На круглом столе в Российском союзе промышленников и предпринимателей поспорили политолог Станислав Белковский и кинорежиссер Андрей Кончаловский. Первый полагает, что власть только говорит о модернизации. Второй убежден, что к модернизации не готов народ
До сих пор ни в одном официальном документе мы не видели определения модернизации. Из кремлевских источников можно понять, что модернизация в понимании существующей власти — это некий расширенный вариант инноватизации, то есть предоставление большому количеству россиян айпэдов, айфонов, внедрение операционных систем нового поколения, тотальная компьютеризация сельских школ — это в их понимании модернизация и есть. Еще имеется группа теоретиков, в представлении которых модернизация — это процесс последовательного "догоняния" развитых стран по ряду экономических и технологических параметров. При этом в рамках подобной концепции модернизации резюмируется, что "догоняние" невозможно, а поэтому в принципе речь может идти только о сокращении разрыва, то есть о бесконечном приближении к удаляющейся от нас линии горизонта. В моем представлении ни то, ни другое не может считаться определением модернизации. Инноватизация вообще не имеет к модернизации прямого отношения, потому что технологическое развитие уместно и пригодно только тогда, когда общество готово к восприятию новых технологических образцов. То есть айпэд не нужен человеку, который не умеет читать, потому что он будет использоваться исключительно для компьютерных "стрелялок". Точно так же если в сельской школе нет учителей и протекает потолок, то вряд ли компьютеризация решит проблемы этой школы. Что касается "догоняния", то это сама по себе вещь полезная, но она не отражает всей глубины изменений, которые должны произойти в обществе, и собственно цели модернизации. Общество модерна — это тип общества, который характеризуется несколькими важнейшими особенностями. Первая — наличие систем массовой социализации человека. И все эти системы унифицированы. То есть невозможна в обществе модерна ситуация, при которой в одной школе учат, что Советский Союз освободил Восточную Европу по итогам Великой Отечественной войны, а в другой — что кровавый режим установил диктатуру в Восточной Европе по итогам Второй мировой войны. Общество модерна людей интегрирует, модифицирует по определенному стандарту и предполагает наличие, систем, обеспечивающих социальную связность этого общества. Хочу заметить, что тоталитаризм, по сути, является высшей и последней стадией модерна — когда человек становится полным заложником и рабом систем социализации. В обществе, где разрушены основные социальные коммуникации, тоталитаризм невозможен. Когда сегодня говорят о путинской России как о неототалитарном государстве, это вызывает у меня большие сомнения, переходящие в смех. Потому что, на мой взгляд, нет менее тоталитарного государства, чем современная Россия. Ибо в современной России государству абсолютно все равно, чем ты занимаешься и о чем думаешь. И главная цель государства состоит в том, чтобы минимизировать претензии гражданина к государству. Суть "путинского пакта", о котором часто говорят как об обмене свободы на колбасу, все-таки на самом деле несколько иная. Это размен свободы на свободу. Свобода политического класса — правящая элита делает все, что ей угодно, в обмен на полное невмешательство этой правящей элиты в частную жизнь каждого конкретного человека, населяющего Российскую Федерацию. Модернизация — это в первую очередь построение инфраструктуры общества модерна. Но если мы посмотрим на реальные планы российской власти, то там описан комплекс демодернизационных мероприятий. В принципе, модель, которая описывается в "Стратегии-2020",— это модель такого одноглавого дракона, голова которого — это небольшой постиндустриальный сектор экономики, вычлененный фактически экстерриториально, как Сколково, шея — это мощный сырьевой комплекс, которому, конечно, нет никакой альтернативы с точки зрения современной правящей элиты. И, наконец, огромное туловище доиндустриальной экономики — ну, например, совокупность людей, которые занимаются приусадебным хозяйством. Поэтому если говорить о помехах модернизации, помеха только одна. Это категорическое нежелание правящей элиты проводить модернизацию в силу ее, правящей элиты, несогласия с самим модернизационным курсом.
Фото: Даниил Зинченко, Коммерсантъ
Не кажется ли вам, что все попытки модернизации, которые произошли за последние три века в России, обламывались просто потому, что не происходит самого главного, чего никогда не было в российской истории,— модернизации русского менталитета? Кто о чем, а вшивый о бане: меня все-таки не удовлетворяет ответ относительно того, что русский народ внутренне готов к модернизации. И как только я заговорил о ментальности, то сразу возникла идея, которая тоже меня не устраивает. Идея о том, что это некий фатализм и мы из этого никогда не выберемся. Неправда, потому что все европейские страны, которые шли по пути создания гражданского общества, шли от одной ментальности к другой. Другой вопрос, что это требовало веков и кровавой битвы протестантизма и усвоения индоктринизации, "обвнутрения" социальных обязанностей. Но государство — государство как гражданское общество — возникало там в результате насилия, в результате оно просто было растянуто на три века. У нас, поскольку этого не происходило, мы по-прежнему сбрасываем со счета систему ценностей русского человека. 2 процента (населения страны, образующие критическую массу "модернизаторов".— "О"), конечно, важны. Но если мы возьмем 98 процентов населения во времена Петра или сейчас, их система ценностей осталась точно та же. Никакая модернизация Петра не изменила русской ментальности. Он, как говорил Гершензон, накрыл Россию тонким плащом цивилизации, осталась внизу огромная, дремучая, гигантская, непроснувшаяся масса, которая до сих пор дремлет. Так вот, когда вы говорите о том, что это невозможно изменить, я считаю, что это глубочайшее заблуждение. Такие ценности, как ценность жизни или социальная индивидуальная ответственность, которой в России не существует, ценностями еще не стали... Мы до сих пор не думаем о том, что существует наверняка социологический, культурологический геном русского поведения, бихевиоризма. Вот в работах гарвардских ученых, Хантингтона, Харрисона, приводится разделение наций, грубо говоря, категоризация по типологии. Там есть, грубо говоря, нации, которые легко воспринимают изменения, которые идут к изменениям легко, и нации, которые сопротивляются изменениям. Это культурологические, культурные характеристики наций, масса там разных прочих. Говорить о том, что существует универсальный человек, который воспримет все прекрасные идеи,— абсолютная иллюзия. Напрасно до сих пор никто не понимает, что русскую ментальность можно сегодня не за 300 лет, как в Европе, а за три поколения хотя бы улучшить, создать социально ответственных людей. Потому что не существует гражданского общества, а без гражданского общества какая может быть модернизация, извините меня? Кущевская по всей стране! Это нормальные ландскнехты, они не преступники, это ландскнехты, там, XIII век, нормальные рыцари, грабят крестьян, делятся с герцогом. И говорить о том, что возможна модернизация, это говорить о том, что нужно постричь больного, когда его нужно лечить.