Мир разъяренных горожан

Прокатившиеся по странам народные протесты против "корпоративной жадности" банков и корпораций подтверждают: мир вступил во вторую волну глобального кризиса

Елена Котова, экономист

Уже понятно: кризис, начавшийся в США в 2007-м и ставший глобальным в 2008-м, продолжается все минувшие три года. Его нынешнее обострение особенно драматично потому, что люди, говоря человеческим языком, невыносимо устали и отчаялись от тягот более чем трехлетней депрессии, увидели, что света в конце тоннеля пока нет, и заявляют, что дальше так жить они не могут.

С начала кризиса меры и механизмы его государственного и международного урегулирования все более усложнялись. Их нюансы трудны для понимания обычным человеком, да в этом и нет необходимости. Важнее понимание, что это crisis management, кризисное управление, тушение пожара. "Невидимая рука рынка" сама не может вывести мир из тупика. Государства вливают общественные деньги в частные банки и корпорации, что означает огосударствление в той или иной степени частного сектора, и пытаются зажать рынок тисками госрегулирования. Об этом говорили на недавней встрече государств G20: чтобы выстоять против второй волны, все банки мира должны срочно увеличить свой капитал. Тем, кто не может, помогут, тех, кто не хочет, заставят. Как тут не задуматься: а не приходит ли конец свободного рынка, капитализма как такового?

Первой, еще весной 2009 года, об этом задумалась Европа. Это неудивительно: социал-демократические, чтобы не сказать социалистические, ценности там традиционно сильны. Но рефлексии европейских политиков о возможном конце рынка и желательной его заменой государственным регулированием были очень быстро оттеснены на второй план реальными трудностями, требовавшие конкретных, а не теоретических решений. Эти трудности у каждой из проблемных стран Европы разные, но во всех из них — в Португалии, Испании, не говоря уже о Греции,— народ вышел на улицы. 60 лет Европа заявляла, что права человека на работу, приемлемый достаток и социальную защиту стоят во главе угла европейского социального партнерства. Чего же удивляться, что желание быть защищенным государством у европейца в кризис обострилось до крайности?

Удивительно другое: кажется, что теперь эта европейская "социалистическая зараза" докатилась до колыбели свободного рынка, самого что ни на есть капиталистического общества — Америки. Уже несколько недель "шум и ярость" американцев выплескиваются на Уолл-стрит, святая святых Америки, символ ее финансовой гегемонии в мире. Почему государство помогает Уолл-стрит, "жирным котам", породившим кризис, а не людям? Тут и пошла работа мысли политологов, экономистов и журналистов: "вот оно, начало конца капитализма"

Действительно, велик соблазн для гибкого ума выстроить ряд: площадь Тахрир в Каире — площадь Пуэрта дель Соль в Мадриде и Пласа Каталуниа в Барселоне — площадь Синтагма в Афинах — парк Свободы в Нью-Йорке и Макферсон-сквер в Вашингтоне и многие другие площади в более чем 130 американских городах. Очень соблазнительно обобщить все это протестное движение, заявив о закате капитализма. При более же трезвом анализе, однако, понимаешь, что не так уж много общего между этими площадями.

При всей "зараженности" европейской общественной идеологии социалистическими идеями люди на площадях Португалии, Испании и Греции не имели цели "замутить" бурю социальной революции, а вышли на улицы с конкретными требованиями. Испанцы (движение indignados) требовали и требуют рабочих мест, доступного жилья и образования. Португальцы протестуют против коррупции своих политиков, решивших, что в Евросоюзе можно жить в долг, а расплачиваться придется людям. Греки же требуют на том же основании своего членства в Евросоюзе прямо противоположного: защиты их "права" жить не по средствам и иметь те же социальные пособия и блага, что немцы, французы и шведы, вместе взятые.

На площадях Каира тоже требовали вполне конкретных социальных перемен, но как раз рыночных, а в лозунге "Долой Мубарака" еще сильнее требования рынка звучало требование демократии.

В Америке все по-другому. Здесь уровень демократии несоизмеримо выше, чем тот, за мечту о котором отдали жизни люди на площади Тахрир. В колыбели капитализма госрегулирование и социальная защита никогда не стояли на пьедестале общественной идеологии, как в Европе, значит, ничьи ожидания не были обмануты. В рыночной Америке меньше, чем где бы то ни было в процентном выражении, государство помогало в кризис банкам и корпорациям. Эта помощь составила чуть больше 1 трлн долларов, большей частью уже возвращенных (остальная часть гигантского госдолга США в 14,3 трлн — это цена войн США за рубежом). Чего же хотят люди, разбившие палатки в даунтауне Манхэттена на площади Свободы или запросто, без палаток и даже туалетов, ночующие в спальных мешках на Макферсон-сквер?

А черт его знает, чего они хотят! Одни хотят, чтобы Уолл-стрит была "наказана" за порождение кризиса, другие — чтобы Америка прекратила помогать Израилю, а потратила бы эти деньги на создание рабочих мест. Третьи, буквально выражаясь, требуют "лучшей жизни для наших детей". Четвертые — разрешить студентам не возвращать ссуды, полученные на обучение. Пятые ненавидят... беспилотные летательные аппараты (!): зачем, дескать, наши роботы убивают людей в далеких странах. Шестые говорят, что "будут стоят "тут", пока не изменится система", а седьмые (или двенадцатые?) призывают "делать любовь, а не деньги".

Самое внятное, что сформулировали активисты нынешнего американского движения, это "Декларация о захвате Нью-Йорка" (30.09), где говорится: "Как единый, объединенный народ мы признаем реальность: что будущее человеческой расы требует кооперации всех ее членов; что наша система должна защищать наши права, от нас, индивидов зависит защита наших собственных прав и прав наших соседей". Прав политолог профессор Корнелла Синдей Тэрроу, прокомментировавший: "Едва ли это может считаться политической платформой. Но политические платформы — не цель нового движения" (Foreign Affairs, 10.10.11).

В чем же тогда цель? Не демократии, не рынка и не его государственного обуздания и не социальной революции (хоть это и написано на многих плакатах) хочется американским буревестникам. Им нужно признание, что вот они тут стоят и власть должна с ними считаться. Как именно? Можно процитировать более безжалостную оценку движения "Захвати Уолл-стрит" журналом The Economist: "Чтобы привести к реальным переменам в обществе, реальной демократии надо делать реальную политику. Это требует большой работы и достаточного количества людей, думающих так же, как ты".

Простую, заземленную и доходчивую оценку огромного количества разнородных желаний американцев дал мой сын. Он вырос в Америке, живет в Бруклине, у него обостренное чувство справедливости вообще и социальной в частности. К тому же он (увы!) совершенный американец, любящий свою страну. Я выпытывала у него, может, я отсюда, из Москвы, чего-то не вижу и не понимаю. "Да нет,— сказал он мне,— просто люди оборзели и впали в отчаяние от этого затянувшегося кризиса, и единственное, в чем их обманули наши политики, это в том, что в 2009 году Обама и Гайтнер обещали, что рецессия закончилась. А она все длится, и конца этому не видно".

The Economist считает так же: "...протесты олицетворяют несчастья миллионов в ходе нынешнего спада". Самая точная аналогия движения "Захвати Уолл-стрит!", возможно, во временах Великой депрессии 1930-х: точно так же тяготы и ярость людей слились в волны забастовок и демонстраций, многие из которых были еще более примитивно обывательскими (mob-like), чем "Захвати Уолл-стрит!". У людей не было конкретных политических требований, но они требовали признания и перемен в отношениях между правительством, народом и корпоративным сектором. Параллель между 1930-ми и сегодняшним днем поразительна. Экономика погрузилась в пучину исторически рекордных тягот и безработицы. Экономический кризис опять глобален.

Глобальна коммуникация людей в мире, эмоциональное состояние американцев, рикошетом оттолкнувшись от Манхэттена, распространяется в последние дни буквально по часовым поясам назад, на восток, в Европу, в Японию и Сингапур. На улицы вышли еще не миллионы, а пока тысячи итальянцев, которые жгли машины; японцев, которые строем несли плакаты "Долой банки"; и даже немцев, которые пришли к зданиями биржы, Deutsche Borse и Европейского центрального банка с плакатами "Революцию — немедленно!" (Revolution — jetzt!). Появился термин "разъяренный горожанин" (Wutburger), заголовки печатных и онлайновых СМИ запестрели словами "антикапитализм", "революция", "кризис системы".

Очень хочется сказать: "Не надо оценок на уровне желтой прессы". Никому, даже людям, выходящим на улицы, не нужны великие потрясения. Всех нас и так трясет уже четвертый год подряд. И, к сожалению, будет трясти и дальше...

Глобальный кризис закончится не раньше, чем окончательно "сдуется пузырь", исказивший искусственным предложением дешевых денег и ощущением низких рисков естественные пропорции производства и потребления. Когда это произойдет? Не знаю, но точно не скоро, потому что быстрое "сдутие пузыря", конечно, приблизило бы катарсис, но не уберегло бы людей не то чтобы от нынешнего отчаяния, а и от голодной смерти. Поэтому правительства растягивают это "сдутие" во времени, рефинансируют из Европейского фонда финансовой стабильности (EFSF) под 3,5 процента долги Греции, уговорили банки — держателей старых долгов этой страны списать 21 процент их объема, в последнюю неделю стали призывать банки готовиться к новому списанию (hair-cut) еще на 30-40 процентов, а чтобы банки от таких убытков не рухнули, как сказано, предписали им срочно увеличить собственный капитал за счет доходов, дивидендов и бонусов. Так что банки свое получают. Политиков же кроют за то, что они "спасают банки", но то, что в кризис кроют политиков,— это тоже нормально. У людей жизнь тяжела, но революции никто не хочет, включая тех, кто пишет об этом на своих плакатах. Ведь на площади во Франкфурте стоят тысячи людей с совершенно иным настроением: они стоят с цветными пластиковыми пистолетиками, пускающими в воздух разноцветные мыльные пузыри. Тут же и танцуют, а на Макферсон-сквер играют на гитарах и поют.

Жизнь у людей плохая, к плохому (особенно если тебя еще недавно уверяли, что скоро будет опять хорошо) привыкаешь дольше, чем к хорошему. Буревестники всех стран выплескивают свое отчаяние и усталость от длительности тягот и несовершенства бытия, но понимают, что после этого они пойдут дальше жить и работать. Рыночная демократия — вещь жестокая, даже лицемерная, это точно. Но все иное — гораздо хуже. Точнее, ничего иного не дано.