства: больной был тяжелым, находился на постельном режиме, и никто из терапевтов, кроме Когана, Жарковской, Рыжикова, более 3-х месяцев его не консультировал. Только 25.II.1950 г. был вызван проф. Василенко В. Х., и то для решения вопроса о переводе больного в больницу, так как ему стало хуже. Назначения проф. Василенко... не были выполнены, об этом нет никаких записей в истории болезни".

В отчете указывалось, что в санатории есть и другие врачи, совершающие ошибки:

"Выявлены факты неправильной выписки лекарств врачом Мазмановой и ее совершенно слабая клиническая подготовка. В "Барвиху" Мазманова была принята на работу по знакомству".

"Для выяснения смертного случая"

Еще в ходе работы комиссии руководство Лечсанупра пыталось минимизировать ущерб, который выявленные факты наносили репутации учреждения.

"Быв. начальник ЛСУ Кремля Егоров,— говорилось в отчете,— в ходе проверки постоянно требовал от участвующего в проверке заявлений проф. Брайцева докладывать немедленно, на что обращается нами внимание при проверке, и, хотя записка не обсуждалась, он начал удалять с работы лиц, которые были повинны в непорядках и о которых нам пришлось в справке указывать. Например, через несколько дней после нашей проверки, 5.V.1952 г., был издан приказ о снятии с работы директора санатория Мироненко... С 4 июля с. г. Егоров освободил от работы из системы Лечсанупра Кремля проф. Когана по собственному желанию".

Перепроверяли каждый факт и сотрудники Минздрава СССР:

"14 июня 1952 г. копии нашей записки были посланы для ознакомления министру здравоохранения СССР Смирнову и быв. начальнику Лечсанупра Кремля Егорову. Тов. Смирнов не только знал о всех вскрытых при проверке непорядках в санатории "Барвиха", но он и его заместитель т. Шабанов организовали перепроверку всех фактов, изложенных в нашей справке по постановке лечебной работы в санатории, и это отмечено в специальном письме т. Шабанова на имя Егорова, в котором сообщаются по 12 историям болезни, приведенным нами в качестве примера в записке, заключения двух терапевтов-профессоров Лукомского и Василенко. Следует указать, что даже после перепроверки, организованной министерством, случай с больным Солоницыным признан как грубая диагностическая ошибка проф. Когана. Для выяснения смертного случая с Солоницыным был вызван в КПК проф. Коган, и здесь по этому вопросу в присутствии проф. Брайцева и т. Фотеева он заявил, что больного посмотрел на ходу, мельком, допустил ошибку в диагнозе и ошибочно дал указание о его перевозке".

Примечательным оказалось то, что с комиссией сотрудничали и рассказывали о недостатках и врачебных ошибках очень многие врачи санатория:

"Врачи санатория тт. Валединский, Артюшова, Лукьянов и другие заявляли, что т. Егоров целиком доверил всю работу санатория быв. директору Мироненко и его заместителю по медицинской части Рыжикову, которые скрывали случаи серьезных ошибок врачей санатория, в частности проф. Когана и Жарковской".

Подобная картина навела проверяющих на мысль о том, что подобный беспорядок мог наблюдаться во всех учреждениях Лечсанупра Кремля. И что это требуется проверить. В итоговом отчете о проверке "Барвихи" говорилось:

"Следует указать, что посланная 14.VI.1952 года т. Смирнову и Егорову справка о результатах проверки санатория "Барвиха" давала только первоначальные сигналы о неблагополучии дел в Лечсанупре Кремля, последующая проверка поликлиник, больниц и санаториев системы ЛСУ Кремля показала крайне тяжелое положение с постановкой лечебных учреждений".

Насколько объективными оказались выводы, наверное, можно долго и обоснованно спорить. Однако итоговый отчет комиссии был окончен 18 сентября 1952 года, вслед за чем начались аресты медицинских светил. Ведь все они были если не сотрудниками, то консультантами Лечсанупра. Когда же после смерти Сталина "дело врачей" свернули, никому не хотелось вспоминать, кто о чьих и каких врачебных ошибках рассказывал комиссиям и следователям. Так что вину за создание громкого дела по всеобщему согласию партии и медицинского народа свалили на Лидию Тимашук. Хотя, по существу, в основе дела лежало вечное, неистребимое наплевательское отношение к пациентам. Пусть и самым высокопоставленным.