Историческое здание Большого театра, закрытое на реконструкцию и реставрацию с 2005 года, готовится к открытию. Вскоре его представят приемочной комиссии, а с начала сентября сцену начнут обживать музыканты. Отреставрированные интерьеры главного театра страны осмотрел СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Журналистов водил по театру Михаил Сидоров, представитель инвестиционной группы "Сумма-капитал", которая руководит работами в театре с 2009 года. То есть с той поры, когда эта инвестгруппа, принадлежащая Зиявудину Магомедову, купила компанию "СУИпроект" — генподрядчика по реконструкции Большого. Эта сделка, точнее, ее административные последствия для работ в Большом поначалу энтузиазма не вызывали. Тем более что в это же время в реконструкции театра решил поучаствовать Юрий Лужков (правда, из публичных событий это участие ознаменовалось в основном сообщением экс-мэра о том, что под Большим театром в Неглинке водятся гигантские тараканы-альбиносы). Иными словами, на момент лета 2009 года было очевидно, что идущие уже четыре года работы идут тяжко. Осенью того же года это ощущение дополнилось уголовным делом о расхищении отпущенных на реконструкцию казенных средств. И верить в то, что от административных перемен на стройплощадке дело пойдет на лад, казалось некоторой наивностью.
И тем не менее театр, очевидно, откроется в срок. Ну, почти в срок: два года назад называлась дата 2 октября 2011, теперь известно, что инаугурационный гала-концерт назначен на 28 октября. Но эту дату уже вряд ли изменят, если судить по тому, что событие выведено на государственно-протокольный уровень — в этот вечер в театре ждут Дмитрия Медведева и иностранных лидеров.
За эти шесть лет в реконструируемом здании Бове--Кавоса прошло множество брифингов — оптимистичных и тревожных, деловитых и неловких, информативных и рутинных. Но теперешняя экскурсия для прессы вышла просто-таки поэмой. Упомянутый Михаил Сидоров сыпал превосходными степенями и красочными подробностями. Покрытие нового балетного пола сцены делалось в сотрудничестве с британскими ортопедами, работающими с балетом Ковент-Гардена; каждая стенная панель зрительного зала сделана из резонансной ели — нужные деревья растут только в нескольких местах на планете, причем из каждого такого дерева только считанные доски получали добро от немецких специалистов по акустике. Технологии и материалы реставрации чичероне описывал с особым восторгом. Метлахскую плитку для вестибюля делала по старым образцам та самая известная поныне европейская фирма, которая поставляла плитку театру еще в XIX веке. На позолоту зрительного зала ушло несколько килограмм золота, но также и несчетное количество яиц (все по аутентичной методе), каждое из которых должно было тухнуть в течение 40 дней; декоративный текстиль восстанавливали по истлевшим лоскуткам и ткали в исторически-информированной манере на исторически верных станках, на которых такой богатой ткани в день можно выткать только несколько сантиметров. И, главное, ведь успели.
Говорить обо всем этом в столь возвышенном тоне, как будто реставрация интерьеров Большого — единственный проект такого рода на земном шаре, наверное, чрезмерно. Тем более что сами эти интерьеры, благоговейно и в абсолютном смысле действительно мастерски воссозданные, не то чтобы всегда выглядят воплощением эталонного художественного вкуса. Что делать, 1850-е — не золотой век русской архитектуры, николаевский классицизм уже выродился и измельчал, а новая волна историзма еще не дала себя знать. По крайней мере, в работах Альберта Кавоса, восстанавливавшего тот прекрасный ампирный Большой, который построил Бове и который сгорел в 1853 году.
Но все же это Большой театр. Который еще года четыре назад выглядел одетой лесами и грозившей развалиться полуруиной, стоящей на вдавленных в грунт временных сваях. И тут, конечно, есть то ощущение, что предъявлять теперь к научно воссозданным интерьерным идеям Кавоса эстетические претензии — примерно то же, что досадовать на близкого родственника за то, что тот красой не вышел. На том же наивно-интуитивном уровне впечатления от обновленного зрительного зала оказались очень даже позитивными. Можно было ждать, что теперь это знакомое с детства пространство покажется чужим и холодным — но нет, при всей обновленной помпезности в нем чувствуется присутствие того специфического "гения места", которого на Новой сцене Большого так упорно не хватало.
Вереница залов и фойе (после череды советских переделок воссозданных если не на момент 1856 года, то по крайней мере на момент коронации Николая II) теперь будет доступна публике полностью. Прежнему Бетховенскому залу возвращено наименование Большого императорского, но зато Бетховенским залом теперь будет зваться подземный камерный зал, где будут проходить и репетиции, и концерты. Вообще, репетиционных помещений (оркестровых, хоровых, балетных) теперь в театре наконец-то много: раньше пространство для публики и пространство для жизни труппы находились в соотношении 1:1, а теперь — 1:4, и это пропорция, которая для большого оперного театра считается оптимальной. Плюс передовая световая техника, плюс самая большая в Европе гидравлическая машина, обеспечивающая трансформации сцены.
И вроде бы действительно возвращена совершенная акустика, утраченная в советские времена, когда гигантскую "деку" под зрительным залом залили бетоном. И здесь уже можно полагаться не только на пресс-релизы, но и на свидетельство Пласидо Доминго, который оказался первым оперным артистом, немного попевшим с обновленной сцены Большого в обновленный зал. Пока еще пустой.