Выставка графика
В Литературном музее в Трубниковском переулке в рамках V Фестиваля коллекций современного искусства ГЦСИ открылась выставка "Конструктор мерцающих форм. Книжная графика Александра Алексеева из собрания Бориса Фридмана". Вторая выставка выдающегося художника, мультипликатора и иллюстратора в Москве (первая состоялась в 1995-м в Музее кино) приурочена к 110-летию со дня его рождения. Рассказывает АННА ТОЛСТОВА.
Знаменитый французский художник Alexandre Alexeieff (1901-1982) подобно многим "русским парижанам" начал возвращаться на родину в перестроечные годы. Вначале как пионер экспериментальной анимации, изобретатель игольчатого экрана, с которого сходили завораживающие, похожие на оживший офорт фильмы-гротески — иллюстрации к любимой им русской классике, к Гоголю ("Нос") и Мусоргскому ("Ночь на Лысой горе", "Картинки с выставки", "Три темы"). И в этом амплуа он, произведший огромное впечатление на таких разных мастеров анимации, как Норман Макларен, Тим Бертон и Юрий Норштейн, более известен в мире. В качестве художника книги — с камерными выставками графики — Алексеев пришел чуть позже, и, возможно, поэтому его иллюстрации сейчас воспринимаются как неосуществленные фильмы. Сам же он свои анимационные картины звал "оживленной гравюрой" и запатентованный в начале 1930-х игольчатый экран, каждый кадр на котором получался в результате ювелирно-кропотливой работы с пятьюстами тысячами булавок, дававших разные линии-тени в зависимости от длины и угла освещения, воспринимал как род офортной доски. Выставка, сделанная стараниями Бориса Фридмана, обладателя крупнейшей в России коллекции livre d`artiste, в которую входит и одно из самых больших собраний алексеевских иллюстраций и книг, сводит воедино обе ипостаси художника. Один зал отдан его фильмам, остальные — книжной графике, издано нечто вроде каталога-резонне со статьями кино- и искусствоведов, славистов, эссе Юрия Норштейна, воспоминаниями Михаила Шемякина и приложением нового фильма о художнике "Сны об Альфеони" Владимира Непевного. Можно сказать, к 110-му юбилею Александр Алексеев вернулся окончательно.
Центром выставки стал зал с литографиями к "Братьям Карамазовым", выпущенным легендарным парижским издательством "Плеяда" в 1929 году и принесшим молодому художнику, ученику и подмастерью Сергея Судейкина, начинающему иллюстратору и начинающему сценографу, работавшему с Сергеем Дягилевым, Жоржем Питоевым и Федором Комиссаржевским, славу. Статистика утверждает, что в "русском Париже" Алексеев прочно удерживал первенство по числу проиллюстрированных им библиофильских изданий. Глядя на мрачные дымчатые листы "Братьев Карамазовых", по которым мечутся, будто в дурном сне, полоумные и одержимые герои, доходящие во всем — в страсти и ярости, в разврате и пьянстве, в азарте и смирении — до самой сути, понимаешь, что недаром именно Алексеев стал в глазах французов патентованным знатоком загадочной русской души. За плечами 28-летнего иллюстратора Достоевского был богатый жизненный опыт и драматическая семейная история.
Фото: Александр Щербак, Коммерсантъ
Отец, военный атташе, полиглот, владевший 37 языками, таинственным образом погиб во время служебной командировки в Баден-Бадене, старший брат, заразившийся от любовницы-актрисы сифилисом, не снес позора и покончил с собой, младший — пропал где-то в Грузии в пору революции. Алексеев, родившийся в Казани, проведший раннее детство в Константинополе, осиротевший в пять лет и после воспитывавшийся в Первом кадетском морском корпусе в Петербурге, от революции бежал к дяде в Уфу — там, в школе искусств Давида Бурлюка, получил первые уроки и рекомендательное письмо к Сергею Судейкину. В Париж добирался два года — через Владивосток, Японию, Китай, Индию и Египет. Вот сотни рук обыскивают Митю Карамазова, вот сотни ног пинают Карамазова-старшего — кажется, все это прожито и прочувствовано лично, на собственной шкуре.
Впрочем, не стоит впадать в наивный биографизм: он был чуток к чужому тексту, бережно вчитываясь в каждую строку Пушкина, Гоголя, Достоевского, Пастернака — именно Алексеев первым проиллюстрировал "Доктора Живаго", в 1959-м, с помощью игольчатого экрана. Борис Фридман считает графику Александра Алексеева промежуточным звеном между книгой художника и иллюстрацией: в отличие от Пикассо, Матисса и прочих мэтров livre d`artiste, он внимателен к литературному источнику, но кинематографической тотальностью перевода слова в изображение превосходит любого иллюстратора. При этом трудно не заметить, что из всей русской литературы он с особым удовольствием выбирает словно бы один текст с одной характерной интонацией: "Пиковая дама", "Записки сумасшедшего", "Записки из подполья", "Игрок". Андерсен, Гофман, Эдгар По — в алексеевском исполнении они невольно становятся частью этой гоголевско-достоевской фантасмагории. Даже столь разные техники, как офорт, акватинта, ксилография и литография, под его рукой становятся похожими друг на друга, превращаясь в одно идеальное средство для экспрессионистского рассказа об этой вселенской бесовщине. Конечно, в Литературном музее Алексеев показан во всем многообразии: вот беззаботное ар-деко в иллюстрациях к "Путешествиям в страну искусстводелов" его друга Андре Моруа, вот блестящие "скифские" стилизации в "Слове о полку Игореве", переведенном на французский другим его другом, Филиппом Супо. Но от выставки в целом остается стойкое послевкусие: Александр Алексеев — это сумрачный, полный гротескных теней и призраков мир вечной русской карамазовщины.