Прошел ровно год с тех пор, как возникло "Зеркало" Николая Сванидзе и шесть месяцев после появления доренковского "Времени". Впору, уклонившись от рутинной текучки, предаться скромным юбилейным обобщениям.
Мутной зимой 1996-го Евгений Киселев по-прежнему торжественно, животом вперед, вышагивал на фоне Василия Блаженного, но эта важная государственническая поступь была достоянием одной лишь заставки. Одержимый (показным или искренним) прогрессистским чеченолюбием и, более всего, неуверенностью в исходе президентских выборов, первый воскресный политик тогда суетно метался, явно кренясь влево: рейтинг Явлинского, во всяком случае до исторической прошлогодней встречи в Давосе, неуклонно рос в "Итогах" и столь же неуклонно падал рейтинг самого Евгения Киселева среди здравомыслящей публики.
Дело было даже не в полевении ведущего (в конце концов адептов стойкого "чубайсовского" право-консервативного либерализма в России совсем не так много — не будем впадать в оптимизм), а в самой суетности некогда степенной программы, теперь, очевидно, готовой извлекать профит решительно отовсюду. Казалось, с монополией "Итогов" будет покончено тут же — стоит лишь появиться чему-то другому на соседнем канале. Возникновение рассудительного Сванидзе, а потом и безрассудного Доренко вроде бы перекрывало кислород Киселеву: один должен был увести у него элиту, другой — ширнармассы. Но пока этого не произошло и, похоже, уже не произойдет.
Осуществившись в минувшее воскресенье, великий завет князя Салины из романа "Леопард" — "что-то должно измениться, чтобы все осталось по-прежнему" — еще раз доказал свою состоятельность. "Итоги" словно вернулись в те баснословные года, когда и впрямь были лучшей политической передачей. Совершив акт вполне символический и поменяв, наконец, номенклатурную заставку с комическим дефиле у Василия Блаженного на изысканный полиэкранный черно-белый дизайн в исполнении Андрея Шелютто, Евгений Киселев сделал одну из самых интересных своих передач.
Умеренно-рыдательный репортаж о шахтерах на полагающемся ему "гуманитарном" первом месте, потом отменно разобранный скандал с Ремом Вяхиревым — главное русское событие недели, потом Лебедь в Лондоне с как бы невзначай показанным спящим Каспаровым на выступлении лидера третьей силы, потом российско-белорусские перипетии, на этот раз дежурные, но зато ставшие трамплином к кульминации передачи — развернутой и жесткой антипримаковской тираде. Замечательнее же всего, что монолог Киселева предстал обрамленным с двух сторон: не только белорусским вояжем снисходительного к минскому режиму министра иностранных дел России, но и судом в Германии, фактически признавшим Иран страной государственного терроризма. Не взволновавший ни, что понятно, "Время" Доренко, ни, что удивительно, "Зеркало" Сванидзе, этот суд, завершившийся 10 апреля, стал главным международным событием недели: европейские державы одна за другой отозвали своих послов из Ирана, с которым Евгений Примаков так некстати форсирует самый сердечный роман.
Последовательно логичная и столь же последовательно западническая передача Киселева страдала разве что нечеловеколюбивым хронометражем: полтора часа политики могут уморить самых преданных пикейных жилетов. Но даже при несколько избыточной длительности "Итоги" оказались хороши не только тем, что там было, но и тем, чего там практически не было: святочной борьбы Ельцина и Немцова с коррупцией и показательной порки, устроенной последним чиновникам военного ведомства. Все это в совершенно одинаковом виде предстало и в "Зеркале", и во "Времени" — у Доренко, конечно, в несравнимо большем объеме. Сходство картинки Сванидзе попытался стушевать разницей в комментарии, отстранившись от очередной долгосрочной кампании, обреченной на всенародный успех. Доренко же включился в нее со всем простодушием и страстью, выясняя у Немцова, где гарантии, что чиновники и впрямь будут стучать друг на друга да на чужих жен-детей, отныне обязанных декларировать доходы. Диалог получился прелюбопытным.
Доренко: — В любой чиновничьей структуре при коммунизме существовали еще две ветки управления. Это была партийная власть... и КГБ. И эти структуры позволяли как бы дублировать, были такой внутренней контрразведкой... Вы будете создавать такую внутреннюю контрразведку? Ну, как они стучать друг на друга-то начнут?
Немцов (справившись с некоторым замешательством): — Вы знаете, кто наиболее эффективно может проконтролировать выполнение указа?
Доренко: — Сосед...
Немцов (перебивая): — Нет, это вы.
Доренко (придавая двусмысленному немцовскому местоимению неопределенно-личный характер): — Пресса...
Немцов (поначалу воодушевляясь, но к концу все-таки слегка поникнув): — Да. Вам это интересно. Вас это захватывает. Вы будете пытаться... выяснять, каким же образом из гаража управления делами президента был продан новый "мерседес", был ли аукцион... Что касается стукачества, то я вообще против этого всего...
Доренко (полемически): — Нет, хорошо, это вопрос терминов.
Немцов (вспомнив, видимо, о своем демократическом имидже): — Нет, не вопрос терминов, это все-таки обидное слово... достаточно.
Диалогу художника с властью, который вот уже несколько столетий трактуется различными пиитами, авангардист Доренко придал решительно новый поворот. В его исполнении свободный художник, каковым в сознании зрителей всегда является герой экрана, призывает власть насаждать институт стукачества, а та, понимая всю выгоду неординарной этой ситуации, но по привычке робея, мобилизует последние рудименты нравственности, дабы устоять перед напором и соблюсти лицо.
Понятно, что борьба с коррупцией в стране, где из века в век воруют, нужна лишь для того, чтобы Сергей Доренко на нее откликнулся. Понятно, что он доступным ширнармассам способом и даже, наверное, действенно пропагандирует Ельцина с Немцовым, повышая рейтинг обоим. Понятно, что он объективно выгоден, и вообще — молчи, то знаю я сама, но эта крыса мне кума. Но не понятно, где найдешь, где потеряешь. Как показывает диалог с Немцовым, новейшая праведная кампания лишь кажется равно бессмысленной и безвредной: смысла и в самом деле никакого, но вред налицо. Независимо от политического вектора ажитированная праведность ведет к одним результатам. Либеральный Невзоров все равно остается Невзоровым — тот, кстати, тоже любит воевать с коррупцией.
Сванидзевское "Зеркало", конечно, совсем другой природы. Но оно что-то не клеится. Блок про наркотики в последней передаче был бы вполне хорош, да ни к селу ни к городу. Передача РТВ вообще распадается на ряд фрагментов и даже фраз. Определение Немцова с его популизмом как "белого Лебедя" и блистательно, и поучительно. Но в передаче оно повисло. Наезд камеры на лебедя-птицу, глядящуюся в воды где-то в Дании, — монтажный трюк, не более. Сюжета про Андерсена в политической передаче он не оправдывает, выходит вставной номер, престранное адажиетто, "а тыперь сурприз", как в анекдоте про Брежнева двадцатилетней давности. Генсек КПСС, приветствуя Жискара Д'Эстена и проурчав все полагающиеся политические призывы, без всякого перехода заключает: "А тыперь сурприз". И на мотив популярной тогда песни Джо Дасена медленно произносит: "Па-ба, паба-да-ба; па-ба, пабадаба".
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ